Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка
— Я не разрешала тебе входить… — смущенно пробормотала я.
Он сдержанно рассмеялся и спокойно ответил:
— Знаю… но у меня есть для тебя кое-что интересное. Угадай, Ханна, что это такое.
Высунув из-под одеяла нос, я уставилась на коричневый сверток, лежавший теперь на коленях у Хюго.
— Ну, говори же…
Он снял обертку и поднял вверх предмет, который был в ней завернут: это была книга в мрачно-зеленом полотняном переплете и уже захватанная пальцами. На верхней части переплета красовался лев — герб Нидерландов, а ниже — тисненые инициалы «R. Р.», глубоко врезавшиеся в полотно. «Rijkspolitie» — государственная полиция, — машинально сказала я; мне эти буквы были знакомы благодаря нашим знаменитым револьверам.
— Точно, — ответил Хюго, улыбаясь. — Вот, пожалуйста. Полицейский реестр. Для использования его в свободное время, каковое у тебя, без всякого сомнения, найдется. Одолжил ненадолго у моих старых друзей в Эймейдене.
Я позабыла о том, как я выгляжу, — позабыла решительно все. Я уже сидела в постели и протянула руки к этому зеленому реестру. Хюго передал мне фолиант.
— Сюда занесены все, кто скрывается в подполье и кого полиция ищет, — сказал он. — Вот хорошая для тебя работа: в ближайшие дни переписать все имена.
— Хюго!.. — в восхищении воскликнула я. — Господи, как же тебе удалось достать это?
— Ну-ну, — скромно ответил Хюго, — я же сказал тебе: благое даря моим старым друзьям. Тем самым, которые прежде следили за нами во время демонстраций безработных и при разноске нашей газеты. Теперь они, так же как я, готовы собственными руками разорвать немцев за бессмысленное разрушение нашей гавани и, следовательно, стали немного податливее…
Я сжимала в руках реестр, точно скряга мешок с деньгами.
— Уходи, Хюго, — решительно заявила я. — Сейчас я встану. Мне уже лучше. И сразу примусь за работу.
Он послушно поднялся со стула и, вытянув указательный палец, сказал:
— Принимайся. Только знай: вечером эта книга отправится вместе со мной под солому.
Я принялась переписывать имена. Ночевала книга в самом деле вместе с Хюго в сарае, а утром я продолжала работу. Не знаю, сколько времени я, облачившись в толстый халат, сидела р своей чердачной каморке, еще наполовину больная, за переписыванием множества знакомых и незнакомых имен — Франса и Руланта, Флоора и Тома и, разумеется, Хюго. Я вспоминала о своей хвори, только когда переставала писать; тогда у меня стучало в висках, ломило поясницу и кружилась голова, к горлу подступала тошнота. Но я чувствовала гордость, радость и внутреннее удовлетворение — ведь, несмотря на болезнь, я делала нечто, причинявшее вред оккупантам.
Шел уже третий день, как Хюго принес мне полицейский реестр. Стопка бумаги с переписанными именами медленно росла на моем столике. Уже близился конец, и это еще подстегивало мое усердие. Я работала с таким напряжением, что даже не услышала звуков, раздававшихся в доме и снаружи на дворе. После обеда было очень тихо, но обычно на тишину не обращаешь внимания. Лишь когда внизу раздались голоса, я прислушалась. Мне показалось, что говорили по-немецки. Я поспешно встала, колени мои задрожали… но не только от слабости после перенесенной свинки. Я услышала, как открылась дверь в кухню. Затем послышался голос Карлин. В отчаянии я поглядела на свои бумаги, быстро засунула их в реестр, приподняла матрац с безукоризненным постельным бельем, засунула под матрац полицейский реестр, повязала голову платком и прямо в халате нырнула под одеяло. Внизу, в кухне, раздавались крикливые голоса и смех немцев; это их типичная показная веселость вперемежку с грубостью.
— Was ist da oben?[15]
Я услышала, как Карлин робко произнесла:
— Больная… Krank…[16]
Кто-то внизу рванул дверь на лестницу, ведущую на чердак. Грохот сапог по лестнице болью отдался в моей бедной голове; я вся покрылась испариной.
Кто-то толкнул — вероятно, ногой — мою дверь, и она открылась. Я увидела каски. Несомненно, то были люди из дивизии Германа Геринга! Проверка, проверка… Значит, они добрались и до домика огородника. Я видела, как на пороге появился один из немцев; за ним несколькими ступеньками ниже стоял другой. Автоматы, противогазы, орденские ленточки в петлицах… Все как полагается. Я лежала неподвижно.
Немец осматривал меня холодным и пытливым взглядом, не трогаясь с места.
— Krank?
Мне нельзя было показывать ему, что я понимаю по-немецки.
— Больна… — проговорила я хриплым голосом.
— Was hat sie?[17] — крикнул молодчик, стоявший на лестнице. — Bekommt sie ein Kind oder was?[18]
И сам рассмеялся собственной шутке.
— Was haben Sie?[19] — спросил немец с порога.
Я высунула одну руку из-под одеяла и показала на свою распухшую щеку. Затем с трудом пробормотала что-то, как будто не могла открыть рот. Немец, по-видимому, сразу сообразил, в чем дело.
— Mumps… Ziegenpeter![20] — сказал он человеку позади него.
В тот же момент третий голос крикнул снизу:
— Wo bleibt ihr? Was gibt’s dort?[21]
Молодчики на лестнице хором отвечали:
— Krankes Madel… Mumps hat sie…[22]
Грубый голос внизу быстро, с возмущением проговорил:
— Mumps?.. Aber das ist ja ansteckend! Verdammt noch mal! Kommt hihunter, Tolpel! Die steckt uns die ganze Rotte an! Dalli, dallil Heraus aus’m Ungliickshaus![23]
Люди на лестнице уже сделали поворот направо кругом. Стук их сапог и поднятый ими неистовый рев — словно пещерные люди вышли на медведя — мучительной болью отдались в моей голове… Охватившее меня при появлении немцев оцепенение и смертельный страх исчезли. Вместо этого на меня напала такая дрожь, что зуб на зуб не попадал; только теперь я вдруг сообразила, что мой плащ висит на крюке против двери, которую рывком открыл вбежавший наверх немец, и что револьвер мой лежит в кармане плаща. Если бы немцы подошли к кровати, чтобы поглядеть, не симулирую ли я болезнь, то я лишена была бы возможности достать оружие. Усилием воли мне удалось наконец взять себя в руки.
Но я, право, не знала, смеяться мне или плакать; хорошо, что минут через пять ко мне наверх поднялась Карлин, все еще страшно бледная.
— Они ушли… — проговорила она, падая на стул возле моей кровати. — Слава богу. Они помчались на велосипедах словно бешеные. А Яну — он работал в огороде — они кричали разные гадости… Боже мой, да что же тут произошло?
— То же самое я хотела бы спросить у тебя, — сказала я, чувствуя под собой твердый, как камень, полицейский реестр. — А где Хюго?
— Отправился утром в Заан, — ответила Карлин.
— Слава богу, — вздохнула я. — Как они появились здесь?
— Совершенно внезапно. Проехали на велосипедах через двор и слезли под окнами кухни… — объяснила Карлин. — Я не успела даже предупредить тебя. Только не понимаю, почему они так поспешно смылись.
Я рассказала ей, что случилось. Она поглядела на меня округа лившимися, недоверчивыми глазами.
— Вот оно что… Нас спас, значит, их страх перед заразными болезнями?
— Именно так, — подтвердила я.
— Как нам повезло!.. — сказала Карлин и глубоко, с облегчением вздохнула.
— Это верно, — заметила я. — Нам повезло!
Неудачный налет
В полосе дюн наступила весна. Вначале я почти не замечала ее, сидя у себя на чердаке и переписывая полицейский реестр до самой последней фамилии. Сидение в согнутом положении в четырех стенах не очень-то способствовало моему выздоровлению, и все же мне стало лучше. Хюго, узнав о нашествии немцев на наш дом, сначала встревожился и уж, наверное, мысленно обозвал нас болванами и растяпами, но потом, вспомнив о страхе немцев перед заразными болезнями, успокоился.
— Верно, — сказал он. — Об этом нередко слышишь. Инфекции они боятся, как огня… Да, вполне возможно, что теперь они здесь не скоро покажутся.
И все же мы сразу заметили, что Хюго стал вести себя гораздо осторожнее, большую часть времени проводил в своем сарае, а если сидел вместе с нами в доме, то никогда не оставлял в сарае револьвера. Я по его примеру также держала оружие при себе, хотя никому не говорила об этом.
Приблизительно в середине апреля Хюго снова упаковал полицейский реестр в рваную коричневую бумагу и, привязав пакет к багажнику, словно пару старых ботинок, отвез его обратно в Эймейден. В этот день я впервые вышла на воздух. Моя работа по переписке завершена! Наконец-то и я увидела, что на улице весна; бурые, лишенные растительности лысины как будто смыло с лица земли, тонкий налет зелени и ее пока еще невидимый глянец готовы были оживить весь ландшафт. Огородные квадраты Яна почернели; когда солнце стояло высоко и сверкало в стеклах теплиц, мне казалось даже, будто я вижу, как беловатые побеги спаржи, разбухая в кромешной тьме под землею, пускают ростки.
