Баталист. Территория команчей - Артуро Перес-Реверте
– Вы фотограф?
Неловкое молчание становилось все напряженнее. Этот человек назвал его фотографом, а не художником. Он коснулся его прошлой жизни, не связанной с нынешней, и это не понравилось Фольку. Тем более человек не был ему знаком. Прошлое не имело ничего общего ни с этим местом, ни с новой жизнью Фолька. По крайней мере, на первый взгляд.
– Я вас не знаю, – сказал Фольк с раздражением.
– Возможно, вы меня не помните, но мы знакомы.
Незнакомец произнес это с такой убежденностью, что Фольк посмотрел внимательнее. А тот приблизился на несколько шагов, явно желая продолжить разговор. Фольк повидал за свою жизнь немало лиц, бóльшую часть – в видоискателе фотокамеры. Одни он помнил, другие забыл: мимолетный взгляд, щелчок затвора, негатив на контрольном листе, который в большинстве случаев не удостаивался кружка фломастером, спасающего снимок от сдачи в архив. Большинство лиц, появлявшихся на фотографиях, распадались на сотни неопределенных черт на фоне чередующихся пейзажей, чьи названия он мог восстановить лишь при некотором напряжении памяти: Кипр, Вьетнам, Ливан, Камбоджа, Эритрея, Сальвадор, Никарагуа, Ангола, Мозамбик, Ирак, Балканы… Одинокие вылазки в поисках добычи, блуждания без начала и конца, унылые ландшафты обширной географии бедствий, войны, сменявшиеся другими войнами, люди, сменявшиеся другими людьми, мертвецы, сменявшиеся другими мертвецами. Бессчетные негативы, из которых он помнил один на сотню, на пятьсот, на тысячу. И повсюду неизбежно одно и то же – ужас, не изменившийся за века, за всю Историю, как бесконечная наезженная колея в тесных границах улиц. Графическая точность неизменна, потому что существует один-единственный, неизменный во все времена ужас.
– Вы действительно меня не узнаёте?
Казалось, незнакомец разочарован. Фольк напрягал память, но никак не мог вспомнить. Европеец, отметил он, рассмотрев его поближе. Могучего телосложения, светлоглазый, с сильными руками. Вертикальный шрам пересекал левую бровь. Очки лишь подчеркивали довольно простоватую наружность. У него был легкий акцент, напоминавший славянский. Возможно, какая-нибудь балканская страна.
– Вы меня когда-то фотографировали.
– Я многих фотографировал.
– Это была особенная фотография.
Фольк сдался. Засунул руки в карманы брюк, ссутулился.
– Очень сожалею, – сказал он. – Не могу вспомнить.
Незнакомец ободряюще улыбнулся краешками губ:
– Напрягите память, сеньор. Эта фотография принесла вам хорошую прибыль. – Он мельком указал на башню. – Может быть, как раз на эти деньги вы ее и купили.
– Башня обошлась недорого.
Улыбка незнакомца стала шире. Слева у него отсутствовал один зуб – верхний клык. Остальные тоже были в плачевном состоянии.
– Это как посмотреть. Для кого-то очень даже дорого.
Он говорил не торопясь, с напряжением, будто строя фразы по учебнику грамматики. Фольк вновь тщетно попытался вспомнить его лицо.
– Вы тогда получили крупную сумму, – продолжил незнакомец, – премию «Интернэшнл пресс» за мой портрет… Вы это тоже забыли?
Фольк пристально вгляделся в его черты. Он отлично помнил ту фотографию и тех, кто был на ней изображен. Мысленно он увидел их всех, одного за другим: трое друзских ополченцев с завязанными глазами – двое падают, третий гордо стоит в полный рост – и шестеро маронитов, которые почти в упор расстреливают друзов. Жертвы и палачи, горы Шуф.[29] Центральные полосы десятка газет, обложки журналов. Посвящение в военные фотографы спустя пять лет после того, как он занялся этим ремеслом.
– Вы не можете быть одним из них. Они погибли – их расстреляли ливанские фалангисты.
Незнакомец смутился. Он пристально смотрел на Фолька несколько секунд, затем покачал головой:
– Я говорю о другой фотографии. О той, что вы сделали в Вуковаре, в Хорватии… Я всегда считал, что именно она получила премию.
– Нет. – Фольк изучал его с возрастающим интересом. – В Вуковаре я сделал другой снимок.
– Тоже удачный?
– В той или иной степени.
– Я солдат с той вашей фотографии.
Фольк замер, по-прежнему держа руки в карманах. Склонив голову чуть вправо, впился глазами в лицо стоящего перед ним человека. И вот наконец, словно медленно проступая на лежащем в кювете снимке, образ из глубины памяти постепенно совпал с чертами незнакомца. Фольк мысленно выругал себя за забывчивость. Нет сомнений – глаза те же самые. Не такие измученные, живые, но он их узнал. Те же губы, чисто выбритый тяжелый подбородок с маленькой ямочкой, на снимке покрытый двухдневной щетиной. Он помнил это лицо исключительно по фотографии, сделанной осенним днем в Вуковаре, на территории бывшей Югославии, когда хорватские войска, спасаясь от артиллерийского огня сербов и бомбардировки со стороны Дуная, отступали, с трудом удерживаясь на узкой защитной полосе осажденного города.[30] Особенно жаркими были сражения в пригородах, и вот на дороге к Петровцам Фольк и Ольвидо Феррара – они проникли в эти места неделю назад единственным доступным путем, потайной тропинкой в зарослях кукурузы, – столкнулись с оставшимися в живых солдатами разгромленного хорватского подразделения. Вооруженные винтовками хорваты отступали, преследуемые вражеской техникой. Изнуренные, они брели гурьбой, их обмундирование состояло из пестрой смеси гражданской одежды и военной формы. Крестьяне, чиновники, студенты, мобилизованные в наспех сколоченную хорватскую народную армию: пыльные лица, приоткрытые от усталости рты, отсутствующий взгляд; их винтовки болтались на ремнях или волочились по земле. Они пробежали четыре километра, за ними по пятам гнались вражеские танки, и теперь они брели, словно привидения, в дрожащем над дорогой знойном мареве. Тишину нарушали только далекие взрывы и шарканье ног по земле. Ольвидо не фотографировала – обычно ее интересовали предметы, а не люди, – но Фольк, проходя мимо них, захотел снять это воплощение усталости. Он поднес к лицу камеру, и, пока устанавливал подходящие фокус и диафрагму, пропустил мимо пару солдат и почти случайно выбрал третьего: светлые, совершенно пустые глаза, расплывшиеся от усталости черты, кожа, покрытая каплями пота, от которого слиплись грязные лохмы на лбу; и старый, небрежно лежащий на правом плече АК-47, который придерживала перевязанная бурым заскорузлым бинтом рука. Щелкнул затвор камеры, Фольк пошел дальше – вот и все. Фотографию опубликовали четыре недели спустя, когда пал Вуковар и были уничтожены все его защитники. Снимок превратился в символ той войны или, как выразился судья, который вручил ему престижную «Европу-Фокус» за тот год, – в символ всех войн и всех воинов.
– Боже мой! Я думал, вы погибли.
– Я почти погиб.
Они помолчали, глядя друг на друга и не зная, о чем говорить и что делать дальше.
– Отлично, – пробормотал Фольк наконец. – Пожалуй, я должен предложить вам выпить.
– Выпить?
– Стаканчик чего-нибудь… Спиртного, если вы не откажетесь. Рюмочку.
Он впервые нехотя улыбнулся, и незнакомец улыбнулся в ответ, показав темное зияющее отверстие на месте отсутствующего зуба.
