Сергей Герман - Контрабасы или Дикие гуси войны
Беленко спросонья кричит:
— Блядь! Кто стреляет?
Ему отвечают:
— Кто, кто? Марсиане в пальто!
К пулемётным очередям добавляется стрекот наших автоматов.
Прибегает Степаныч:
— Тихо, раздолбаи, прекратить пальбу!
Объясняет, что случилось. Ночью, часовой заметил огонёк сигареты в слуховом окне на чердаке школы. Решил, что там прячется вражеский снайпер. С перепугу, в течение двух минут расстрелял два магазина. Стрельбу услышал пулемётчик на крыше комендатуры, поддержал огоньком. Потом вступили в бой наши бойцы и омоновцы. Воевали полночи. Трупы боевиков в школе не обнаружили. Ротный сказал, что скорее всего ваххабиты унесли их с собой.
Чтобы отметить победу, Гизатулин достаёт из заначки фляжку с водкой, призывно машет мне рукой. Я в отличие от командира отделения разведки не лошадь, чтобы пить среди ночи, у меня есть принципы. Решительно отказываюсь.
Утром, не выспавшиеся и злые, мы толпимся в кубрике. Слышно как за стеной орёт ротный:
— Где разведчики? Гизатулина ко мне!
Когда в армии тебя внезапно дёргают к начальству, не жди ничего хорошего. Ромка в полном ахуении. От него разит свежим перегаром.
Мляяя…Учует. Иди ты!
На сапогах ротного жёлтая чеченская грязь.
— Где старшина?
У соседей, договаривается о взаимодействии. Я остался за него.
Майор разворачивает карту, тычет грязным пальцем.
— Сейчас берёшь БРДМ, троих разведчиков и выдвигаешься вот сюда. Там вас встретят офицеры военной прокуратуры ну и особисты, куда же без них. Остаётесь при них до особого распоряжения. Выполнять!
Есть.
Похватали оружие, Заяц, Серый и Першинг прыгнули на броню. Я сел за пулемёт. Механика-водителя нет.
Митя Першинг бъёт прикладом автомата по броне.
— Механ!.. Механ бля! Где ты есть?
Андрюша Шашорин, бежит лёгкой трусцой, в руках у него три сухпая.
— Чего разорались, на войну не успеете?
Механ злой как собака. Пока мы прохлаждались он с утра успел почистить пулемёты и перетащил в бардак боекомплекты для ПКТ и КПВТ.
Он долго не может успокоиться.
— Старшина, морда козья, два сухпая зажал. Наверное опять чехам продал.
В Чечне воруют и продают всё, что можно. Все кто может. Генералы крадут эшелонами, удачливые прапора машинами. Наш старшина меняет говяжью тушёнку на водку.
С кургана, Грозный виден как на ладони, вчера здесь откопали захоронение, братскую могилу.
В яме уложены несколько десятков тел. Славянской внешности. У всех руки скручены проволокой.
Многие лица обезображены выстрелами, кажется, что головы им разбивали молотком или обухом топора. Глаза, уши, рты, забиты землёй. Те, что лежат сверху, на вид совсем школьники, несчастное поколение семидесятых, недоедающие дети безработных отцов. Грязное, разорванное, прожжённое обмундирование, обезображенные тела.
Краем уха слышу, как майор-особист вполголоса рассказывает двум полковникам из штаба группировки:
— Их сюда согнали со всех фронтов, были и раненые. Голодом морили, били как собак, до смерти, особенно офицеров и контрактников. Многие были просто живыми трупами, даже ходить сами не могли. Рыли окопы, строили укрепления. Яму эту, тоже рыли сами. Ну, а потом перед нашим наступлением их и положили. Всех…
Мне становится плохо, к горлу подкатывает рвотный ком. Водки бы сейчас стакан, залпом.
Ноги становятся ватными, я присаживаюсь на корточки, прислоняясь спиной к колесу БРДМа.
На их месте вполне мог и может оказаться любой из нас. Степаныч, и Першинг, и я. Как же страшно и больно им было умирать! Господи, куда я попал, зачем мне всё это?
Зачистка
На утреннем разводе ротный ставит задачу. Один взвод остаётся на базе, для несения караульной службы, три выдвигаются на зачистку в соседнее село.
Работаем вместе с омоном и вовчиками-вэвэшниками из оперативной дивизии ДОН. Сводная колонна медленно втягивается в село. В голове постепенно возникает ощущение того, что всё идёт не так, как надо. Полная несогласованность действий, никто не знает, что надо делать. Полчаса стоим в селе, курим, озираемся по сторонам.
Кое-кто не выдержав, пробирается в ближайшие дворы. Везде стоит тревожно-звенящая тишина. Селяне, поначалу прячущиеся по домам, начинают несмело пялиться на нас из-за заборов.
Командиры совещаются, бесконечно запрашивают комендатуру. Степаныч, похожий на большого и рассерженного медведя, трусцой направляется к командирской машине.
Наконец-то поступает команда блокировать и зачистить центр села. Бойцы бросаются вперёд, оцепляют два-три дома, следом идет группа блокирования и досмотра. Мы держимся компактной группой — я, Першинг и Пёс. Бредём по селу, сгибаясь под тяжестью бронежилетов. Внезапно вдалеке грохнул выстрел из подствольника. Следом автоматная очередь. Еще одна. Еще и еще.
Неприятный холодок в груди, замирает сердце. Вжимаю голову в плечи, но бегу к дому. Перед воротами плюхаюсь на землю. Где ребята не вижу, но знаю, что они где-то рядом. Моё сердце как птица рвётся из груди, руки ходят ходуном. Рву застёжки бронежилета и теряя шапку выскальзываю из лямок. Бросаю броник, всё равно в военных действиях он бесполезен. Его пластины пробивает пуля от «Калашникова» любого калибра, а от снайперской винтовки тем более.
Без броника становится легче. За моей спиной раздаются автоматные очереди. Бьём по окнам. Стреляем из автоматов, подствольников.
В ответ раздаются ответные очереди. Ощущение, что стреляют в меня. Из дома вырываются несколько мужчин, через двор бегут в соседние огороды. Следом за ним рванули Першинг и ещё несколько бойцов. Раздаётся несколько одиночных выстрелов. Стреляет наш снайпер, он у нас совсем недавно, я даже не знаю как его зовут.
Во дворе, прислонившись спиной к стене дома сидит старик-чеченец. На его ногах резиновые калоши, надетые на толстые носки. Скрюченные от старости руки сжимают толстую палку. У старика как у тигра, жёлтые от ненависти глаза. Мы с автоматами в руках пробегаем мимо. Перщинг с бойцами за ноги тянут трупы двух мужчин. У одного из них выбритая голова и борода. Брюки заправлены в носки. Прибный разрезает на нём штаны, нижнего белья нет. Без трусов, значит ваххабит.
Из горящего дома прикладами выгоняют мужчину лет сорока. Он небрит, на лице кровь.
К дому подошёл БТР. Задержанному чеченцу связывают руки бельевой верёвкой, на голову натягивают куртку, заталкивают в БТР. Дом продолжает гореть. Во дворе на окровавленном и подтаявшем от жара снегу лежат несколько расстрелянных овец. Мне жаль бессловесных животных. Они то уж точно ни в чём не виноваты. Возникает, но тут же пропадает мысль:
— Господи, их то за что?..
Плачущие женщины за ноги тянут окровавленные пушистые тушки в сарай.
Мы прыгаем на броню, подъезжаем к комендатуре.
В кузове «Урала» привезли чеченские трупы, сбросили в чавкающую грязь. Завтра приедут родственники, завернут их в одеяла и увезут по домам, хоронить.
Пёс нервно курит, трогает меня за рукав:
— Лёха, ты знаешь, что такое, жопа? Жопа, это переводится — жизнь в опасности. Завтра могут ведь и нас в яму. Вот и выходит, что мы сейчас в жопе.
Кладбище
Кто-то из каракулевых папах, вечно отирающихся у комендатуры шепнул коменданту, что боевики собираются взорвать мусульманское кладбище, а потом свалить это на нас. Дескать федералы осквернили национальные святыни.
Местное чеченское кладбище сразу привлекает внимание отсутствием оград между могилами и лесом высоченных в 3 метра пик или металлических шестов. На концах некоторых — полумесяцы, флажки, флюгеры с чашечками, вращающимися на ветру.
Нам уже разъяснили, что так отмечают могилы тех, кто убит в бою. Если воин не отомщён — его пика смотрит в небо пустым остриём, у отомщённых на острие появляется полумесяц.
Отделение сапёров и разведка выдвигаются к кладбищу. Разделив кладбище на сектора, мы медленно осматриваем могилы. Движемся на безопасном удалении друг от друга, стараясь ступать след в след, кто его знает, что придумали эти чехи. Они ведь известные придумщики.
Может быть закопали фугас в землю и теперь только и ждут, когда можно будет угробить всех нас. Ощущение нехорошее.
Я смотрю на торчащие пики. На этом кладбище их очень много, оно ощетинилось ими, как дикобраз своими иголками. Много здесь было пролито крови, порою безвинно.
Говорят, что шариат не одобряет различные надмогильные постройки, типа камней с изображением покойного, поскольку богатые склепы, мавзолеи и гробницы вызывают у некоторых мусульман зависть. Также не одобряется, когда могила служит местом молитвы. Отсюда требование Шариата, чтобы надгробные памятники не были похожи на мечети.
На памятниках — арабская вязь. Рекомендуется на надгробном камне писать следующие слова: «Инна лиЛляхи уа инна иляйхи раджиун», что означает: «Поистине, мы принадлежим к Аллаху и к Нему будем возвращены».
