Николай Григорьев - Двенадцать поленьев
— Шагай, шагай, не задерживай!
А тот как примется совестить бойцов. На командира бронепоезда сослался: мол, вот деликатный человек, сам угостил покурить, а у вас, жадины, проси — не допросишься!
Красноармейцам обидно такое слышать.
Опустили винтовки. Один достаёт из кармана кисет с табаком.
Другой готовит самодельную зажигалку, чтоб высечь огонька.
Вдруг — оглушительный вопль:
— Караул! Грабят!
Бойцы опешили. Глядят по сторонам.
А это шпион крикнул — для обмана. Да сам — через плетень.
Караульные засуетились — руки-то заняты! Не сразу и стрелять наладились.
«Бах-бах-бах!..» — загремели выстрелы.
Били наугад. Но когда обшаривали сад, обнаружили свежую кровь. Значит, пуля настигла негодяя!
Но где он сам?
Пропал. Как сквозь землю провалился...
Командир донёс о случившемся в штаб.
Пятьдесят бойцов в конном строю кинулись прочёсывать поля, рощи, овраги.
Другие пятьдесят конников оцепили село.
Обыскали каждый дом, дворы, сады, клуни, стога сена... Но пропал беглец, окончательно пропал!
КАК ТРУСИХА СТАЛА ХРАБРЕЦОМУтром, проснувшись, я побежал к паровозу.
Здесь и умоешься — воды в тендере хватает! — и ночные новости узнаешь.
На этот раз толковали... о чём бы это?
Оказывается, ночью на бронепоезд прибегала санитарка с перевязочного, Оксана! Часовой кричит: «Стой!» — а она ему ещё громче: «Пропусти!»
И пробилась к командиру.
Скажет слово — и в рёв, ещё слово — слезами зальётся.
Будто Оксана кричала в глаза командиру, что она изменница, трусиха, злодейка.
Едва успокоили. Едва добились от неё разумных ответов.
И вышло на поверку, что Оксана шпиона обнаружила. Здорово?
И никакая она не изменница и не трусиха. А просто, как у всех девчонок, у неё глаза на мокром месте.
Словом, дело было так. На перевязочный пункт притащился раненый. Увидела его Оксана — и обомлела: дядя, лавочник, от которого сбежала... Неужели за ней?
Но дядя успокоил её: живи, мол, как хочешь, теперь порядки свободные, советские. И добавил, что сам он тоже стал другим человеком — на фронте был, кровь пролил за Советскую власть.
Оксана была как в тумане. Дядя не велел звать доктора, и она сама перевязала ему простреленную руку. А в книгу записала его, как он велел, красноармейцем.
Вдруг по селу обыски, облавы. Стало известно, что ловят шпиона. Сунулись конники и на перевязочный пункт.
Тут лавочник пригрозил Оксане:
«Выдашь — тогда и тебе не жить. Прикончим!»
Но Оксана не испугалась угроз — прибежала на бронепоезд.
В ту же ночь наш командир лично арестовал «суслика». Теперь его свели в штаб уже под надёжной охраной.
И сапоги с тайниками туда переслали.
И кружевные платочки.
КАК СДЕЛАЛИ ПЛАТОЧКИ НАОБОРОТПлаточки со шпионскими знаками доставили в штаб.
Разгадали там эти знаки и встревожились: в руках у шпионов важные военные тайны!
Беда, если бы лавочник принёс кружевные платочки врагу.
В штабе, на допросе, спросили:
— Кому вы несли сведения? Назовите: кто ваш начальник?
Лавочник долго упирался, но видит — деваться некуда. Признался, что сведения передаёт полковнику.
Так вот он каков, этот полковник! Не только у пушки на бронепоезде, но ещё расплодил против нас шпионов!
В штабе решили одурачить полковника.
Он ждёт кружевные платочки?
Хорошо, отправим ему платочки. Приготовим как надо, со шпионскими знаками. Только на этих платочках сведения будут — наоборот.
Так решили в штабе.
И потребовали в штаб матроса Люлько.
Люлько живо смекнул, как действовать.
— Оденусь, — говорит, — в крестьянскую одежду, платочки ваши — для сохранности — в кисет с табаком. И потопаю на ту сторону.
— А что вы, товарищ Люлько, скажете полковнику?
— А скажу ему так. Мол, ваше высокоблагородие, беда приключилась. Ваш надёжный человек, лавочник, большевиками схвачен. Но уцелели его платочки. Успел мне их подсунуть. Он мне сосед...
В штабе даже засмеялись — так ловко Люлько представил мужичка.
— Ну, мы в вас уверены, товарищ Люлько. Видно, что не растеряетесь. В добрый час!
КАК ДРОЖАЛ, КАЧАЛСЯ ОГОНЁКНочь. Сидим вдвоём в броневом вагоне.
Командир молчит. И я молчу.
Чуть шорох — оба настораживаемся: не матроса ли шаги?
Качается огонёк коптилки.
Если отщипнуть обгоревший фитиль, огонёк становится ровным, чистеньким, как зёрнышко. Но проходит минута — и огонёк ложится набок, опять шатается и коптит.
Поздно. Вот уже на бронепоезде просвистали отбой.
Стихают голоса. Бойцы укладываются спать.
А мы всё сидим.
И вижу я, что на лбу у командира всё больше и больше тревожных морщинок...
— Товарищ командир!
Командир вскидывает на меня глаза, а я не знаю, что сказать. Окликнул его, потому что мне стало страшно за матроса.
Потом говорю первое, что приходит в голову:
— Товарищ командир, а правда, что английская броня очень крепкая?
Командир усмехается:
— Такая крепкая, что и пушки не возьмут? Глупости это. На «Красном воине» отличные пушки. Кстати, изготовили их у вас в Питере. На каждой марка выбита: «Путиловский завод».
Мне вспомнился отец, и сердце сжалось от нежности к нему.
— Мой батька, товарищ командир, работал на Путиловском. Только он больной сейчас.
— Вот видишь, Агашин. Может, эти пушки твой отец сделал. Для нас, бойцов за Советскую власть. Не могут такие пушки стрелять плохо!
Опять молчим. Глядим на огонёк.
Я отщипываю с фитиля нагар.
Но огонёк — уже в ползёрнышка, в четверть зёрнышка.
Неужели погаснет?
Командир вдруг встаёт:
— Агашин, отправляйтесь спать. А я подниму разведчиков. Пошлю их навстречу матросу... Спать, Агашин!
КАК ЭТО БЫЛОРазведчики возвратились вместе с матросом.
Только он не сам пришёл.
Его принесли мёртвого.
Ах, почему же ты, Люлько, ну почему не поберёгся?.. Сперва у моряка всё шло благополучно. Белогвардейские часовые приняли его за крестьянина. Обыскали, нет ли оружия. Оружия не оказалось.
Но они привыкли обирать крестьян. А если нечего отнять — избивали.
Но Люлько силач. Не допустил, чтобы ему надавали тумаков.
— К полковнику ведите. Несу ему важные сведения.
И так он ловко изобразил мужичка-простачка, что полковник тут же откупорил бутылку французского коньяку.
— Угощайся. А где же твои платочки?
— Зараз, зараз... — И матрос, доставая кисет, на свою беду, распахнул грудь.
А грудь у него в морских картинках... И повыше картинок наколото: «Да здравствует мировая революция!» Матроса схватили, связали.
Допрашивал полковник. Он же его и замучил.
И вот мы, бойцы, стоим вокруг свежей могилы. Вынесено знамя. Командир говорит речь над гробом. Но я почему-то плохо понимаю слова.
Меня трясёт. Голова горит. Ох, как больно голове... Будто не матроса, а меня полковник тюкнул топором, вырубая на лбу красноармейскую звезду...
КАК СОЛНЫШКО ПРИШЛО В ТОВАРИЩИВот он, наконец, решительный бой.
Командир приказал развернуть красное знамя.
Я ожидал, что ринемся вперёд: «Ура, даёшь белогвардейца!» А командир пошёл в поле за соломой. Бойцы побежали помогать. И я, конечно, не отстал.
Навалили перед бронепоездом кучу соломы.
Машинист принёс с паровоза ведро мазута и выплеснул на эту кучу. Солома потемнела и замаслилась.
Теперь не подходи с огнём!
Командир поднялся в башню. Наставил бинокль — глядит вдаль.
Вражеский бронепоезд молчит. Должно быть, он ещё очень далеко.
Вдруг в утреннем тумане что-то сверкнуло... Выстрел!
Наш «Красный воин» резко попятился. Ну прямо-таки отпрыгнул назад. И снаряд, нацеленный полковником в бронепоезд, угодил в кучу соломы.
Жирная солома от взрыва вспыхнула — и заклубился чёрный дым.
Командир ещё больше прильнул к биноклю.
— Отлично, — говорит, — отлично. Горит солома, а беляку кажется, что он поджёг бронепоезд. Кончать нас идёт!
Теперь и без бинокля видно, что надвигается серое чудовище... Ух, глядеть страшно!
Я отвернулся.
«Красный воин» неторопливо уходил задним ходом.
— Заманивай его, заманивай! — кричал командир машинисту. — А где дым? Дыми!
Тут из трубы паровоза с рёвом повалил чёрный дым — да такой густой, что думалось: «Уж и вправду не горим ли?»
Но это была только уловка.
«Красный воин» прикидывался, что подбит, сражаться не может, что рад бы спастись.
