Михаил Ильин - Ради жизни на земле-86 (сборник)
Лежа на боку, сержант энергично орудовал топором, другие рубили колючку саперными лопатами. Спустя несколько минут из трех рядов остался один. И тут неожиданно стряслась беда — сломалось топорище у Тарана. Саперные лопаты затупились и плохо рубили проволоку.
Послышались разрывы мин. Таран оглянулся. Все ясно: враг открыл огонь по ротам, залегшим перед проволокой. Медлить было нельзя. От быстроты его действий теперь зависело многое — и жизнь товарищей, и выполнение боевой задачи.
Решение созрело мгновенно. Таран встал на колени, раскачал три кола заграждения, подлез под проволоку, сжался в упругий комок и пружиной рванулся вверх. Проволока десятками ржавых игл впилась в плечи. Еще рывок — и, выдранная из земли, она вместе с кольями повисла на вытянутых руках над головой сержанта.
Первыми в образовавшуюся брешь бросились бойцы его отделения, за ними поднялась в атаку вся рота. Затарахтел вражеский пулемет. По земле ударил свинцовый град. Таран почувствовал, как с него сбило пилотку и голову ожгло, словно лезвием бритвы. По лбу и щеке поползла горячая струйка. «Ранило», — подумал он, и в этот миг что-то тяжелое, тупое ударило ниже плеча. Раненая рука повисла плетью. Ржавые иглы проволоки впились ему в правое плечо. «Неужели не выдержу, уроню?» Стиснув зубы, он рывком, как когда-то толкал гири, выпрямил руку. От сильной боли потемнело в глазах, крупные капли пота покрыли лицо. «Только бы не потерять сознание и не упасть, — стучало в висках. — Выстоять, удержать тяжесть, пока не пройдет вся-рота».
Пот застилал глаза, и Петр не видел пробегавших под колючей проволокой бойцов, только слышал топот их сапог и торопливое дыхание. Казалось, они бегут долго-долго. Словно не рота, а целая дивизия проходит под стальной колючкой, висящей на его израненных руках, и думалось — движению этому не будет конца.
И тут до Петра долетело долгожданное дружное «Ура!». Грозное, разноголосое, оно прозвучало как победная музыка. Радость охватила его: «Наши штурмуют!» С трудом освободился от колючей проволоки и бросился вслед за своими бойцами. Ворвавшись во вражескую траншею, уничтожил несколько фашистских солдат.
Казалось, не было такой силы, которая могла бы свалить этого не ведавшего страха богатыря. Сама смерть страшилась его и долго обходила стороной.
Но во время штурма неприятельского дота вражеская пуля оборвала жизнь героя. Однако у всех, кто только что пробегал под колючей проволокой, поднятой им, он все еще стоял в глазах живым, сильным, бесстрашным. Могучие руки его, словно паутину, вздымали над головой стальную колючку, открывая путь на запад.
Таким он и стоит теперь в Центральном музее пограничных войск в Москве, застывший в бронзе на века, — бесстрашный богатырь Петр Таран. Имя его золотыми буквами вписано в книгу Почета ЦК ВЛКСМ.
В наградном листе на представлении Петра Тихоновича Тарана к высшей награде Родины сказано: «В боях за социалистическую Родину показал себя бесстрашным командиром, умеющим повести за собой бойцов на любые подвиги. В бою за высоту 104.3 3 мая 1943 года он первым во главе отделения ворвался во вражеский окоп, броском гранаты уничтожил ручной пулемет противника и огнем из автомата истребил 10 немецких солдат и одного офицера. В бою за высоту 195.5 он под сильным пулеметно-минометный огнем противника достиг, проволочного заграждения… вырвал три кола заграждения и держал проволоку вверху в окровавленных руках, пока не прошла вся рота…
За время войны на его счету было более 70 уничтоженных фашистских солдат и офицеров».
В политдонесении дивизии о подвиге сержанта Тарана есть такие строки: «…Этот эпизод героизма тов. Тарана следует запечатлеть в картине художника, которую выставить в Доме Красной Армии в Москве».
Поэт Лев Ошанин в поэме «Сын Украины» писал о нем:
Телом крупный, сердцем чистыйИ душою великан,Он недаром был чекистом,Легендарный Петр Таран…
Постановлением Совета Министров Азербайджанской ССР имя Героя Советского Союза Петра Тарана присвоено пограничной заставе и навечно занесено в списки личного состава.
* * *…По вечерам, когда застава на далекой южной границе, где служил комсомолец Петр Таран, окутывается густой синевой, воины выстраиваются на боевой расчет.
В суровой, торжественной тишине звучит голос офицера, выкликающий правофлангового: «Герой Советского Союза сержант Таран!..»
Живет Таран в делах и мыслях воинов заставы, незримо ходит с ними дозорными тропами, стоит бессменно в боевом расчете на правом фланге, и все — бойцы и командиры — держат на него равнение.
НЕПОКОРЕННЫЙ ДОТ
В Москве, в Центральном музее пограничных войск, у одного из стендов подолгу задерживаются посетители.
Они внимательно рассматривают небольшой макет железобетонного колпака, испещренного осколками снарядов и мин, фотографии четырех воинов-пограничников: Федора Алтунина, Павла Куприянова, Ивана Величко и Георгия Михеева, оборонявшихся в нем. Рядом, под стеклом, — пожелтевший от времени листок бумаги, с обтертыми углами. Уникальный документ — протокол необычного партийного собрания, проведенного в бою, под огнем врага.
На этот раз у стенда посетители плотным кольцом обступили невысокого, сутуловатого человека с золотой медалью «Серп и Молот» и двумя орденами Ленина. Это один из той отважной четверки, сражавшейся в бронеколпаке, — Павел Гаврилович Куприянов. Спокойный, с жесткими морщинками на впалых щеках и с густой проседью на висках, он неторопливо рассказывает о событиях, происшедших на Кавказе осенью 1942 года.
* * *— В первых числах ноября сорок второго года под Орджоникидзе завязались тяжелые бои, — вспоминал Павел Гаврилович. — Фашисты, не считаясь с потерями, упорно рвались на Кавказ, к нашей нефти. В разбросанных листовках они хвастались, что 7 ноября, в день двадцатипятилетия Октябрьской революции, будут в городе Орджоникидзе.
Воины 26-го Краснознаменного пограничного полка поклялись не пропустить врага, стоять насмерть. Павел Куприянов, преклонив колено перед развернутым знаменем части, сжимая в руках автомат, с горячим волнением произносил слова этой клятвы:
«Слушайте, снежные горы Кавказа!
Слушай, Родина-мать!
Наш лозунг: «Ни шагу назад!..»
До тех пор, пока бьется сердце чекиста,
Пока жив хоть один воин-пограничник,
Не бывать врагу в столице Северной Осетии!
Город Орджоникидзе был и будет советским!»
На рассвете 3 ноября гитлеровцы обрушили мощные удары на позиции дивизии НКВД и 26-го погранполка, оборонявшего шоссе Гизель — Орджоникидзе. Им удалось захватить траншеи и доты на переднем крае. Но один железобетонный колпак стал для фашистов неприступным. Четыре окруженных в нем пограничника во главе с сержантом Алтуниным стойко оборонялись, отражали яростные атаки. Парторг заставы Михеев, плотный, приземистый шахтер из Донбасса, припав к амбразуре, отбивал атаки гитлеровцев с фронта, коммунист Куприянов, сухощавый, жилистый колхозник-муромчанин, и комсомолец Величко стояли в траншее у входа в дот и били из автоматов фашистов, наваливавшихся с тыла и флангов. Сержант Алтунин руководил боем. Он то становился к амбразуре рядом с Михеевым и помогал ему отбивать атаки, то хватал гранаты и бросался на помощь Куприянову и Величко.
Гитлеровцы обрушивали на дот десятки мин, били по амбразуре из крупнокалиберного пулемета, но как только поднимались в атаку, их встречал шквал огня. Огненный вихрь бушевал вокруг дота пограничников уже несколько часов. В колпаке трудно было дышать от порохового дыма. Выбыл из строя тяжело раненный Величко — пуля пробила ему грудь, но остальные продолжали драться еще яростнее.
Вечером, когда бой утих и темень окутала все вокруг, Алтунин ползком пробрался на КП, который находился в нескольких сотнях метров от них. Он сообщил, что все живы, просил эвакуировать раненого Величко. Захватив боеприпасы, сержант вернулся назад. Они могли бы под покровом ночи покинуть огневую точку, вынести раненого товарища, соединиться со своими. Но оставить дот — значит освободить около роты немцев, которых приковывали к себе, дать врагу дополнительные силы для натиска на нашу оборону.
— А ведь это здорово, ребята! Мы вчетвером держим около себя роту фашистов, — подбадривал товарищей Алтунин.
— Втроем, — слабым голосом поправил его лежавший на полу, укрытый ватниками Величко.
— Ты, Ваня, больше всех нас уничтожил фашистов, — заметил Куприянов. — Вот как бы переправить тебя в тыл, в госпиталь.
— Брось об этом думать, — прерывисто дыша, перебил его Величко. — Драться надо до последнего…
