Владимир Рыбин - Взорванная тишина

— Алексеев, тебе можно доверять тайны?

Я посмотрел на Курылева, шагавшего следом с двумя досками на плече. Человек как человек, вполне серьезный, только что по-мальчишески конопатый. Пограничник как пограничник, в куртке и зеленой фуражке, только что новичок — всего месяц на заставе.

— Можно, можно, я скрытный. До вечера никто ничего не узнает. Кроме начальника заставы, разумеется. Ему я обязан обо всех тайнах докладывать незамедлительно. Такова служба…

И тут я осекся, потому что испугался за Курылева: толстенький и неуклюжий, он вдруг вытянулся и стал стройным и осанистым, как старослужащий, его маленькие глазки сделались большими, удивленно-восторженными.

— Ты что?

— Кто… это? — спросил он.

Оглянувшись, я увидел девушку. Она стояла на камне и смотрела в небо. За девушкой светилось море, и яркий отблеск его утончал и без того тонкую фигуру, растворяя контуры. Девушка вскинула руку куда-то в сторону и вверх и крикнула знакомым голосом Тани Авериной, учительницы из Приморского. Из-за поворота тропы высыпала орава поселковых ребятишек. Они притихли, увидев нас, побежали к учительнице.

— Здравствуйте! — сказал Курылев каким-то не своим, деревянным голосом.

— Здравствуйте, — ответила Таня, откидывая локон, сползающий на лицо.

— Здравствуйте, — повторил он. — Меня зовут Игорь.

— Мы героев ищем! — сердито закричали школьники, плотным кольцом обступая Таню. — Она наша учительница!

— Здравствуйте!

— Ты чего? — удивился я.

— Чего?

— Заело? Идти надо.

— Пошли, — сказал он. И не двинулся с места.

«Немая сцена» затягивалась. Я отошел в сторону, крикнул школьникам:

— Хотите, патроны покажу?

Мальчишки кинулись ко мне, девчонки за ними. Тане, оставшейся наедине с Игорем, стало неуютно, и она пошла вслед за всеми. И тогда Курылев опомнился. Словно на строевых занятиях, он пошел по тропе, прямой как гвоздь.

— Кто хочет на патроны поглядеть, а заодно и на автоматы, карабины и все такое прочее, вступайте в ряды юных друзей пограничников, — сказал я школьникам, — милости прошу на заставу.

Минут пятнадцать мы с Курылевым шли этаким напряженным шагом, пока не взмокли, преодолевая бесконечные подъемы да спуски. Я думал о том, что в нашей и без того чересчур плотной когорте женихов появился еще один воздыхатель. А предметов для воздыханий было совсем немного: дочка начальника заставы, рыжая, или, как говорит мой сослуживец Костя Кубышкин, золотоволосая Нина да ее подружка Таня, учительница, часто навещавшая нас. Мне нравилась Таня. Почему именно она? Этого я не знаю. Нравилась — и все. Правда, существовал один «нонсенс», как любил выражаться командир отделения сержант Поспелов. «Эпидемия влюбленности», как простуда, поражала нас только в холодное время года. Летом наступала разрядка. Вместе с весенними мотыльками возле заставы появлялись сотни красавиц. В одних шортиках они лазали по камням, сбивая нас с толку глупыми вопросами. Русые косы и белые, совсем выгоревшие на солнце хвосты порхали, как бабочки-махаоны, за каждым поворотом дозорной тропы, отвлекая наших ребят от бдительного несения службы. Хуже всего приходилось часовым на вышке. Внизу, только скоси глаз, лежали эти летние феи, подставляясь солнцу в таком виде, в каком больше нигде и никогда не появлялись.

Дело в том, что застава стоит у самого берега, который на все лето превращается в пляж. Офицеры, приезжающие из погранотряда, говорят, что нам, дескать, крупно повезло — живем на курорте. Но после «курортного лета» наши нервы доходили до того, что хоть отправляй всю заставу в полном составе отдыхать куда-нибудь на необитаемый Север.

Сейчас был март, солнечный, но холодный месяц, когда все уже устали от монотонности «эпидемии», а летние «перелеты» туристок еще не начались. Недели две до этого я не видел Таню и вроде бы стал забывать о ней, но неожиданный восторг Игоря Курылева разбудил во мне «зимнюю печаль», которой еще недавно так томился.

— Какая девушка! — восхищенно сказал Курылев, прервав затянувшееся молчание.

— Девушка как девушка!

— Нет у тебя чувства красоты.

Это было довольно обидно слушать.

— Что я, девчонок не видал?!

— Как бы с нею познакомиться? — напрямую спросил Курылев.

— Конечно! — взвился я. — Спешите, мадам, уже падают листья, и молодость так быстро проходит…

Еще мне хотелось сказать, что больно прытки некоторые новобранцы, что тут старослужащие из-за Тани пуговицы до дыр продраивают. Но он глядел так по-детски восторженно, что я пожалел его: что возьмешь с несмышленыша? Вот лето придет — наглядится на пляжных красавиц, забудет о своих теперешних восторгах.

— А ведь ты хороший человек, — вдруг сказал Курылев.

Я удивленно посмотрел на него: что бы это могло значить? Ответил насмешливо:

— Бабка дома говорила: «Хороший, пока спит».

— Да нет, я же вижу. Все посмеиваешься, а ведь добрый, жалостливый.

Вот те на, с каких это пор жалостливость стала достоинством?! Я, например, всегда считал наоборот и, даже когда в самом деле было кого-то жалко, старался помалкивать, чтоб не заметили этого «бабьего чувства». Помню, еще в третьем классе завидовал соседу Тольке, который мог, не моргнув глазом, шмякнуть лягушку о стенку.

— Жалел волк кобылу… — сказал я миролюбиво.

— Да нет…

— А с чего ты-то расчувствовался?

И тут до меня как следует дошло: все из-за учительницы. Я вдруг вспомнил, что побыть рядом с Таней, поболтать — и то удовольствие. Все-то она знала, а когда смеялась, так щурила глаза, что у меня язык отнимался.

— Гляди, Курылев, — сказал я со значением, — не больно активничай, это тебе не на политзанятиях.

Он как-то странно посмотрел на меня, будто я ему бог знает какой красивый комплимент выразил. И сказал непонятное:

— Я все-таки думаю: тебе можно доверять.

— Давай, давай.

— На, — сказал он и вынул из кармана сложенную старую газетную вырезку.

— Что это?

— Прочитай.

Я развернул газету и начал читать:

…Северный ветер гнал навстречу тысячи белопенных, невидимых в темноте волн…»

Я сразу подумал, как это автору удалось разглядеть в темноте белопенные волны, раз, по утверждению, они были невидимы, но решил пока отложить критический разбор.

«…По-разбойничьи свистели ванты, и брызги пулеметными очередями били по стеклам рулевой рубки. Ночь укутывала море, помогая сейнеру незаметно приблизиться к занятому врагом берегу.

Их было шестеро. Тесно, плечо к плечу, стояли в рубке, всматриваясь в темноту. Никто не боялся врага, боялись с полного хода врезаться в прибрежные камни, погубить сейнер и тем сорвать выполнение боевой задачи. Задача была непроста: снять с камней потерпевший аварию торпедный катер и доставить его на базу. За неделю до этого катер был атакован фашистским самолетом. Отбивался, как мог. Сильно поврежденный, уходя от бомб, приблизился к берегу и здесь потерял управление.

— Как снимать-то будем? — спросил молодой матрос Коля Переделкин. — На шлюпке в такую погоду не больно походишь.

Ему никто не ответил. Еще надо было дойти, да чтобы немцы не обнаружили, а уж тогда думать о том, что делать. Но берег был где-то близко и вопрос становился актуальным.

— Начальство знает, — попытался отшутиться единственный кадровый моряк в команде — Алексей Попович, суровый парень с багровым ожогом в половину лица.

Все посмотрели на командира спасательной группы — молоденького лейтенанта Михеева. Но он отмалчивался.

— Может, и вплотную подойдем, — послышалось из темного угла рубки. — Там глубоко. Бухту отсекает каменная гряда. Всего скорей, на ней и засел катер.

— Ты что, знаешь бухту? — заинтересовался Михеев.

Это был Иван Курылев, человек молчаливый и в чем-то загадочный. Таких угрюмых на море не любят. Но Курылев носил зеленую фуражку, какой не было ни у кого на базе, и это заставляло относиться к нему с почтением.

— До гряды глубина большая, не то что сейнер, крейсер подойдет. А за ней мелковато, дно видать. Купались мы в той бухте.

— А гряда сплошная? — спросил Михеев. — С берега до катера можно добраться?

— Если знать подводную тропу. По грудь в воде…

— А подходы к бухте?

— Один подход — дорога от Приморского. Вокруг обрывы — не подступишься. А дорога хорошая, хоть и крутая.

— Значит, если ее перекрыть?..

— Если перекрыть, то можно хоть чаи распивать на гряде. Никто не подойдет.

— Отлично! — воскликнул Михеев. — Вот ты и пойдешь в охранение. Возьмешь Переделкина с «дегтярем» и прикроешь.

— С «дегтярем» я и один прикрою. Если еще гранат…

И тут все услышали близкие ухающие звуки. Толкая друг друга, выскочили на мостик. Это ухал прибой. Скоро равномерная тьма ночи стала словно бы пятнистой — то густо-черной, то серой.