Вук Драшкович - Ночь генерала
– Вылечим мы его, товарищ Минич, или не вылечим, зависит от него самого. Согласишься на суд, мы тебя вылечим. Не согласишься – под мангал, вместе с Елицей!
– Процесс, надеюсь, был бы открытым? – спросил он, глядя в лицо Миничу.
– Разумеется. Мы – демократическое государство, наш суд – народный. В случае вашего согласия я был бы прокурором.
– Защитника я в таком случае мог бы выбирать сам?
– Конечно. Хотя я уверен, что ни один адвокат добровольно не согласится вас защищать.
– Из опасения, что вы ему отомстите?
– Из соображений чести. Ваши преступления так страшны и бесспорно доказаны, что любое их отрицание само по себе означало бы преступление и позор!
– Позор и правовое преступление то, что вы сейчас говорите! Вы боитесь честного суда.
– Вам, обвиняемый, будет официально назначен адвокат. В качестве главного судьи на этом процессе могу гарантировать, что лучшего и честнейшего адвоката, чем военный прокурор Милош Минич, вы не найдете. В нашем, социалистическом, правосудии одной из главнейших обязанностей прокурора является защита интересов обвиняемого… Меня зовут полковник Джорджевич. Пока полковник, – добавил он, усмехаясь. – Если будет признан генеральский чин, который вы получили во время войны, меня произведут в генералы.
– Он может только задницу подтереть тем чином, который получил от короля-предателя! – вмешался Пенезич.
– Если вы, главный судья, говорите, что моим лучшим адвокатом будет военный прокурор, а прокурор заявляет, что любая попытка отрицать якобы совершенные мною преступления сама является преступлением, то весь ход процесса можно предугадать заранее. Вы будете судить меня так же, как судили маршала Тухачевского. Вы будете и судом, и публикой в зале суда, и журналистами.
– Процесс будут освещать и иностранные журналисты, – сказал полковник Джорджевич.
– Советские, болгарские и китайские. В этом я не сомневаюсь, – усмехнулся Дража.
– На процессе будут присутствовать также и американские, английские, французские и другие заинтересованные представители печати. Кроме того, весь ход процесса будет транслироваться по радио!
– Я не боюсь никакого суда, в том числе и вашего. Что касается прямой трансляции и западных журналистов – в это я не верю. Не верю ничему из того, что вы говорите!
– Жаль, что этот бандит согласился, – взорвался Крцун. – Теперь придется тебя лечить, цацкаться с тобой, а я бы твоей кровью лучше всякого вина напился! Может быть, все-таки ты хоть в чем-то нарушишь то, о чем мы сейчас договариваемся.
– Отпустите из тюрьмы мою жену! – ответил Дража. – Где я нахожусь и какой сегодня день? – он перевел взгляд на судью Джорджевича.
– Ты в самом центре Белграда, – охотно ответил Крцун. – В моей личной тюрьме. Наверху, на этажах, кабинеты моих сотрудников, здесь, в подвале, камеры.
– Сегодня суббота, – продолжил Джорджевич. – Завтра мы опубликуем официальное сообщение о проведении публичного процесса и обо всем остальном, о чем я тут только что говорил.
«Суббота. А во вторник Калабич привел ко мне своих гвардейцев. И кто-то навел на нас ОЗНу… Засада, а не измена! Они поджидали нас в лесу, прятались за деревьями, как назло, было облачно, без лунного света. Калабич и его парни погибли, некоторые, возможно, в плену. Про Николу я точно знаю, что он был ранен. Но кто мог сообщить в ОЗНу, что мы пойдем той дорогой и именно в ту ночь? Суббота. Это значит, что я в плену уже четыре дня. Или еще больше. Не осталось никакого представления о времени. Они сунули меня в мешок, во мрак, и с тех пор я не различаю ночи и дня. Нигде ни одного окна. Нигде ни души. Только они и врачи. Да и врачи ничем не отличаются от них. Ни одного слова мне не сказали. Спрашиваю: какое число, где я нахожусь, а они молчат. И ненавидят. Ненависть чувствуется в их взглядах, в молчании, в движениях».
– Число какое? – опять посмотрел он на судью Джорджевича. – Сейчас день или ночь? Как давно я в плену?
– Хрена лысого ты в плену! Тебя просто схватили, – ухмыльнулся Пенезич. – Тебя взяли ровно десять дней назад, ночью с двенадцатого на тринадцатое. С тех пор для тебя существует только ночь. Кругом только ночь, генерал!
– Процесс, как я уже сказал, будет открытым и демократическим, – кашлянул прокурор Минич. – Сейчас для вас самое важное вылечиться, поправиться. Врачи предупреждают… Позовите доктора, – приказал он часовому.
– А я тебя предупреждаю, чтобы ты отказался от свидетелей и адвокатов с гнилого и антинародного Запада! – вмешался Крцун. – Ты должен сотрудничать с судьей и прокурором, вести себя как следует. Если судья выскажет предположение, что ты устал, знай, что ты действительно устал. На вопросы прокурора отвечай коротко и ясно. Не болтай ничего, кроме того, что интересует народный суд. Все остальное скажешь в своем последнем слове, которое будет транслироваться по радио. Тогда можешь нести все, что тебе взбредет, и мели пока не надоест.
– Для нас действительно очень важно ваше сотрудничество, – подтвердил главный судья.
– Мы бы не хотели, чтобы этот процесс подорвал международный престиж нашей страны, а он сейчас огромен. Также нам бы не хотелось, чтобы процесс вызвал какой-то раскол в широких народных массах. Хватит раздоров и войны. Вы и сами знаете, что наша власть сейчас взялась за восстановление и развитие страны. Мы строим заводы, дороги, гидроэлектростанции, школы…
– В нашем пятилетнем плане, который мы сейчас успешно выполняем, предусмотрено ликвидировать бедность и отсталость, – вмешался в разговор прокурор. – Между людьми не должно быть ни социальных, ни каких-то других различий.
– Тут я вам верю, – впервые усмехнулся Дража. – Вы ликвидируете классовые и социальные различия тем, что у вас портные становятся генералами, а слесари – маршалами!
– Дай мне, докторша, его слегка прооперировать! – Крцун выхватил у часового штык и бросился к кровати, но тут же резко остановился. – Ты что, не видишь, что мы творим чудеса? Если мы можем из слесаря сделать маршала, то только идиоту не ясно, что мы можем все. Вот так же мы и коммунизм построим. Нужно только решить, только размахнуться – и мы уже в коммунизме!
– Россия размахнулась тридцать лет назад. И до чего она дошла? – не выдержал Дража.
– До Берлина! А могли и до Парижа и Мадрида. Пока что до Берлина и до Белграда. Мы – в Белград, а ты со своим королем – в задницу!
– Вылечить вас будет нелегко и непросто, – вмешалась женщина-врач. – Хирургическое вмешательство, мы надеемся, было успешным. Но при анализе крови установлено, что вы заражены редким и опасным вирусом…
– Наверняка, крыса была заразной, – сказал Дража.
– Я не знаю, что вы имеете в виду. Этот микроорганизм может быть уничтожен особыми инъекциями, и вы будете получать их в течение нескольких недель. При этом возможны, даже я бы сказала почти неизбежны, различные побочные действия, о которых я должна вас предупредить, – она говорила так гладко, будто читала текст из учебника по медицине. – У пациента может возникать ощущение блаженства, иногда он утрачивает волю, становится забывчивым, может возникнуть что-то похожее на депрессию и отчаяние. Пациент не теряет сознания и внешне производит совершенно нормальное впечатление, однако на теле и в особенности на руках могут появиться фиолетовые пятна, кроме того, глаза утрачивают здоровый, естественный блеск. У пациента возникает потребность в том, чтобы его действиями руководили, в своего рода опеке, – тут она дернулась, потому что Крцун, стоявший сзади, ущипнул ее. – Эти инъекции мы начнем сегодня же. Наверняка, некоторые из этих побочных эффектов появятся и у вас, но это не должно вас тревожить. Все это имеет временный характер и не приводит к каким-то необратимым последствиям.
– Эх, мать твою, и почему я не медицине учился! – обнял ее Пенезич. – Все у тебя в полном порядке, кроме имени. Стевка. Придумал же твой крестный, мать его! Таня. Таня. Вот это имя для тебя, – весело воскликнул он и начал напевать: – Таня, Татьяна, Танюша моя…
– А я и не знал, что вы так музыкальны, товарищ Крцун, – улыбнулся судья.
– Я все могу. Я – гений, – ударил он себя ладонью по груди. – Я окончил пролетарскую академию, а не буржуазную французскую, как некоторые, – и он презрительно кивнул на Дражу. – Продолжайте, товарищи. А мы с доктором Таней пойдем… пойдем, Танюша, в «Славию». Выпьем по рюмочке с Николой Калабичем.
– С кем? – изумился Дража.
– С Калабичем. С командиром твоей Горской гвардии. Горский Царь!
– Это невозможно! Калабич погиб у меня на глазах!
– Он просто упал, мы так договорились с ним. Твой Никола, твой Дяда Пера, сейчас кутит в «Славии». Пьет и девок угощает.
– Он погиб. Калабич не мог предать!
– Он еще поживет, он еще мне пригодится… Я его обрабатывал в соседней камере, и, знаешь, мангал не понадобился. Я его быстро приручил.
