Патрик Модиано - Дора Брюдер
Взявшись за эту книгу, я подаю сигналы, как маяк кораблям, правда, к сожалению, вряд ли свет моего маяка сможет пробиться сквозь мрак. Но я все-таки надеюсь.
Тогдашнюю настоятельницу «Святого Сердца Марии» звали мать Мари-Жан-Батист. Родилась она — как сказано в биографической справке — в 1903 году. По принятии пострига ее направили в Париж, в «Святое Сердце Марии», где она проработала семнадцать лет, с 1929 по 1946 год. Ей было чуть больше сорока, когда Дору Брюдер отдали в пансион.
Она была — если верить справке — «независимой в суждениях и великодушной» и обладала «яркой индивидуальностью». Умерла она в 1985 году, за три года до того, как я узнал о существовании Доры Брюдер. Она наверняка помнила Дору — хотя бы из-за побега. Но в конце концов, что я мог бы от нее узнать? Какие-нибудь мелочи, малозначащие факты из повседневной жизни? При всем своем великодушии, она вряд ли догадывалась, что творилось в головке Доры Брюдер, как ей жилось в интернате, какими ей виделись каждое утро и каждый вечер часовня, искусственный грот во дворе, стена сада и длинный ряд коек в дортуаре.
Я разыскал одну женщину, которая жила в этом пансионе в 1942 году, несколько месяцев спустя после побега Доры Брюдер. Она младше Доры, ей было тогда лет десять. Воспоминание, которое она сохранила о «Святом Сердце Марии», — это всего лишь воспоминание детства. Она жила вдвоем с матерью, еврейкой польского происхождения, на улице Шартр, в квартале Гут-д'Ор, в двух шагах от улицы Полонсо, где жили Сесиль и Эрнест Брюдер с Дорой. Чтобы не умереть с голоду, мать работала в ночную смену в мастерской, где шили рукавицы для вермахта. Дочь ходила в школу на улице Жан-Франсуа Лепин. В конце 1942 года, во время облав, учительница посоветовала матери спрятать ее, она же, наверно, и дала адрес «Святого Сердца Марии».
Девочку зачислили в пансионат под именем Сюзанна Альбер — чтобы скрыть ее происхождение. Вскоре она заболела. Ее положили в лазарет. Там и врач был. Через некоторое время ее попросили забрать, потому что она отказывалась есть.
Ей запомнилось, что все в этом пансионе было черным: стены, классы, лазарет — только чепцы у монахинь белые. Похоже было скорее на сиротский приют. Дисциплина железная. Отопления никакого. Кормили одной брюквой. Ученицам полагалось молиться «в шесть часов» — я только забыл спросить у нее, в шесть утра или в шесть вечера.
Лето 1940 года для Доры прошло в пансионе на улице Пикпюс. По воскресеньям она конечно же навещала родителей, которые тогда еще жили в гостинице на бульваре Орнано, 41. Я смотрю на схему метро и пытаюсь представить, как она ехала. Чтобы не делатъ слишком много пересадок, проще него было сесть на станции «Насьон», это довольно близко от пансиона. Направление «Пон-де-Севр». Пересадка на «Страсбур-Сен-Дени». Направление «Порт-де-Клиньянкур». Она выходила на станции «Симплон», как раз напротив кинотеатра и гостиницы.
Двадцатью годами позже я часто садился в метро на «Симплон». Обычно около десяти вечера. В этот час на станции почти никого не было, и поезда ходили с большими перерывами.
Наверно, тем же путем она возвращалась обратно в воскресенье вечером. Провожали ли ее родители? От «Насьон» надо было еще пройти пешком; скорее всего, она выходила на улицу Пикпюс самым коротким путем, по улице Фабр-д'Эглантин.
Это было все равно что возвращаться в тюрьму. Дни становились все короче. Уже темнело, когда она шла через двор мимо искусственного грота и надгробного памятника. Над входом горела лампочка. Дора шла длинными коридорами. Часовня, воскресная вечерня. Затем, в общем строю, молча — в дортуар.
Пришла осень. 2 октября парижские газеты вышли с предписанием всем евреям встать на учет в полицейских участках. Глава семьи имел право зарегистрировать всех домочадцев. Во избежание очередей граждан просияв являться в алфавитном порядке в дни, указанные в нижеследующем списке…
Буква «Б» пришлась на 4 октября. В этот день Эрнест Брюдер заполнил формуляр в участке квартала Клиньянкур. Но дочь он не вписал. Каждому вставшему на учет присваивали регистрационный номер, который впоследствии вносили в его «семейную карточку». Это называлось «номер еврейского досье».
Эрнесту и Сесиль Брюдер присвоили номер еврейского досье 49091. Но у Доры номера не было.
Наверно, Эрнест Брюдер счел, что ей ничего не грозит на территории пансиона «Святое Сердце Марии» и лучше лишний раз не привлекать к ней внимания. И еще — Доре в четырнадцать лет ярлык «еврейка» совершенно ни к чему. Да и что они, в сущности, понимали под этим словом — «еврей»? Что касается его лично, он даже не задавался таким вопросом. Он привык получать от властей всевозможные ярлыки, носил их безропотно и не возражал. Чернорабочий. Экс-австриец. Французский легионер. Благонадежный. Инвалид 100 %. Иностранное лицо, подлежащее трудовой повинности. Еврей. И его жена Сесиль — тоже. Экс-австрийка. Благонадёжная. Меховщица по найму. Еврейка. Только на Дору еще не распространялись никакие категории и номер досье 49091.
Как знать, может, ей до самого конца удалось бы избежать ярлыков. Если бы она осталась в черных стенах пансиона, слилась бы с ними и неукоснительно соблюдала распорядок дня и ночи, ничем не выделяясь. Дортуар. Часовня. Столовая. Школьный двор. Класс. Часовня. Дортуар.
Волею случая — но был ли то действительно случай? — в пансионе «Святое Сердце Марии» она жила всего в нескольких десятках метров от того места, где когда-то родилась, — почти напротив. Улица Сантер, 15. Родильное отделение больницы Ротшильда. Улица Сантер как бы продолжает улицу Гар-де-Рейи и стену пансиона.
Тихий квартал, тенистые деревья. Он был таким же, как и двадцать пять лет назад, в июне 1971 года, когда однажды я гулял там целый день. Время от времени приходилось прятаться в подъезде от налетевшего летнего ливня. В тот день, сам не знаю почему, у меня было чувство, будто я иду по чьим-то следам.
С лета 1942 года в кварталах вокруг «Святого Сердца Марии» стало особенно опасно.
Дdа года свирепствовали облавы — в больнице, в сиротском доме Ротшильда на улице Ламбларди, в приюте на улице Пикпюс, 76, где служил и проживал Гаспар Мейер, который подписался под свидетельством о рождении Доры. Больница Ротшильда была настоящей западней: туда привозили больных из лагеря Дранси, чтобы вскоре отправить их обратно — таков был приказ, и немцы добросовестно наблюдали за домом 15 на улице Сантер с помощью шпиков из частного сыскного агентства «Фаралик». Множество детей и подростков, ровесников Доры, забрали из сиротского дома Ротшильда на улице Ламбларди, где они скрывались, — это первая улица направо после Гар-де-Рейи. И на улице Гар-де-Рейи, прямо напротив стены школьного сада, в доме 48-бис, арестовали девять мальчиков и девочек, ровесников Доры и помладше, вместе с родителями. Да, единственным островком безопасности во всем квартале оставался пансион «Святое Сердце Марии» с его двором и садом. Но только если не выходить оттуда, сидеть как мышка в тени черных стен, которых и самих-то не видно было в кромешном мраке комендантского часа.
Я пишу эти строки в ноябре 1996 года. Дни стоят дождливые. Завтра начнется декабрь, и скоро минет пятьдесят пять лет с побега Доры. Сумерки сгущаются рано, и тем лучше: тонут в темноте серые и однообразные дни, когда под непрерывным дождем кажется, будто за окном и не день вовсе, а какое-то промежуточное состояние, хмурый сумрак до самого вечера. Когда темнеет, загораются фонари, витрины, огни кафе, вечерний воздух кажется свежее, очертания четче, на перекрестках гудят машины в пробках, спешат по улицам прохожие. Огни, суета — и мне не верится, что я в том же самом городе, где жили Дора Брюдер и ее родители, да и мой отец, когда он был на двадцать лет моложе, чем я сейчас. Я чувствую себя единственной ниточкой, связывающей Париж той поры с нынешним, будто я один помню все это в подробностях. Иногда ниточка становится совсем тоненькой, вот-вот порвется, но бывают вечера, когда сквозь сегодняшний город проступают черты вчерашнего, видимые только мне.
Я перечитал пятый и шестой тома «Отверженных». Виктор Гюго описывает, как Жан Вальжан и Козетта идут ночью, преследуемые Жавером, через весь Париж от заставы Сен-Жак до Малого Пикпюса. Их путь можно частично проследить по плану города. Вот уже близко Сена. Козетта устала. Жан Вальжан несет ее на руках. Они идут вдоль Ботанического сада, по сбегающим вниз улицам выходят к набережной. Вот они перешли Аустерлицкий мост. Едва Жан Вальжан ступил на правый берег, как ему почудились какие-то тени на мосту. Есть только одна возможность уйти от них, думает он, по узкой улочке под названием Зеленая дорога.
И вот тут у читателя голова начинает идти кругом. Кажется, будто Козетта и Жан Вальжан, спасаясь от Жавера с полицейскими, провалились в пустоту: до этого они шли по реально существующим улицам реального Парижа и вдруг перенеслись в квартал Парижа вымышленного — Виктор Гюго назвал его Малым Пикпюсом. Странное ощущение, как бывает, когда во сне вы идете по незнакомым улицам, а проснувшись, мало-помалу осознаёте, что улицы эти точь-в-точь те, на которых вы не раз бывали днем.
