Григорий Кириллов - Подводный разведчик

Так вот разыскивали мы однажды мину, которую, по донесению дозорной службы, фашистский самолет сбросил в опасном для наших кораблей месте. Иду я по грунту и пристально всматриваюсь в подводный сумрак. А мимо меня то рыбина проскочит, то кот проплывет. Долго ходил я и все же нашел. Вижу: лежит, как большой черный шар. Подхожу, и вдруг из-за этого шара выплыли и уставились на меня два круглых зеленых глаза. Горят, как фары автомобиля. Я остановился. Таких глаз мне еще не приходилось видеть. Сначала я подумал, что это электрический скат. Но всматриваюсь и вижу в сумраке смутное очертание какого-то большого пузатого мешка с огромной головой. И от этой головы во все стороны расползаются толстые змеевидные отростки метра по два длиной. «Что за черт!» — думаю. А когда понял, что это такое, даже назад отшатнулся. Верное слово.

— Кто же это был?

— Оказывается, меня поджидал большущий спрут.

— Ну?!

— Да. И сразу мне вспомнилось все, что я раньше читал или слышал о них. Мне вспомнилось, как один спрут вышел ночью на берег, где стояли бочки с рыбой, взял одну бочку своими лапами и с треском раздавил ее. Карауливший сторож испугался и побежал звать на помощь народ, а собака кинулась на спрута, но, схваченная сильными и гибкими ногами, была тут же задушена. Мне вспомнилось, как один капитан парусного судна, застигнутый в пути безветрием, решил от нечего делать почистить снаружи свой корабль. Сделали из досок беседки, спустили их на веревках за борт, и матросы принялись скребками наводить чистоту. Вдруг со дна моря поднялся спрут, обхватил ногой стоявших рядом двух матросов и стащил в воду. Другой ногой он захватил третьего матроса, стоявшего у борта, но захватил вместе с вантами и стащить в море не мог, но и бросить не хотел, и, обвившись, как удав, стал душить матроса так, что у того захрустели кости и потемнело в глазах. На его крик сбежались товарищи и топорами отрубили спруту ногу. Хищник скрылся в воде, утащив с собою двух матросов, а третий, хоть и остался на корабле, но спрут успел так изломать ему кости, что с наступлением ночи он умер… От этих мыслей у меня даже под ложечкой заныло. Стою и просто не знаю, что мне делать. А он неотрывно глядит на меня своими холодными зелеными глазами и, чувствую, приковывает меня к себе, как удав гипнотизирует свою жертву. Рука моя инстинктивно потянулась к ножу, но, как на грех, ножа на этот раз у меня с собой не было.

— Ну и что же вы?

— Слышу, спрашивают меня по телефону: «Как там, нашел или нет?» — «Нашел, говорю, да не знаю, что делать». — «А что такое?» — «На спрута напоролся. Лапы метра по два. Сидит рядом с миной и так на меня глядит, что мороз по коже продирает». Наверху помолчали, потом слышу голос командира: «Золотой, стой так и не шевелись. Слышишь? И на всякий случай держи побольше воздуха в костюме. Он ждет, что ты будешь делать. А ты молчи. Тебе время надо выиграть. Если пойдет в сторону, следи, не давай ему зайти с тыла. Сейчас я приду к тебе на помощь. Слышишь?» — «Ладно», — говорю, а сам стою как прикованный к его глазам. Вижу: он тронулся и не в сторону, а прямо на меня. Ползет, как танк, a я гляжу на него и холодею от страха. Верное слово. Да и сами понимаете, что я мог сделать голыми руками? А этот огромный хищный паук, медленно переставляя свои извивающиеся, как змеи, ноги, подползает ко мне все ближе и ближе и глазами так насквозь и пронизывает. Но я стою как вкопанный, только кисти рук судорожно сжимаются в кулаки. Вот уже до него рукой подать, и я вижу, что туловище у него горбатое и покрылось слизью, как прибрежный камень-валун. Голова, что перевернутый котел, и впереди торчит кривой, как у орла, клюв. Восемь ног, как восемь серо-зеленых удавов, выгибаясь, отсвечивают снизу белыми присосками.

Придвинулся он ко мне так, что я и дышать перестал, остановился, ощупал меня глазами снизу доверху и приподнимается, чтобы схватить. Что делать? Уйти все равно не уйдешь и выбрасываться наверх— глубина большая, да и поздно. И двинулся я на него.

— Ну?! — упавшим голосом сказал кто-то из курсантов.

— Да. И вижу: он испуганно замер. Я смелее.

Он качнулся и покраснел как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая своими ногами, уполз в темноту. Смотрю, и глазам не верю. А вокруг меня становится светлее и светлее, и справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.

— Так, может быть, он огня испугался?

— А кто его знает, — улыбнувшись, ответил Золотов и, взглянув на часы, поднялся продолжать занятия.

ПОПУТЧИК

Как-то вскоре после войны мне, работавшему тогда корреспондентом севастопольской газеты, пришлось идти в Балаклаву пешком. Трамвайную линию, что была до войны, немцы разрушили, автобусов еще не было, и люди либо ждали за городом попутной машины, либо отправлялись, как говорят, на своих на двоих. Ходьбы там часа два с половиной, и в хорошую погоду пройтись одно удовольствие, особенно если попутчик или попутчица попадаются приятные. Именно так и было. День выдался не жаркий, хотя стоял и август. Выйдя из города, я увидел сидевших на траве у дороги несколько женщин, кто с корзиной, кто с сумкой, а чуть поодаль стоял моряк и читал газету. Фуражка с козырьком. На погончиках — по две золотые нашивки. А фланелька и синий воротничок новенькие, с иголочки. «Должно быть, интендантская служба», — подумал я и, подойдя к нему, спросил:

— Давно ждете, старшина?

— Да, уже порядочно, — охотно ответил он глуховатым голосом. Лицо у него было красное. Нос большой. Глаза светлые, спокойные. Я вынул папиросы, закурил сам и угостил его. Узнав, что я тоже направляюсь в Балаклаву, он предложил:

— Пошли пешком. Чего тут стоять.

Я согласился, и мы тронулись в путь. Дорога, поднимаясь все выше и выше, холстиной лентой бежала мимо побуревших придорожных трав и темных глазниц воронок, мимо каменных развалин и сохранившихся дотов и дзотов. В канавах и на полях еще лежали покрытые ржавчиной рамы от грузовиков и продырявленные башни танков. Все кругом напоминало о недавних боях. Попутчик мой оказался необыкновенно спокойным, говорил неторопливо, но охотно. Мы познакомились, и я узнал, что фамилия его Сергеев, что служит он в дивизионе подводных лодок и уходить из флота не собирается.

— В переделках не приходилось бывать? — осторожно поинтересовался я, видя, что на груди у него никаких наград нет.

— Было всякое, — спокойно и просто отвечал он. — Наше дело такое: в воду — так в воду, на дно — так на дно.

— Как на дно? Вам и на дно приходилось идти?

Сергеев посмотрел на меня и тихо усмехнулся.

— Страшного ничего нет. У меня профессия такая. Водолаз я.

— А-а. Тогда конечно.

— Но один раз думал, что придется отдать концы.

— Да?

— Да-а…

Мы поднялись на холм и поравнялись с небольшим домиком, одиноко стоявшим с правой стороны дороги. Домик был обшит тесом и выкрашен в желтый цвет. Двор и зеленый виноградник обнесены новым заборчиком. Чувствовалось, что здесь живет человек хозяйственный. Мне хотелось пить, и я сказал Сергееву:

— Винограда тут нельзя купить, не знаете?

— А это мы сейчас узнаем, — ответил он и направился к калитке. Я остался ждать у дороги. Во дворе к нему под ноги с лаем подкатилась лохматая коротконогая собака. Но он шел, словно не замечал ее. На крыльцо вышла женщина в пестром халате и заставила собаку замолчать. Поговорив с хозяйкой дома, Сергеев вернулся и объявил:

— Через пять минут принесет.

Мы сели возле заборчика на траву, закурили. По дороге мимо нас прошла на Балаклаву грузовая машина, и сидевшие в кузове женщины помахали нам руками. Но ни я, ни мой попутчик ничуть не пожалели, что пошли пешком.

— Так, значит, один раз думали, что придется отдать концы? — сказал я, возвращаясь к начатому разговору.

— Было такое дело, — коротко ответил он.

Я попросил его рассказать поподробнее. Он снова чему-то тихо усмехнулся и, чуточку помолчав, сказал:

— Интересуетесь? Ну ладно, расскажу. По приказу командования наш дивизион подводных лодок менял базу, переселялся из одного порта в другой. Ну вместе с лодками шла и наша «Матка». Так мы свой пароход зовем. Он у нас вроде плавучего общежития. Когда опасная зона кончилась, лодки ушли выполнять задание командования, а мы пошли дальше, охраняя сами себя. Чтобы фашист не продырявил нас торпедой с подлодки, шли мелями, неподалеку от берега. А туманный день укрывал нас от «юнкерсов».

Все было нормально. Но тут нанесли нас черти на рыбацкие сети или, может быть, сети откуда-то принесло, только намотала их «Матка» на винт — и стоп. Вызывает меня командир корабля и говорит: «Сейчас спустят на воду баркас. Берите, сколько вам надо, матросов, грузите водолазное снаряжение и немедленно очищайте винт. И побыстрее. Положение наше вы сами знаете какое, туман век держаться не будет». — «Понимаю, говорю, товарищ капитан второго ранга». Спустили баркас, погрузили снаряжение и подплыли к корме. Оделся я, взял с собой нож и полез. Под корму парохода подвели пеньковый конец, и я, перебираясь по нему руками, добрался до кронштейна. Вижу, сети так навились, что винт стал похож на огромную куклу. Я отпустился от подкилиного конца и перебрался к винту.