Збигнев Сафьян - До последней капли крови
— Да, Марыся, не говори мне «вы», мы ведь знакомы с детства! Я здесь с самого начала.
— Меня, — говорила Марыся, — не хотели отпускать из колхоза, но я заупрямилась, как узнала о создании польской дивизии…
— Хорошо выглядишь.
— Да что вы… что ты… — Марыся беспокойно посмотрела вокруг.
— Посиди еще немного.
— Опоздаешь на занятия.
— Ну и опоздаю, — сказал неожиданно твердо Шпак. — Знаешь, что в Рогачев больше не вернемся?
Марыся кивнула.
— Не вернемся, — повторил Юзеф. — И что будем делать там, где-то в Польше? Приду к тебе, как только отпустят.
— Приходи, — девушка рассмеялась, — но будь осторожен.
Занятия уже начались. Шпак встал за деревом и наблюдал за хорунжим Тужиком, ловил его одиночные слова: западные земли… справедливость… Белоруссия и Украина… пястовское наследие. Слово «наследие» понравилось ему. Как должно быть: с отца на сына переходит земля. Он, Шпак, также должен иметь сына. Подумал, конечно, о Марысе. Не спешил присоединяться к своей роте. Наконец решился, поправил мундир и вышел на полянку… Тужик прервал занятия.
— Почему опоздали?
Шпак не ответил.
— Растяпа! — крикнул Оконьский. — Живот заболел!
— Тихо! — выкрикнул Тужик тонким голосом. — Два наряда вне очереди! Можете садиться, Шпак.
«Дешево отделался», — подумал Юзеф.
Обедал с аппетитом, совсем не переживал, что получил два наряда. Любил есть в одиночестве, медленно, с перерывами, чтобы продлить удовольствие. На этот раз тоже ушел в сторону с котелком, но к нему подошел Оконьский.
— Вкусно, папаша?
Шпак посмотрел на него своими голубыми глазами, о которых мать всегда говорила, что они такие голубые, как небо весной.
— Что тебе от меня нужно?
— Ничего, — сказал неожиданно Оконьский. — Может, мне тебя жалко.
— Не жалей. А ты откуда?
— Из Влодавы, а в действительности-то из Кельце.
Видимо, вспомнил Кельце, задумался, отложил ложку и как-то потускнел. Однако через минуту возвратился к своему обычному тону.
— Крестьянин есть крестьянин, — сказал Оконьский убежденно, — все с таким, как ты, можно сделать. Землю у тебя забирают — ты молчишь, смеются над тобой — слушаешь… Можно толкнуть — сапоги будешь целовать.
— А ты попробуй, — спокойно ответил Шпак и потянулся за ложкой. — Попробуй толкни…
Вечером собирались возле одной из палаток — спокойно посидеть, попеть песни, посмотреть на речку. Шпак особенно любил проводить время с солдатами 1-го взвода из роты Радвана. Среди них был Граля из-под Луцка. Он хотя и лесник, но имел свое хозяйство. Шпака любил и понимал. До войны Граля служил в армии капралом и теперь со своими подчиненными солдатами обращался безжалостно. Особенно доставалось молодому Козицу. Каждый вечер повторялось одно и то же. Граля забывал свой мешочек с махоркой и говорил:
— Козиц, сбегай за табаком в палатку…
— А почему я?
— Потому что я уже к этому привык. Хорошо приносишь табак. И отвечать надо: слушаюсь, гражданин капрал.
Козиц приносил табак, Граля осторожно скручивал папироску и ораторствовал, зная, что его слушают. Выглядел он старше своих лет, но был крепким, а кожа лица так натянута, что казалось, вот-вот лопнет.
— Скажу вам, хотя Шпак из этого ничего не поймет, потому что… Чертовски иногда мы бываем злы на русских за прошлое… А почему поем их песни? Ну почему?
— Очень хорошие наши песни, — подтвердил Кжепицкий, потомок ссыльных из-под Иркутска.
— Говорится: «их», пойми ты наконец и научись. Такой Кжепицкий, — продолжал Граля, — как будто поляк — и не поляк. Не он один, кстати… Иногда вдруг сами доискиваются польского происхождения и берут не себя — забытую судьбу…
— Хорошо говорите, капрал, — подхватил Козиц.
— А ты слушай и учись, — обратился капрал к Кжепицкому. — Ты только думаешь, браток, что вернешься под Иркутск. Нет, свалится на тебя Польша, и уж больше ее не покинешь. Я… — заколебался он, — буду просить, чтобы меня похоронили только под Луцком, но знаю, что не получится…
Увидели приближающегося Радвана. Командир роты всегда вечером наведывался во взводы. Все вскочили. Граля начал докладывать, но Радван махнул рукой. Сел рядом с ними и подумал: может, это только красивый жест, а не установление естественного, очень нужного контакта…
— Свадьба сегодня в колхозе, пан поручник, — начал Граля. — Сейчас редко бывают свадьбы…
— Ну и что?
— Сходить бы, пан поручник, — сказал капрал. — Приехал солдат с фронта, без ноги, но женится…
— Приглашали вас? — спросил Радван.
— Приглашали. Добрые люди. Всегда говорю, что русские очень сердечные, пан поручник.
— Разрешаю, — сказал командир.
Радвана увидели из других палаток роты. Подошли те, которые были посмелее: Оконьский, Мажиньский…
— Пан поручник, — набрался смелости Козиц, — говорят, вы были знакомы лично с Сикорским.
— Кто вам сказал?
— Хорунжий на политзанятиях. Будто бы в нашей дивизии служат и довоенные офицеры. Какой он человек, пан поручник? Почему не договорился с русскими?
— Почему не договорился? — повторил Радван. — Не знаю, — признался он. — Может, история это когда-нибудь выяснит. Хотел. Но ему очень многие мешали. А может, не очень хотел. Я считаю его большим человеком. Мой отец служил в подчинении Сикорского и погиб в двадцатом году.
Стало тихо. Слышно было только пение русских и польских песен. Солдаты слушали Радвана молча. Через минуту Шпак достал свой мешочек с табаком.
— Может, пан поручник закурит?
— Какой смелый! — рассмеялся Оконьский.
— Закурю, — ответил Радван. — А вы — моего. — Достал папиросы, а себе скрутил из газеты козью ножку. Не очень удачно получилось, но скрутил.
— Я, — начал Шпак, — хочу спросить пана поручника…
Но Оконьский его прервал:
— Опять будет спрашивать о Новогрудке. Все переживает, как там люди без него сумеют жить…
— Шутки на эту тему неуместны. Никому из нас не легко, и каждый должен пережить свое. Я из Львова… А вы, — обратился поручник к Шпаку, — получите землю от будущей Польши.
— Правда? — спросил Шпак. — Но где эта незаселенная земля, пан поручник?
— Я верю, — подтвердил Радван, — мы возвратим наши западные земли.
— Это чертовски далеко, — огорчился Шпак. — Сколько же это километров будет от Новогрудка? Можно ли так далеко перемещать людей?
Никто ему ничего не ответил, а Радван начал внимательно присматриваться к Мажиньскому. Ему все казалось, что он вот-вот вспомнит, где с ним встречался.
— Слышал, как вы отдавали приказ на наступление, — сказал наконец Радван.
— Проходил военную подготовку, когда учился в гимназии, — ответил сухо Мажиньский.
— Не хватает мне командиров отделений в роте, вот и подумал я о вас.
— Спасибо, пан поручник, — ироническим тоном ответил Мажиньский. — Считаю, что еще рано мне думать о сержантских обязанностях.
— Мы с тобой, мой друг Мажиньский, на эту тему еще поговорим, — оборвал его Радван. И это слово — «друг» — прозвучало как бы угрозой.
* * *Дивизия получила оружие, и занятия приобрели совсем иной характер. С уважением рассматривали солдаты советские винтовки — и те, которые уже держали оружие в руках, а было их немало, и такие, как Шпак, которые первый раз открывали затвор и почувствовали приклад в руках. В роту Радвана назначили двух советских офицеров, которым приказали надеть польскую форму. Они были очень нужны, потому что даже довоенный сержантский состав не был знаком с советским оружием. Радван, однако, считал, что советские офицеры должны были остаться в обмундировании Красной Армии.
— Зачем этот театр? — спросил он Вихерского. — Инструктор — это…
— Они, — прервал капитан, — будут не только учить, но и командовать.
Радван опять подумал о Мажиньском. Оттягивал решительный разговор, надеясь найти главный аргумент. Часто, оставаясь незамеченным, присматривался к занятиям во взводах. Когда поручник Дымин, прибывший из Красной Армии, начал проводить первые занятия по изучению оружия, знания Мажиньского, который не умел или не хотел уже их скрывать, еще раз подтвердились.
Дымин (ему было приказано изучать язык) писал польские названия частей советской винтовки, но никак не мог их правильно выговорить. Хотя бы слово «боек» или целое предложение: «Чтобы разобрать затвор…» Мучился и потел, наконец махнул рукой:
— Лучше буду говорить по-русски.
Тогда встал Мажиньский.
— Разрешите, пан поручник, вам помочь? — спросил солдат.
— Как это — помочь? — удивился Дымин.
Мажиньский взял затвор в руки, быстро и умело его разобрал.
— Теперь, ребята, — сказал он, — будем изучать отдельно каждую часть затвора. Боек… — в этот момент заметил Радвана, заколебался, но продолжал занятия.
