Богдан Сушинский - Стоять в огне

— Вот такие дела, мой фельдфебель, — мрачно произнес Штубер после того, как особенно внимательно осмотрел каждого из бойцов своей старой гвардии, оставшихся от прежней группы «Рыцарей Черного леса». — Шестеро суток вам с Лансбергом на то, чтобы привести новичков в чувство, обучить их основам ближнего боя, владению всеми видами оружия. Тренировки самые интенсивные. До изнеможения.

— До изнеможения они и будут.

— Задействовать всех опытных «рыцарей». Завтра из лагеря военнопленных привезут группу «манекенов», на которых вы можете испытывать любые приемы, вплоть до вспарывания животов. На японский манер, мой фельдфебель, на японский манер… — похлопал он Зебольда по плечу, хотя почувствовал, что уточнение, касающееся вспарывания животов, никакого впечатления на Зебольда не произвело. Возможно, он даже воспринял это разрешение в буквальном смысле. — Пришлют человек тридцать. Содержать в подвале. На неделю должно хватить. Возвращать их в лагерь не обязательно.

— Щадящие условия, — кротко заметил Зебольд. — Мне не понравилось, что ту, прошлую, партию нужно было беречь для отправки в Германию, на работу. «Манекены» — они и есть «манекены»…

— Да, следите, чтобы в процессе обучения русские запоминали команды на немецком.

— Господин гауптштурмфюрер, — появился у входа в башню денщик Штубера. Отправляясь в ту погибельную поездку в лес, гауптштурмфюрер предусмотрительно оставил его охранять крепость. Это и спасло ему преданного ефрейтора Ганса Крюгера. — Вас к телефону. Оберштурмбаннфюрер[4] Роттенберг.

Направляясь к башне, Штубер еще раз прошелся вдоль строя, внимательно, с ног до головы, осматривая каждого стоящего перед ним. Рослые, сильные и не очень молодые… Ранке все правильно понял: его люди подбирали именно тех, кого требовалось. Штубер старался не брать к себе молодых. Тридцать лет, считал он, — именно тот возраст, когда человек уже способен избегать сантиментов, не мучаясь при этом угрызениями совести и романтическими идеалами. Под тридцать из этих предрасположенных к авантюризму людей можно готовить настоящих диверсантов. Жаль только, что в этом строю нет Беркута. Уж он-то вписался бы! Однако что понадобилось в столь поздний час шефу местного отделения гестапо?

— Что слышно в Берлине, господин Штубер?! — Роттенберг всегда старался говорить с ним таким тоном, словно они перекрикивались, стоя по разные стороны широкой горной долины. И этот неизменный обывательский смешок лавочника, потешающегося над неудачами аристократа.

— Что вы имеете в виду, господин оберштурмбаннфюрер? — сдержанно поинтересовался Штубер, садясь в не совсем удобное кресло, вытесанное его денщиком из кленовой колоды. Штуберу оно почему-то импонировало.

— Речь идет о вашем разговоре с Берлином. С генералом Штубером. Не так часто нам приходится звонить в Берлин и разговаривать с генералами, служащими в штабах…

— Это была сугубо личная беседа.

— Оно и понятно: генерал Штубер — ваш отец… — нисколько не смутился Роттенберг.

Штубер деликатно промолчал. Он не задавался вопросом, откуда шеф гестапо узнал о его разговоре с Берлином. Было бы странно, если бы он не знал об этом. Но тогда оберштурмбаннфюрер должен был знать и о поздравлении, переданном ему Отто Скорцени. А также — о благосклонном отзыве ведомства, в котором он проанализировал различные методы психологического воздействия на население оккупированных территорий и использование сугубо психологических приемов обработки в борьбе с партизанами и подпольем. Отец сказал, что общая оценка такова: «Это необычно». Пожалуй, он выбрал самую точную из всех возможных в этой ситуации формулировок. Именно к этому он, Вилли Штубер, и стремился — чтобы было необычно.

— У меня к вам дело, господин гауптштурмфюрер, — уже несколько иным, более официальным тоном обратился к нему Роттенберг. — Вы давно знакомы со Скорцени?

— Еще с тех времен, когда его знали только в очень узком кругу берлинских профессионалов.

— Друзья, приобретенные в годы неизвестности, — самые надежные. Старая истина. Впрочем, вам, военному психологу, лучше знать. Но дело не в этом. Вчера мои люди схватили партизана-связника. Из отряда Иванюка. Того самого, которого удалось выкурить из пригородного леса.

— Я знаю этот отряд…

— Ему сумели развязать язык, и среди массы всяких подробностей он сообщил о группе парашютистов.

— Я слышал, что был найден парашют. Парашютисты уже в отряде?

— Если верить этому партизану — еще нет.

— Если верить… — подчеркнул Штубер.

— Еще одна деталь. Думаю, она вас заинтересует. Оказывается, они заброшены для того, чтобы соединиться с группой Беркута. Усилить ее, сделать действия группы более целенаправленными, более диверсионными. А может, и диверсионно-разведывательными.

— Все это сказал партизан, который сам не видел ни одного живого парашютиста?

— Это уже и мои предположения, господин гауптштурмфюрер, — у Роттенберга явно сдавали нервы. Беседы со Штубером, с этим берлинским выскочкой, всегда давались ему нелегко. Впрочем, как и Ранке. И шеф абвера не скрывал этого в разговоре с Роттенбергом. — К тому же одного из десантников связник все же видел. Он вывихнул ногу при приземлении и оторвался от группы. Партизан видел его в сарае на окраине села Залещики. Партизана привела туда старуха-пастушка.

— Ваши люди его там уже, конечно, не обнаружили.

— Что, по вашим данным, гауптштурмфюрер, происходит сейчас с группой Беркута? Где она?

— На том свете. Вам, господин оберштурмбаннфюрер, известно это не хуже меня.

— А сам Беркут?

— Уверяют, что он погиб. Однако трупа его так никто и не видел.

— Жаль. Я бы посоветовал вывесить его череп на воротах крепости. Но пока что я склонен думать, что Беркут спасся. И с ним еще несколько его людей. А значит, группа может возродиться. Вместе с заброшенными из Москвы парашютистами она станет крайне опасной. А главное, парашютистов ни в ставке гауляйтера, ни в Берлине нам не простят. Вы знаете, каким требовательным становится управление гестапо, когда речь заходит о парашютистах.

— Извините, но… Ничего посоветовать не могу, господин оберштурмбаннфюрер, — жестко заметил Штубер. — Впрочем, я согласен помочь вам действиями своей группы. Которая тоже, к сожалению, только-только возрождается.

— Тем не менее помощь ваших людей понадобится уже завтра. Сегодня произошло несколько пренеприятнейших событий. На окраине леса, у шоссе, убит немецкий солдат-связист. Его формой воспользовался некий хорошо владеющий немецким языком партизан, который под видом связиста преодолел шоссе на десятом километре в районе моста мимо поста, состоящего из трех полицейских. На одного из этих олухов-полицейских он навесил катушку и заставил тянуть провод в лес. Там, в лесу, в петле из телефонного провода, этого полицая вскоре и нашли. Не кажется ли вам, что это снова заявил о своем воскрешении Беркут? Об очередном воскрешении, гауптштурмфюрер, — теперь уже и в голосе Роттенберга появились стальные нотки.

— Это еще не доказательство.

— А по-моему, вполне достаточное. Конечно, мы сколько угодно можем называть полицаев идиотами, язвить по поводу их боеспособности и даже наказывать их… Но стоим ли чего-нибудь и мы с вами, если этот диверсант до сих пор разгуливает по окрестностям Подольска в форме офицера вермахта или, еще хуже, в форме офицера СС? Где он скрывается? Где базируется? Каким образом поддерживает связь с Москвой?

— Еще раз извините, господин оберштурмбаннфюрер, но с таким же успехом я мог бы задать эти вопросы любому офицеру вашей службы. Которая, собственно, и призвана… Я ведь просил не спешить с карательной экспедицией. К тому времени мы уже знали, где находится база Беркута, начали прослеживать его связи. В наших руках оказался хозяин одной из явочных квартир.

— От которого ничего конкретного вы так и не добились, — вставил Роттенберг. — И которого пытались отпустить с миром.

— Чтобы установить контакт с самим Беркутом. Подробности этой операции вам хорошо известны.

То ли Роттенберг понял, что разговор зашел в тупик, то ли решил, что, накаляя страсти в отношениях со Штубером, только вредит делу, но он вдруг умолк. Какое-то время в трубке слышалось лишь его примирительное кряхтение, знакомое Штуберу по подобным телефонным, а также нетелефонным беседам в кабинете у Роттенберга. Воспользовавшись этой паузой, Штубер отодвинул грубую войлочную занавеску на бойнице и выглянул. На небольшом дворике между двумя башнями цитадели и внешней стеной, на которой обычно тренировались рыцари его старой гвардии, фельдфебель Зебольд уже репетировал гладиаторские бои новобранцев.

— Имеется один сюжет. Думаю, вам, как психологу войны, он понравится, — нарушил молчание Роттенберг. — Исходим из того, что человек, вырвавшийся из Медоборского леса, действительно ваш знакомый — Беркут. И что он знает о высадке десанта. Следовательно, сейчас он разыскивает десантников, а десантники — его…