Михаил Колосов - Три круга войны
— Стой, стой! — И когда Гурин вошел, прохрипел: — Почему бегаешь? Кого ищешь?
— Никого, товарищ майор. Хотел обойти роту, с комсомольцами поговорить. Ну и хотел сначала доложить об этом командиру роты… Может, он…
— «Хотел, хотел», — передразнил его майор. — Ну, а почему же обратно бежать собрался? «Хотел». Что комсомольцев не забываешь — молодец. Поднимай в них боевой дух! А сам-то как, не трусишь? — сощурился хитро майор.
— Разве заметно? — отшутился Гурин.
— Ха! — воскликнул майор. — Вроде нет. А сердечко как?.. — и он заперебирал пальцами у левой груди.
— Пока ничего. В траншее сидеть — чего бояться? В обороне — не в наступлении.
— А все же страшновато, а? Стреляют? — майор снова сощурился.
— Да это разве стреляют!
— Мало?
— Не опасно… В траншее не опасно. Вот когда в наступление пойдем — там поджилки задрожат не так.
— Задрожат?!
— Задрожат, товарищ майор.
— Э-э! А я думал, ты — герой: обстрелянный, бывалый!.. — Он обернулся к Коваленкову, но тот в ответ только неопределенно улыбнулся.
— Ну и что — что обстрелянный? Обстрелянный. И не раз, а все равно… К такому разве привыкнешь? — Гурин, кажется, всерьез поддался на подначку майора.
— Это верно, — неожиданно согласился майор. — К такому трудно привыкнуть. А все же есть разница: первый раз на передовой или пятый. А?
— Само собой…
— Ну вот, наконец-то уступил. Спорщик! Ладно, — майор поднялся. — Пойдем вместе к комсомольцам.
Они вышли из землянки, майор кликнул своего ординарца, и тот появился откуда-то из темноты:
— Я здесь, товарищ майор.
Они шли по траншее, майор разговаривал, шутил с курсантами, «поднимал настроение» и таким образом избавил Гурина от беседы с ребятами, чему тот был очень рад. Потому что, собираясь на эти беседы, чувствовал он какую-то неловкость, ему казалось, что и так все всем ясно и понятно: курсанты — не новички на передовой, многие из них уже успели хлебнуть побольше гуринского, и его разговоры ничего им не прибавят. Майор — дело другое: тут и звание, и опыт, и возраст — всё на его стороне.
На стыке со второй ротой Гурин сказал майору:
— Это уже не наша рота. Разрешите мне вернуться во взвод?
Майор с минуту о чем-то размышлял, потом закивал:
— Да-да… Беги. Только осторожно, голову прячь…
И тут, словно услышав их голоса, прямо над ними взвилась ракета и прострочил пулемет. Пули звучно вонзились в бруствер, обдав их крошками земли. Они невольно присели. Майор кивнул на ракету, прошептал:
— Видал, повесили лампадку?.. Слышат, сволочи…
Ракета, не долетев до земли, рассыпалась искрами, погасла, осколки ее зашлепали о землю.
— Беги, — сказал майор, и они разошлись в разные стороны.
Проходя мимо Харламова, Гурин спросил, как он себя чувствует.
— Ничего… Легче стало, — сказал тот, повеселев.
— А ты не верил, — бросил Гурин ободряюще и пошел дальше.
— Старший сержант, — остановил его Харламов, — ты… Вы уж не говорите никому…
— О чем речь? Забудь.
В своей ячейке Гурин положил автомат на бруствер и стал наблюдать за немецкой обороной. Еще вначале ему показалось, что на проволоке висит распростертый человек. Но тогда он об этом никому не сказал, — может, ему просто померещилось. Однако человек этот не давал ему покоя, и глаза Гурина притягивались к нему, будто магнитом.
Снова взлетела ракета и повисла как раз над ним. Явственно видны стали столбы, проволока между ними и человек на проволоке. Жутко смотреть: в мертвенно-голубом — мерцающем свете висит на проволоке человек. Гурин подошел к Зайцеву, спросил у него:
— Ты видишь, вон там что-то на проволоке висит?
— Да. То наш солдат, — сказал Зайцев. — Он там уже больше месяца, с тех пор, когда еще наши наступали. Пытались снять — немцы не даю: пристреляли, гады, его.
— Откуда ты все это знаешь?
— Комбат был тут, мы показали ему. Вот он нам и рассказал. Там под проволокой наших десятки лежат…
Прибежал связной от Максимова, сказал, чтобы Гурин послал людей за завтраком, а сам пришел к нему. Взяв по человеку от каждого отделения, Гурин отвел их на НП роты и, препоручив их старшине, побежал к Максимову.
Положив локти на бруствер, лейтенант всматривался через бинокль в немецкую оборону. Гурин подошел, встал рядом.
— А, комсомольский бог… — кивнул он, на секунду оторвавшись от бинокля.
— Какой там бог? Майор Кирьянов все за меня сработал. Звали?
Максимов молчал. И только когда ракета погасла, он, оторвав бинокль от глаз, опустился на дно траншеи, спросил:
— Ну как там, на твоем фланге?
— Тихо.
— «Тихо», — повторил он. — А настроение у людей?
— Нормальное.
— «Нормальное», — опять повторил.
Гурин насторожился: то ли он провинился в чем и лейтенант был недоволен, то ли лейтенанту начальство за что-то дало нахлобучку, и теперь Максимов хочет «разделить» с Гуриным этот груз.
— Что-нибудь случилось? — спросил Василий.
Лейтенант поманил его поближе к себе, сказал тихо:
— Утром предполагается наступление.
— А почему по секрету?
— Потому что это пока только слух такой.
— И мы пойдем в наступление? — удивился Гурин. — Что же это за наступление — солдат от солдата как телеграфные столбы друг от друга. В обороне и то жутко — такая разреженность.
— В том-то и дело, что пока никаких подробностей. Предполагается! А где, кто, как — пока неизвестно.
— Людей бы надо предупредить, — сказал Гурин.
— За этим и позвал. Пройди, проверь на всякий случай каждого — оружие, запас патронов, гранат.
Не успели они поговорить, как Максимова позвали к командиру роты.
— Ну вот… — сказал он. — Наверное, что-то выяснилось. Остаешься за меня. — Максимов одернул гимнастерку, отбросил назад на длинном ремешке планшетку и, пригнувшись, заторопился на НП роты.
Принесли завтрак.
— Это лейтенантов котелок. Куда его?
— Оставьте. Он сейчас придет.
— А ваш, товарищ старший сержант… Оставить? Вам на двоих с Зайцевым.
— Отнесите Зайцеву, пусть ест, не ждет.
Пригнув головы, ребята побежали по траншее, унося с собой теплый дух перловой каши с тушенкой. Гурин невольно глотнул слюну — раздразнили аппетит.
Вскоре пришел Максимов. Услышав запах каши, сказал весело:
— Ага! Уже завтрак принесли? Хорошо!
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Гурин.
— Точно, наступление, — бросил он будто между прочим и принялся открывать котелок. — Доставай ложку, поедим, потом соберем командиров отделений. Время еще есть. Пусть спокойно позавтракают. Доставай ложку, говорю, чего стоишь? Смотри сколько! Мне одному не съесть. Ну?..
— Мой паек там, у ребят… Потом поем.
— Барышня. Доставай ложку, не ломайся.
— Да нет… Я перед наступлением никогда не ем, — признался Гурин.
— Чего-о? — протянул удивленно лейтенант. — И ты, с предрассудками? А еще комсомолец!
— Нет, не предрассудок это. Просто боюсь, если в живот ранит. Говорят, что ранение в живот легче переносится на пустой желудок.
— Чепуха! — отрубил лейтенант. — Предрассудки. Кто это тебе сказал? А как же Суворов? Он всегда требовал, чтобы солдат сытым был. Ты, может, и курсантов этой своей премудрости учишь? — усмехнулся Максимов. — На голодный желудок много навоюешь! Еще одна новая теория! В живот, друг мой, если ранит — все равно не сладко, хоть ешь, хоть голодай.
— Да и бежать на голодный желудок легче, — стоял Гурин на своем.
— Куда бежать?
— Да хоть куда. В наступление, конечно. А то наешься и станешь, как боров, неповоротлив. Попыхтишь, попыхтишь и сразу запаришься.
— Ты что, сорокалетний старик, что ли?
— Все равно тяжело. Будешь, как майор Кирьянов.
— У майора легкое прострелено, потому он и дышит так тяжело, и хрипит.
— У него и легкое прострелено? — удивился Гурин. — А я думал, только нога повреждена.
Максимов принялся за кашу. Загребая ложкой густую «шрапнель», он всякий раз, прежде чем отправить кашу в рот, сбивал повыше на лоб большой козырек своей фуражки, который тут же снова спадал ему на глаза.
— Не хочешь, как хочешь, — проговорил он с набитым ртом. — Передай по цепи: командиров отделений ко мне.
И тут, фыркая, как всегда на излете, послышалась совсем рядом мина. Они моментально нырнули на дно траншеи, голова к голове, вжались в землю, и в тот же миг с сухим треском раздался удар. Их обдало землей, чесночным запахом тротила, а в ушах потек протяжный нудный звон. Выждав какое-то время, не повторится ли налет, они приподняли головы, стали отряхиваться. Лейтенант потянулся к котелку, — поднял его на уровень глаз, поморщился: котелок доверху был засыпан землей. Гурин невольно рассмеялся: с таким аппетитом Максимов ел кашу, похваливал, и вдруг все так неожиданно прекратилось.
