Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер
Протерзавшись вот так почти до самого концерта, Борис всё никак не мог на что-то решиться…
А Виола, кстати, действительно в Кабул прилетела. Глинского она, разумеется, предупредить просто физически не могла. Да и поначалу, ещё в Союзе, не хотела, честно говоря. Прошлое ворошить — только новые морщины приобретать. И новые шрамы на сердце — поверх незаживших.
Но уже в Кабуле её настроение радикально изменилось — может, так повлияла на Виолу разлитая по воздуху напряжённость? Война ведь и за несколько часов может переменить планы… Разумеется, Кабул — это не фронт, это не дикие же гиндукушские «скалы с оскалом», но всё же и не «беззаботный» Ташкент. Когда оттуда вылетали артисты — они голосили и куражились, а прилетели в Кабул — и сразу увидели, как грузят в соседний самолёт большие деревянные ящики. Что в них, догадались сами. Вот они как-то разом все и попритихли. И уже не «героические» хвастливые шутки слышались, а всё больше отработать гастроли побыстрее, и ну его, этот Афган, к лешему в зад… А ведь вся «афганская командировка» для артистов-цыган не продолжалась и сутки: утром прилетели, аппаратуру поставили, отрепетировали, отдохнули-пообедали, отыграли концерт, и всё, в гостиницу переодеваться и на вылет в Ташкент… Но многим хватало и этих часов, чтобы от повторных однодневных «командировок» потом отбрыкиваться. «Навара»-то на сей раз никакого — вроде как шефский концерт. Не то что у таких, как Кобзон! Те прилетали дней на пять. И с гонорарами у них — будьте нате — чеков по 200 в сутки. Поэтому они-то в первую очередь и «подсаживались на адреналин», становились «артистами-интернационалистами». Да тут ещё один танцор из «Кармелиты» ногу подвернул — когда реквизит грузили в ГАЗ-66-й…
…Обычно артисты, впервые прилетевшие в Афган и ощущавшие себя «посланцами Большой земли», выходя на сцену, начинали с обязательного напоминания о том, что «Родина слышит, Родина знает», и о том, что «народ и армия — едины». Иногда даже казалось, что выступавшие просто списывали текст друг у друга или что их один и тот же дятел перед командировкой наставляет-инструктирует. А ещё у артистов было модно ссылаться на трогательную дружбу с кем-нибудь из интернационалистов: «…неизвестных стране, но вы-то знаете, о ком я говорю!» (Этот нехитрый психологический приём гастролеров дожил и до наших дней. По крайней мере на гастролях в Израиле один известный русский певец любит проникновенно рассказывать в промежутках между песнями о своей трогательной дружбе с евреями на родине.) Когда наступил черёд выступать Виоле, она пошла ещё дальше. Её представили только по имени, что тогда было в диковинку. Первую песню публика восприняла достаточно спокойно, если не сказать равнодушно, и Виола решила «раскачать» зал, доверительно поведав ему:
— Скоро я выйду замуж за героя-разведчика, который честно служит сейчас в Афганистане…
Импровизированный зал на площадке перед подъёмом к штабу армии, располагавшемуся во «дворце Амина», сначала отозвался было аплодисментами, но потом быстро замолчал, видимо ощутив всё же чересчур «галантерейное» кокетство. Виола это тоже почувствовала и, скинув туфли, вдруг «вжарила» зажигательный танец с монистами. Она вихрем носилась по сцене, поводя плечами и запрокидывая голову назад так, что её густые чёрные волосы касались пола. Зал начал хлопать в ритм, а когда танец закончился, наградил артистку чуть ли не овацией. Едва отдышавшись, Виола снова взяла микрофон и вернулась к своему «признанию»:
— Когда-то мы с моим другом-разведчиком играли вместе в одном спектакле. Это был необычный спектакль о Чили, который поставили ребята-курсанты, будущие офицеры. Наверное, его нет сейчас среди нас, но вы, его боевые товарищи, передайте ему привет от меня. И расскажите, что я пела эту песню для него. Эта песня — из того самого спектакля. А капелла.
В «зале» мало кто знал, что такое «а капелла», но душевный порыв артистки оценили аплодисментами, на сей раз вполне искренними…
Пение без музыкального сопровождения продолжалось несколько секунд, а потом… Сначала никто даже и не понял, что произошло, когда откуда-то с галерки полились по нарастающей дерзкие гитарные аккорды. На последние ряды, кстати, традиционно пускали солдат и офицеров с гитарами, чтобы эти умельцы на месте могли подслушать-подобрать новые мелодии, уходившие потом частенько в переделанное «афганское» творчество. Это была такая особенная «афганская фишка». Но эти гитаристы всегда сидели тихо, лишь ловя левой рукой аккорды на грифах своих инструментов, а, тут… Статный широкоплечий капитан направился с гитарой наперевес к сцене, играя на ходу затянутую певицей мелодию, и получалось у него это весьма неплохо, он не мешал петь и не подыгрывал, он по-настоящему, практически профессионально аккомпанировал!
Когда Борис (а это, разумеется, был он) вышел на сцену, у Виолы на мгновение перехватило горло, но она выправилась, и они уже дуэтом «жахнули» по-настоящему, как в былые времена… В Кабуле никогда ничего подобного никто не видел. Потрясенный зал погрузился в тишину, а когда песня наконец закончилась, буквально взорвался аплодисментами…
Обниматься на сцене они не стали — это было бы уже явным перебором, даже для цыганской «агитбригады». Виола лишь крикнула ему сквозь шум:
— Я жду тебя! — и убежала за кулисы.
Глинского туда, разумеется, не пустили, а на скандал он нарываться не стал — соскочил со сцены и буквально побежал к большой палатке, где уже выступившие артисты под коньячок дожидались окончания концерта…
А зал перед следующим номером долго не мог успокоиться, все возбужденно переговаривались и обменивались репликами:
— А певичка-то, видать, не соврала…
— Ну, может, приукрасила чуток. Для понту…
— А капитан-то, капитан!
— Откуда он, кстати?
— Да вроде правда, из разведотдела…
— Да это Борька-Студент, переводяга из роты Ермакова, я с ним даже пил.
— Ка-акую кралю трахает! Видал, какая? Эх, я б-бы!..
Ну и так далее, всё в таком же духе. Даже главный кабульский агентурщик, пришедший на концерт в джинсах и вьетнамках на босу ногу, не удержался и сказал тихо сидевшему рядом генералу Иванникову:
— Прохорыч! Твой кадр? Этот крендель себя вконец засветил. Пол зала — местные «духи». А он… герой-разведчик…
Генерал, до этого достаточно хмуро наблюдавший за развивавшейся на сцене «любовной драмой», вдруг улыбнулся лукаво и ответил коллеге:
— Ну не скажи, Михалыч, не скажи. Есть что-то в этом парне… Наш человек. Я его… увидел.
Глинский о такой оценке себя, любимого, конечно, не знал и думал о том, что начальство ещё вставит ему пистон за этот «сольный проход к воротам». Впрочем, даже об этом ему сейчас думать было особо некогда. У артистической палатки он нашёл директора труппы, немолодого уже еврея, переодевшегося зачем-то в солдатскую форму, которая сидела на нём, как на корове седло.
— Простите, а вы после концерта сразу в аэропорт или?..
Директор подмигнул Борису:
— «Или», друг мой, разумеется, «или». Нам же ещё и переодеть людей надо, и вещи грузить. И исполнителя жанровых танцев забрать — он сегодня не в репертуаре, на аэродроме ещё ногу подвернул…
— А в какой вы гостинице остановились?
Директор удивился:
— В «Ариане», как всегда. А что, тут есть какая-то другая?
За секунду в голове Глинского созрел отчаянный авантюрный план. Он проникновенно заглянул в глаза директору:
— Послушайте… Извините, как вас зовут?
— Меня? Ефим Семёнович. Меня же объявили со сцены.
— Ефим Семёнович! Дорогой! Я вас очень прошу: задержите концерт хоть на полчаса. Ну на «бис» там что-нибудь… Или посвящение командарму… Нет, лучше не командарму, лучше начальнику ра… Просто — Виктору Прохоровичу, ему недавно пятьдесят пять стукнуло… Запомните, прошу вас! Он достойнейший, уверяю вас, человек… А я, я… Я вам почётный знак ограниченного контингента прямо сейчас сделаю, это почти медаль, ни у кого такого нет… И ещё — чая-каркадэ, целую коробку…
Ефим Семёнович вздохнул и улыбнулся:
— Молодой человек, зачем мне медаль? Кого я этим буду смешить? Мне ничего не нужно. Я ведь всё видел, товарищ разведчик. Вам надо повидаться с нашей Виолочкой и побыть, так сказать, тэт-а-тэт? Я что — дебил? Кто же против, когда все только за!
— Ефим Семёнович, я быстро. Мне только надо у начальства отпроситься. Это здесь, рядом. Я мигом. Вы скажите Виоле, когда придёт, чтобы никуда не уходила.
Директор удивлённо развёл руки:
— Я скажу, но вот интересно, а куда она отсюда может уйти, а?
Но Глинский этого уже не слышал. Продолжая сжимать в руках гитару, он рванул в разведотдел. Не пошедший на концерт Челышев что-то писал в своём кабинете. Ввалившемуся Борису он, казалось, абсолютно не удивился:
