Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Складывалось впечатление, словно кто-то заранее предвидел все малейшие детали отъезда, всё подготовил.
Когда Шамрай вышел из отдела кадров, над Суходолом опустился тёплый вечер. Освещённый закатным солнцем, розово клубился дым из высоких труб мартеновского цеха. Тёмный простор Днепра словно раздвинулся и стал бескрайне глубоким. В социалистическом городе уже вспыхивало, медленно разгораясь, зеленоватое пламя могучих ртутных ламп на высоких выгнутых пилонах. Люди спешили по каким-то своим делам, равнодушно посматривая на Шамрая, и никто из них не знал, какая буря воспоминаний бушует сейчас в душе сталевара.
Однако о его предполагаемой поездке знало гораздо больше людей, нежели он думал.
Старший закройщик ателье подбежал к нему сразу же, как только сталевар переступил порог.
— Меня ни о чём не нужно просить, товарищ Шамрай, — вымолвил он. — Будьте уверены, вам не придётся краснеть. В Париже вас непременно спросят, где вы пошили такой отличный костюм.
«В Париже никто ни о чём не спрашивает и ничему не удивляется», — подумал Шамрай. Но не стал разочаровывать мастера.
Жаклин, Жаклин!
Он поймал себя на том, что тихо насвистывал на ходу, но не удивился: такое с ним случалось и прежде, только причины тогда были совсем пустячными. Сегодня — другое дело. Не только будущая встреча с Жаклин принесла ему такую неожиданную радость. Осталось ощущение чего-то ещё, очень ясного и хорошего. А чего? Сразу не сообразишь. Шамрай постарался в мыслях своих чуть-чуть отойти от Жаклин, на мгновение отстраниться, и сразу встревоженная память подсказала: космическая сталь.
Он радостно засмеялся. Встречный пожилой человек в соломенной шляпе удивлённо оглянулся на него. Вроде бы в годах мужчина, с густой седой шевелюрой, а идёт и беспричинно смеётся, ни на кого не обращая внимания. Ну и что ж, пускай себе смеётся. Может, у него после пяти дочек наконец народился сын, а может, просто вспомнил смешной фильм. Маловероятно, конечно, но иногда и такое случается в нашей жизни…
Но счастливая улыбка вдруг исчезла с суховатого, загорелого лица Шамрая.
Марьяна!
Сейчас ему придётся увидеть Марьяну и сказать ей о своей поездке. Как она отнесётся к этому? Может, сверкнёт чёрными, как на старой иконе, грустными глазами и надолго замолчит? Они поженились недавно, года четыре назад. Четыре года тому назад они встретились, как двое старых холостяков, которые всю жизнь привыкли рассчитывать только на свои собственные силы, поняли, что это и есть та встреча, мимо которой нельзя пройти, и сплели свои судьбы в одну.
Были они влюблены тогда?
Трудно говорить о любви, если одному под пятьдесят, а другой за сорок. Они поженились сразу же, после трёх месяцев знакомства, уверенные, что никогда в том не раскаются.
Любовь пришла после. Возможно, немногое изменилось б душе Шамрая, но Марьяна полюбила страстно, самозабвенно, как может полюбить женщина, ни разу не любившая по-настоящему.
Она была из тех женщин, которые во время войны в тылу работали по шестнадцать часов в сутки на патронных или танковых заводах, из тех миллионов девушек, что после войны остались без женихов. И теперь, найдя друга, Марьяна степною мальвою расцвела в свои сорок лет.
Она никогда не спрашивала, любит ли её Роман. Но в его постоянных знаках внимания, в ласковой улыбке при каждой встрече видела, что она, Марьяна, и правда нужна ему в жизни…
Работала она кладовщицей в инструментальной ремонтного цеха. Аккуратность и распорядительность хозяйки приносила она и сюда, в цех, и, возможно, поэтому столь охотно подходили рабочие к её окошку.
Счастье никогда не остаётся незаметным. Оно задевает каждого, наделяя радостью или завистью. Марьяне Шамрай никто не завидовал, а любовались ею все. В её жилах текла и украинская, и польская, и греческая кровь. Приятно было смотреть на её полное круглое лицо, с черносмоляными волосами, прибранными под клетчатый платок, будто нарисованными бровями, коротким прямым носом и нежным подбородком. После свадьбы у неё даже губы изменились, стали полными, тугими, как спелые черешни.
«Это потому, что теперь я часто улыбаюсь», — думала Марьяна, разглядывая себя в зеркало.
Опасение, что радость может развеяться холодным туманом, не появлялось в её сердце. Вот так и ходила она по земле, сильная и здоровая, туго налитая своим счастьем, как спелая вишня-ягода сладким соком.
Сейчас Роман Шамрай встретит Марьяну. Какою она будет, эта встреча? А собственно говоря, что изменилось в их отношениях? Почему встреча должна быть какой-то особенной?
О его жизни, о скитаниях по белу свету Марьяна знает и много и мало. О существовании Жаклин ей известно лишь в общих чертах. Они молчаливо договорились — со дня свадьбы начнётся их новая, не похожая на прежнюю жизнь.
А прошлое, оказывается, нельзя ни вычеркнуть, ни забыть. Оно нет-нет да и напомнит о себе письмом, воспоминанием, встречею, просто мыслью, иногда радостной и гордой, иногда жгуче горькой и стыдной, такой; что лучше умереть, чем пережить всё заново.
Шамраю нечего стыдиться, не за что краснеть. В конце концов он ни в чём не виноват перед Марьяной, может прямо и честно смотреть ей в глаза. Он поедет дней на десять во Францию, пройдётся по дорогам своей молодости, встретится с боевыми друзьями, поговорит с ними за бутылкой лёгкого «Божоле» и вернётся домой, в Суходол, варить космическую сталь.
А Жаклин?
А что Жаклин? Они, конечно, встретятся. Это будет встреча старых и добрых друзей…
Он не обманывает себя?
Скорей всего, нет.
Шамрай шёл по широкой улице большого красивого города с высокими домами по обеим её сторонам, с широкими бульварами посредине, где круглые кроны каштанов образовали длинный тенистый коридор, сплетя ветви над посыпанными ярко-золотым песком дорожками.
В одном из таких домов и его квартира. Наверное, ужин уже стоит на столе, напоминая собой, скорее, художественное произведение. Марьяна любит гостей, тешится своей, всё ещё непривычной ролью хлебосольной хозяйки.
Сейчас он войдёт в свою небольшую квартиру, где всею одна комната и кухня, увидит жену и за ужином, не спеша, расскажет ей о предстоящей поездке. Это, конечно, радость, и Марьяна будет радоваться с ним. Вот, оказывается, всё как просто и ясно, а идти домой всё-таки почему-то не так легко, как обычно.
Жаклин? Да, Жаклин.
По невысоким удобным ступеням поднялся на третий этаж, плоским ключиком открыл знакомую дверь, взглянул на Марьяну и сразу понял — она уже знает всё. Удивительное дело, город огромный, тысяч пятьдесят жителей в нём, а новости распространяются, будто по радио. Беспроволочный женский телеграф работает надёжнее, чем местное радио.
— Добрый вечер, — приветливо сказал Шамрай.
— Добрый, — откликнулась Марьяна. — Я ждала, ждала, уже все жданки съела, а тебя нет и нет.
— В парткоме задержался.
— Знаю.
— И в ателье…
— Тоже знаю. Хороший будет костюм?
— Солидный очень…
— Вот и хорошо. Поедешь в Париж как куколка.
— Вот именно, как куколка, — засмеялся Шамрай и мягким движением привлёк к себе жену и поцеловал её в шею за маленьким розовым ухом, губами отстранив непокорную прядь волос.
— Подожди, ужин остынет.
— Я сейчас, — Шамрай засмеялся, направляясь в ванную.
— Тебе нужно бы подарки с собой захватить, а? — спросила Марьяна, подавая чистое полотенце.
— Кому?
— Товарищам.
— Надо, пожалуй.
Шамрай сел к столу, осторожно и сосредоточенно, так, будто делал дело великой важности, проткнул вилкой налитый соком помидор, разрезал ножом его сочную мякоть, всё это неторопливо, почти священнодействуя.
— У тебя там была девушка?
Марьяна спросила просто и одновременно печально. Разве это для неё так важно? Разве не пролегло между этим вечером и теми далёкими днями больше двух десятков лет?
— Была, — просто ответил Шамрай.
— Красивая?
— Не знаю, как тебе сказать. Для меня тогда она была красавицей.
— А сейчас?
— Не знаю. Очень много лет прошло.
— Сколько ей теперь?
— Должно бы, столько же, сколько и мне…
— Прости, я не хотела…
— Нет, ничего. Почему это тебя интересует?
— Я думаю, ей тоже надо бы приготовить подарок.
Они говорили свободно, просто, как бы не придавая особого значения разговору, а чувства были так напряжены, что казалось, упади какое-то неосторожное слово — и конец всей их жизни.
— Что же ты ей подаришь?
— Не знаю. Ещё есть время, подумаем…
В их квартире кухня одновременно была и столовой. Пожалуй, только в операционных хирургических клиник бывает такая чистота. Правда, чистота стерильная, не такая, как здесь ослепительная, потому что салфетки и полотенца, вынутые из автоклавов, всегда желтоватые, халаты, хотя и белые, но запятнаны то лекарствами, то кровью. В кухне-столовой Марьяны всё сияло такой белоснежностью, о которой хирургам и не мечталось. Скатерть и салфетки туго накрахмалены, голубая эмаль газовой плиты блестит как зеркало. На полочках коробки с солью, перцем, гвоздикой, чаем, корицей, тмином и какими-то ещё только Марьяне известными приправами выстроились, как пузатые барабаны на параде. Медные краны начищены до солнечного блеска. В горшках на окне мясистые и сочные красные бегонии. Всё здесь было чисто, как-то по-особому вкусно, всё говорило о здоровье и ровном хорошем настроении хозяйки.
