Александр Воинов - Партбилет
До берега оставалось каких-нибудь сто метров, когда огонь догнал наш плот. Сначала он протянулся к нам длинным и узким клином. Нам даже показалось, что мы можем от него уйти. Но через минуту мы были уже со всех сторон окружены пляшущими языками пламени. Если бы кто-нибудь до войны сказал мне о том, что Волга может гореть, я бы счел этого человека, мягко говоря, фантазером. Бывают же такие люди — с богатым воображением. Но это была не фантазия, а правда, и мы были уже совсем на краю гибели.
Густой черный дым мешал нам дышать, слепил глаза, вызывал судорожный кашель. При каждом покачивании плота горящая нефть попадала на доски, и они уже стали дымиться, по ним поползли змейки огня. Наши весла горели…
Вдруг шофер схватился за грудь и упал без сознания лицом вниз, рядом с полковником. Теперь мы остались с Логиновым вдвоем. Он по одну сторону плота, я — по другую.
Я оглянулся. Он стоял, весь черный от копоти, и откидывал доской горящую воду. На какое-то мгновение невысокие волны оказывались узким барьером между плотом и нефтью — тогда он начинал грести. Я тоже попробовал по его примеру воевать с пламенем. Но это было дьявольски трудно. Тяжелая доска не повиновалась мне, она так и стремилась навсегда уйти под воду.
Но теперь у нас началось глухое, отчаянное соревнование. Нет, я не мог уступить, и не потому, что я был командир, и не потому, что помнил о том, что нас разделяло. В эту минуту я забыл обо всем на свете, кроме одного. Мы все должны жить.
Несколько горящих капель упало на баул, и он начал тлеть. Надо было потушить брезент немедленно, но я не решался выпустить из рук доску. Чуть только я переставал отбрасывать горящую нефть, как пламя сразу же бросалось к настилу. Меня охватило отчаяние. И вдруг я увидел, что Логинов, не выпуская из левой руки доску, изогнулся и, ловко схватив правой баул за ручку, быстро окунул его в воду и бросил назад.
Неожиданно плот обо что-то ударился, и я едва устоял на ногах. Позади раздались крики:
— Осторожнее!… Сюда!… Сюда!…
Я оглянулся. Несколько бойцов на железном баркасе, с баграми в руках подошли к нам вплотную. Двое из них быстро перепрыгнули через борт, подбежали к полковнику, осторожно перенесли его в лодку, а затем вернулись за шофером. Я бросил доску и схватил баул. Но его у меня тут же отобрал Логинов.
— Товарищ командир! Залезайте быстрее. Я вам его подам, — и вскочил за мной в лодку.
Мы вернулись к себе на батарею поздно вечером. Обе руки у меня были забинтованы. Только на берегу я почувствовал боль от ожогов. Начальник политотдела уже знал обо всем, что произошло, и считал и нас и документы погибшими. Но я передал ему и баул и пакет для командарма, и у меня еще хватило сил добрести до своего блиндажа…
А на другой день утром я встретил на тропинке Логинова. Он чистил на куске газеты автомат. Увидев меня, он встал.
Я подошел к нему и сказал:
— Слушай, Василий!… Вот что я тебе, друг, скажу… Тебя, конечно, представят к награде. Но это дело особое. А мне очень хочется дать тебе рекомендацию… Не откажи!
Он улыбнулся:
— Не откажу, товарищ командир.
Вечером мы единогласно приняли его в партию, а на другой день начальник политотдела Сергеев пришел к нам на батарею и вручил ему партбилет. Один из тех, что был в спасенном им бауле. А еще через несколько дней мы выбрали уже постоянного парторга, Соколенка, освободив от этой обязанности Фомичева…
Вот и конец этой давней истории. Мы говорим иногда: «школа жизни», но не всегда до конца понимаем смысл этих слов. Подлинная зрелость приходит к нам в суровых испытаниях.
С этого дня я перестал утверждать, что стоит мне взглянуть на человека, и я вижу его «насквозь»…
