Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник)
Никогда не думал, что на командира взвода может навалиться столько писанины. Мало того что надо было отчитаться за пропавшие (разбитые) станковые пулеметы, утерянные винтовки, которые бойцы поменяли на трофейные автоматы, надо было принимать пополнение. Главное, я был обязан отчитаться за каждого своего штрафника. По сути, подробно выяснить картину боя, подготовить представления о реабилитации погибших и раненых. У некоторых уцелевших бойцов, не получивших ранения, заканчивался определенный трибуналом срок Предстояло оценить, искупили они свою вину или нет.
Возникали ситуации, в которых я не знал, что делать. Не хотелось обращаться по каждой мелочи к Малышкину. У него хватало своих забот. Одна из них – сообщение из санбата, что замполит Самро ранен выстрелами сзади. По крайней мере, пуля в плечо точно вошла со стороны лопатки. Покушение на офицера, да еще политработника, штука серьезная. Приходил особист, разговаривал со мной, Василием Лыковым, Андреем Усовым и еще несколькими бойцами моего взвода. Самро шел в атаку с нами. Хоть и не в первых рядах, но в траншее не отсиживался. А потом, в горячке, забыл про осторожность, бежал в полный рост. Пулеметную очередь получил в момент, когда, обернувшись, поднимал бойцов в атаку.
Кстати, судьба двадцатишестилетнего капитана Самро, как и судьба многих рядовых штрафников, была далеко не простой. Отец Леонида занимал довольно крупный пост в горкоме партии где-то в Подмосковье. Самро закончил институт, женился, а когда началась война, закончил военно-политическое училище. Рвался на фронт, но отец, используя свои связи, добился направления сына в политотдел армии, подальше от передовой. Со временем Леонид смирился. Все же не окопы, жизнь сытая, веселая, в окружении таких же избранных тыловиков, комсомолок узла связи и госпиталя. Даже медаль «За боевые заслуги» получил и третью звездочку на погоны.
В конце сорок третьего года отца Самро выгнали из партии за аморальное поведение и пьянство. Это мгновенно отразилось на сыне. Леонида перевели инструктором на передний край, где он работал на агитационной машине с радиоустановкой. Ползал среди траншей, вещал в громкоговоритель на немецком языке. За год был дважды контужен, едва не попал в плен, отстрелявшись от фрицев из пистолета. Наград больше не получал и оставался по-прежнему старшим лейтенантом.
Малышкин сагитировал Леонида в штрафную роту, где Самро получил «капитана», вскоре был награжден за храбрость «Красной Звездой». Сын проштрафившегося руководителя снова почувствовал себя человеком, и уже шел разговор о переводе его замполитом штрафного батальона (майорская должность). Самро стал больше солдатом, чем политработником, и вот тяжелое ранение. Замкнутый, малоразговорчивый с офицерами, он пользовался уважением. На гражданке его ждала нелегкая судьба инвалида (руку ампутировали по самое плечо) и позорный штамп человека, отец которого изгнан из партии. Но, по крайней мере, он вернется к жене и дочери живым. Заканчивая историю моего недолгого знакомства с Леонидом Борисовичем, скажу, что Малышкин представил его ко второй «Красной Звезде», но в штабе перестраховались, история с ранением темная, и фамилию замполита вычеркнули. Тогда Малышкин предложил мне и Злотникову скинуться по сто червонцев. Мы, конечно, согласились. Кроме того, собрали кое-что из вещей: новые хромовые сапоги, отрез на костюм, несколько женских и детских вещиц, и отвезли в госпиталь. Вроде пустяк, но я с гордостью почувствовал, что служу в особом подразделении, где своих не бросают.А у меня, как я и ожидал, возникли во взводе сразу две проблемы. Самострел Чикин, пытавшийся заработать простуду, во время атаки притворился контуженым и пролежал все время в воронке. Озлобленные штрафники избили его, а мы, я вместе со Злотниковым и Иваном Чеховских, целый час разговаривали с вялым, безразличным ко всему парнем. Спускать на тормозах дело не хотели.
Пристрелят свои же штрафники, две трети которых погибли или были ранены. Тогда еще хуже для меня будет – особняки вмешаются. Посоветовались с Малышкиным. Тот принял простое решение. Отправили под конвоем к врачам. В сопроводиловке указали, что «боец переменного состава» (был такой термин для обозначения штрафников) Чикин обнаруживает признаки психического расстройства. Возможно, это результат сильного обстрела, под который попала рота.
Решение оказалось верным. У Чикина действительно что-то сдвинулось в голове. Его оставили в санбате, потом переправили в госпиталь. Легче всего назвать Чикина патологическим трусом. Но война ломала и не таких. В книгах не пишут, что после бомбежки или крепкого обстрела бойцы поднимались с мокрыми штанами. И воевали. А в роте Чикина вспоминали со злостью, даже с ненавистью. Сумел, гаденыш, закосить и шкуру спасти! Впрочем, про него быстро забыли.
Самое серьезное происшествие, которое могло обернуться для меня неприятностями, произошло чуть позже. Когда вовсю шло переформирование и я с облегчением вздохнул, исписав ворох представлений, крепко влетел вор Самараев.
После проявленной смелости в бою Самарай вообразил себя героем, намекал на возможность досрочного снятия судимости или назначения командиром отделения. Вокруг него опять крутились уцелевшие после боя уголовники. А Самарай, как бывалый солдат, ходил с трофейным автоматом и «Вальтером» в кожаной кобуре.
– Тебе еще два таких боя пережить надо или ранение получить, чтобы судимость погасить, – обрезал я его. – И волыной в кобуре не свети. Малышкин таких вещей не любит.
– А че Малышкин? – ухмылялся Самарай. – Все законно. Добыл в бою.
Буквально через час Самарая застукали, когда он перебирал золотые кольца, сережки, монеты, зубные коронки. На него наткнулся командир второго взвода Злотников. Видели это несколько штрафников. Заминать дело и стряпать бумажку, что Самарай нашел ценности и добровольно нес их сдавать, было поздно. И я, и Михаил Злотников хорошо понимали, может найтись человек, который в обмен на прощение грехов способен стука-нуть особистам. Хотя бы Толя Хотинский, рвавшийся получить заветное представление и вернуться на свое теплое тыловое место.
Позвали Малышкина. Тот повертел кольцо, долго рассматривал сплющенные зубные коронки. Мародерство, за которое грозил неминуемый расстрел.
– Где взял? – мрачно спросил майор.
Самараев ответил с усмешкой, что собирал в Фонд помощи Красной Армии. Удар кулака сбил его с ног.
– Урод! Связать и посадить под стражу.
– Вы все тут чистенькие! – со злобой смотрел на нас Самараев. – На чужом горбу в рай едете, сладко жрете за наш счет. Своего же замполита угрохали.
Когда остались втроем, Малышкин, закуривая, проговорил:
– Во, сволочь, когда лицо свое показал. Он ведь нам грозит и знает, что делает. Такое замесит, что всем сладко не покажется.
Малышкин сходил к знакомому особисту и откровенно с ним переговорил. Самараев, запертый в подвале, успел хорошо хватить. Водку передали ему воры. Орал, жаловался на несправедливость, что гноят бывалого фронтовика. Малышкин вернулся озабоченный. С формированием роты всегда хватало хлопот, а тут еще мародерство. Хорошо, что мы сами вскрыли этот факт. Но если Самарай станет давать показания на других штрафников, обвинит, как патриот, кого-нибудь из офицеров в антисоветских высказываниях и начнет нести все, что ни попадя (могут вспомнить и пулю в спину замполита), нас всех затаскают. А вести себя Самарай с его опытом будет именно так, чтобы тянуть время и избежать расстрела. Война к концу идет, одна надежда на амнистию.
– Лучше б вы его при попытке побега застрелили, – зло сказал особист. – Ладно, не надо. Ворье бучу поднимет, а вам с ними в бой идти. Сам разберусь.
С Самараем разобрались по-военному быстро и жестоко. Пришли два сержанта в синих фуражках с автоматами и увели старого вора, даже не связывая ему руки. По дороге в особый отдел Самараев был застрелен при попытке к бегству. Воры пошептались и утихли. Я отделался объяснительной запиской по факту мародерства.Рота и взвод быстро пополнялись. Шли те же самострелы, бойцы, натворившие что-то по пьянке, любители женщин. Прислали нового замполита и взводного лейтенанта.
Времени, чтобы хорошо познакомиться с ними, у меня не было. Запомнился командир первого взвода, Никита Лесников. Высокий, сутулый парень с оспинами на конопатом лице удивил нас пятью нашивками за ранения. Из наград имел орден Красной Звезды и медаль «За оборону Сталинграда». Мне и Михаилу Злотникову он сразу пришелся по душе. Простой, хороший парень из-под Вологды. Радовался теплу, рассказывал, что у них в Вологде снег да сплошные дожди. Воюет два с лишним года, начав с рядового.
Из взводного пополнения остался в памяти разжалованный младший лейтенант Васин, оставивший без приказа плацдарм на реке Грон.
– Я ведь родителям и невесте карточку послал. В офицерской форме, с орденом Отечественной войны второй степени. Теперь все…
