Команда осталась на судне - Георгий Владимирович Кубанский
Фатьяныч надвинул обеими руками зюйдвестку поглубже на голову и нырнул под льющуюся с кутка ледяную воду. Ощупью нашел тросик, стягивающий удавку. Рванул его. Куток раскрылся, и на палубу с грохотом вывалились огромные куски губки. Возле них послышались легкие шлепки. Рыба!
Бассаргин сбежал по трапу на палубу.
- Дайте нож, - сказал он в темноту.
Фатьяныч вытащил из брезентового чехла нож с широким и коротким лезвием и подал его капитану.
Бассаргин распорол брюхо трески. Внимательно осмотрел при свете карманного фонарика содержимое желудка. Отбросив выпотрошенную рыбу, вскрыл другую, третью…
- Крепи трал, - негромко приказал капитан, возвращая нож Фатьянычу.
Старый тралмейстер понял его, вздохнул. Желудки трески были пустые. В желудке одной из рыб Бассаргин нашел даже откушенный жесткий луч морской звезды. Треска голодная, хватала все, что подвернется. Концентрации рыбы, то есть улова, в таком месте ждать было нечего.
Снова “Ялта” двигалась на северо-восток, рассекая волны острым форштевнем.
Иван Кузьмич сдал вахту. Спускаясь по трапу, он встретил радистку Зою и невольно задержался. Пухленькое миловидное лицо девушки приняло нездоровый, землистый оттенок. Задорные золотистые вихры поникли. Что с ней? Не могла же крепкая девчушка вымотаться за несколько дней! Горе? Откуда оно могло свалиться в открытом море?
- Постой-ка! - Иван Кузьмич взял Зою за плечи и спросил с неожиданно прорвавшейся в голосе лаской: - Достается?
- Если б вы знали!.. - Зоя зажмурилась и качнула головой.
- Трудно? - снова спросил Иван Кузьмич. - На море у каждого новичка так. Иной отстоит вахту у рыбодела… Спина не гнется. Руки, ноги ломит. Плечом не пошевельнуть. Если бы не море кругом - бросил бы все и бежал без оглядки. А прошел еще день и еще… Глядишь - привык. Рыбаком стал.
- Лучше б я за рыбоделом стояла! - вырвалось у Зои. - Не думала, что так будет.
- Как? - насторожился Иван Кузьмич.
- Не надо об этом. - Зоя уже жалела, что выдала себя. - Мне пора на связь.
- Что с тобой? - настаивал Иван Кузьмич.
- По шестнадцати часов в день наушники не снимаю. - Зоя вздохнула. - Спать лягу - не могу заснуть. Все кажется, что именно сейчас меня ищут в эфире, передают предупреждение об опасности судну.
- Да-а! - Иван Кузьмич не знал, что ответить девушке. Не мог же он, старший помощник, посоветовать радистке относиться поспокойнее к порученному ей делу. И какое сейчас спокойствие?
- Извините. - Зоя справилась с охватившей ее слабостью. - Скоро вызов.
И, часто стуча каблучками по металлическим ступенькам трапа, сбежала вниз. Иван Кузьмич понял, что самого главного Зоя ему не сказала.
А Зоя не могла признаться в том, что не длительные дежурства изматывали ее и даже не постоянное напряжение у рации. Четвертые сутки жила она в страшном мире. За иллюминаторами расстилалось серое море. Под палубой мерно стучала машина. А в эфире непрерывно звучали команды на русском, немецком и английском языках, музыка, брань, призывы на помощь. Утром Зоя поймала настойчиво повторяемую фразу: “Погибаем, но деремся! Погибаем, но деремся!” Страшнее всего звучала в наушниках музыка. Порой Зое казалось, что музыканты усердствуют в эфире лишь для того, чтобы заглушить призывы гибнущих в море людей.
Иван Кузьмич проводил Зою взглядом и вошел в каюту. Включил верхний свет и настольную лампу. Как ни странно, но на затемненном траулере лучше засыпали и крепче спали при свете.
Приснился Ивану Кузьмичу странный сон. Лежит он будто в огромной ложке, а кто-то невидимый раскачивает его, старается вывалить неизвестно куда. Иван Кузьмич уперся руками и ногами в края ложки… и проснулся.
Качало. За тонкой переборкой ревел океан. Могучая волна ударила в борт, бросила траулер набок. Чтоб не вывалиться из койки, пришлось покрепче упереться локтями и ногами в ее борта.
“Шторма только не хватало! - огорченно подумал Иван Кузьмич. - Везет!” Заснуть он уже не мог.
Осенью штормы на Баренцевом море - явление обычное. Но для “Ялты” каждый потерянный день был тяжким ударом. Объяснить шторм было легко. Примириться с ним невозможно.
В ШТОРМ
Оська Баштан пришел на “Ялту” с парой белья, завернутой в старую газету, и любимой патефонной пластинкой. На людей, имеющих чемоданы и какое-то имущество, он смотрел как на жалких стяжателей. Зачем ему барахло? Постельные принадлежности и полотенце даст боцман. Стеганку, рабочие сапоги, рукавицы тоже. Миски и ложки есть у поварихи. А остальное?.. Мир вовсе не так плох, как кажется некоторым. Оська без раздумья делился последним с незнакомым человеком и с такой же легкостью садился за чужой стол, не дожидаясь приглашения.
Взгляды Оськи на жизнь были несложны. Человечество он делил на пьющих и непьющих. К первым он относился сердечно, на вторых смотрел со снисходительным сожалением. Но уживался он одинаково легко со всеми.
На вид Оське можно было дать лет двадцать пять, даже тридцать. Живое, подвижное лицо его усеяли крупные рыжие веснушки. Круглые голубые глазки под сильно приподнятыми короткими бровями придавали ему удивленное выражение. Слушая его, трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.
Рыбачить Оська начал подростком на родном Черном море. Потом погостил на Каспии и наконец обосновался в Мурманске.
Кочевая жизнь ничего не изменила ни во внешности, ни в характере, ни в речи Оськи. По-прежнему он, по неистребимой одесской привычке, говорил “мило” вместо “мыло”, “бички”, а не “бычки”.
- Оська! - приставал к нему Марушко. - Скажи “рыба”.
- Ну, риба.
- Не “риба”, а “рыба”, - еле сдерживая смех, поправлял его Марушко.
- Я ж и говорю: риба, - невозмутимо отвечал Оська.
В каюте первой вахты собрались матросы, очень различные по возрасту и характерам. Жизнерадостный, общительный Оська сразу же стал центром маленькой артели. Старшина вахты Быков - пожилой кряжистый помор с неподвижным скуластым лицом - принадлежал к типу людей, непонятному для Оськи. В рундучке у Быкова хранились две смены белья, старенький пиджачок, меховой жилет и масса мелочей - от иголок до запасного, отменной крепости, шкерочного ножа, сделанного знакомым слесарем из драчевого напильника.
Ближе остальных был Оське Марушко. С ним можно обстоятельно потолковать о шумных портовых кутежах, когда заработанное за месяц тяжелого труда бездумно спускалось в два-три дня и к выходу в море Оська оставался, как он говорил, “чист”.
Шторм - вынужденный отдых рыбаков. Конечно, когда волны с бешеной силой
