Валентин Стариков - На грани жизни и смерти
— Нос катится влево, — отозвался он, наблюдая начавшееся опять вращение картушки компаса.
«Значит, якорь цел, — подумал я, — зацепился за грунт!»
— Как якорь-цепь? — проверяя эту мысль, спросил я у Федосова.
— Якорь-цепь смотрит влево и вперед, — взглянув вниз, доложил тот, перекрикивая вой ветра.
Теперь уже не было сомнения, что якорь держит. Кровь отлила от головы, как будто тяжелое бремя сразу спало с плеч.
— Значит, мы у южного берега залива! — крикнул Щекин.
Но этих данных нам было мало. Все вокруг по-прежнему скрывала мгла, а нужно было точно знать, сколько метров осталось до берега. Лодку разворачивало носом к ветру, она могла удариться кормой о прибрежные камни.
— Усилить внимание, — приказал я находившимся внизу, в отсеках. Прошло несколько тревожных минут, нос корабля вышел на плоскость ветра, удара о грунт не было. «Значит, пронесло», — вытирая со лба пот, подумал я. Снизу вскоре доложили, что ничего не слышно.
За кормой по-прежнему мгла, берег не виден… И все же насколько мы близки к нему?
«Только бы выдержал якорь», — об этом думал каждый.
— Сейчас надо очень внимательно следить за якорь-цепью, — сказал я Щекину. — Если нас сорвет с якоря и мы сразу обнаружим это, можно будет быстро дать ход вперед и избежать аварии.
Прошло минут двадцать. Я приказал заступить на вахту новой смене, остальным разрешалось отдыхать, не раздеваясь. Мы с боцманом по-прежнему оставались на мостике. Якорь хоть и держал, но опасность сорваться с него еще не миновала.
Так шли часы напряженного ожидания. В рубке мерно потрескивал репитер гирокомпаса. Слабым синим светом маячил барабан машинного телеграфа. Черной тенью лежала стрелка на секторе с отметкой «товсь электромотор». Внизу у щита электростанции вахта была в немедленной готовности дать кораблю ход, как только оборвется якорь-цепь.
Но вот ветер ослаб, и снежная мгла стала редеть. За кормой внезапно открылся скалистый берег. До него было не больше двух кабельтовое. Но только с рассветом, когда видимость стала полной, удалось точно определить местонахождение корабля. Он стоял недалеко от мыса, а рядом, в двух кабельтовах, находилась подводная лодка М-174. Обе лодки дрейфовали с одной скоростью. Командир соседнего корабля Егоров тоже не включал в ту ночь ходовой винт, боясь налететь на соседа.
Это было для нас крещением стихией. И хотя от моряков не потребовалось каких-то героических действий, они все же очень хорошо показали себя во время шторма. Затертые в отсеках, с минуты на минуту ожидая аварии, они спокойно и четко выполняли все мои распоряжения.
После этого случая все на корабле прониклись особым уважением к Щекину. Его вычисления оказались точными. Делая их, он пользовался таблицами, составленными им самим на случай вынужденного дрейфа в море. Исходными данными для них были параметры: осадка корабля, сила ветра, давление его на проекционную парусность подводной лодки.
Cмычков
Как-то в один из этих дней ко мне пришел незнакомый молодой человек атлетического сложения, в изрядно поношенном кителе со старшинскими нашивками и помятой фуражке.
— У меня к вам не очень простая просьба, — сказал он, — но прежде, если позволите, я хочу немного рассказать о себе.
Меня это вступление заинтересовало.
— Пожалуйста, рассказывайте.
Он немного подумал и начал.
— Весной этого года я закончил пятый курс военно-морского училища имени Дзержинского, дизельный факультет. Готовился стать офицером, подводником. Я написал дипломный проект, который получил отличную предварительную оценку, и готовился к его защите, но в день защиты, когда я уже в аудитории развешивал на стенде свои схемы и чертежи, вошел дежурный офицер и сказал, что меня срочно вызывает начальник училища. Это меня удивило, так как до сих пор начальник училища лично мной не интересовался. Я пошел за дежурным офицером. Вместо меня на защиту вызвали другого курсанта.
В первый раз за пять лет я вошел в приемную начальника. Там меня уже ждали и сразу же предложили войти в кабинет. Как только я вошел, мне все стало ясно.
В кабинете сидел щупленький человек с рыжими зализанными волосами и большими торчащими ушами. Эту физиономию достаточно было увидеть только один раз, чтобы надолго ее запомнить.
— Вы знаете этого товарища? — спросил начальник.
— Знаю, — ответил я.
А познакомился я с этим человеком таким образом. Было это в Киеве, во время последнего моего отпуска. Однажды вечером я шел по Крещатику с девушкой. Следом за нами шли трое мужчин. Среди них был и этот рыжий. Они развязно шутили. Потом один из них крикнул «отобьем, братцы» и схватил мою спутницу за руку. Я ударил его, кто-то ударил меня… Потом они отстали, а мы пошли дальше. Прибыв в училище, я доложил обо всем начальнику факультета. И так как прошло более полугода, считал инцидент исчерпанным.
По просьбе начальника училища я изложил все это. Он слушал меня рассеянно, очевидно соображая, как примирить меня с этим человеком, и, когда я закончил, сказал:
— Вы должны извиниться.
Я был возмущен и заявил, что ни при каких обстоятельствах извиняться не буду, так как абсолютно убежден в своей невиновности. Но начальник училища был человеком строгих правил. Он не любил, чтобы его курсанты оказывались замешанными в подобного рода историях, и обычно наказывал, не вдаваясь в подробности происшедшего. Он посмотрел на меня и сухо сказал:
— Пять минут на размышление. Или вы извинитесь и останетесь заканчивать училище, или сегодня же отбываете служить на флот. Пройдите в приемную и подумайте. Советую повиноваться разуму.
Я вышел. На лбу у меня выступил холодный пот. Потерять пять лет ни за что ни про что? Но передо мной опять возникла ненавистная физиономия рыжего, и я вернулся в кабинет и сказал:
— Отчисляйте, но извиняться не буду.
По-видимому, я сказал это слишком твердо и, может быть, даже вызывающе. Начальник строго посмотрел на меня, ничего мне не сказал, снял трубку и приказал начальнику факультета немедленно подготовить документы на отчисление.
Вечером я был отчислен из училища, а через два дня отправлен на север. Здесь служу на малом морском охотнике старшиной моторной группы.
Он помолчал немного.
— А теперь относительно моей просьбы. Возьмите меня к себе на корабль на должность инженера-механика.
— Но это должность дипломированного инженера.
— Я буду стараться, не подведу вас, — взволнованно сказал он.
— Хорошо, подумаю, — сказал я. Парень нехотя поднялся, и мы расстались.
Необычная история его, прямой, открытый взгляд располагали к нему. Я решил рискнуть.
Вскоре Смычков был назначен на должность инженера-механика, но так как он не имел диплома, ему было присвоено звание младшего техника-лейтенанта. В течение двух недель, которые мы отвели ему на то, чтобы войти в курс дела, новый механик успешно освоил технику, а спустя еще месяц получил допуск к самостоятельному управлению электромеханической боевой частью.
Очень общительный, экспансивный, Смычков быстро расположил к себе экипаж. Дело свое он любил, и мы уже намеревались в самое ближайшее время ходатайствовать перед начальником училища имени Дзержинского о предоставлении ему возможности защитить диплом, но этому, как и многому другому, помешала…
Война
Подошел срок увольнения в запас. На корабль пришли молодые моряки, иные никогда до этого не видевшие моря. Мы оказались в затруднительном положении. Опытных специалистов у нас почти не осталось. Пришлось на ответственные участки ставить людей, еще не имевших достаточной практики. На должности инженера-механика был Смычков, обязанности старшин выполняли теперь Андрей Тюренков, Борис Мартынов, Николай Хвалов, Роман Морозов и Алексей Лебедев, служившие по второму и третьему году. Однако они взялись за свою работу с большим рвением, и вскоре мы уже могли вести боевую подготовку в полную силу.
Учения шли довольно напряженно. Лодка очень много плавала. Предполагалось, что боевую подготовку мы закончим уже в июне, чтобы летом сделать кораблю средний ремонт.
Приближался май. Подходил срок ремонта. Мы сделали еще несколько выходов в море и в первых числах июня поставили корабль к борту плавмастерской. Началась разборка механизмов. Наиболее трудоемкой была работа с двигателем надводного хода, линией гребного вала и трюмными системами корабля. По графику ремонт должен был закончиться в конце августа. Производился он в основном силами плавмастерской, и поэтому было решено на это время части экипажа предоставить отпуск. Выехал в Ленинград и я. Но отдыхать пришлось недолго. Через неделю началась война.
Война круто изменила все наши планы. Положение на севере складывалось не в нашу пользу. Немецкие войска со стороны Финляндии рвались к Мурманску. Они упорно продвигались вперед, несмотря на отчаянное сопротивление наших частей, которые по численности значительно уступали противнику. Немцы уже подходили к реке Западная Лица. В связи с этим поступил приказ свернуть ремонт лодок. Агрегаты, отправленные в ремонт, возвращались обратно. Нам отводилось на сборку механизмов всего три дня. По нормам мирного времени это считалось бы невозможным, трудно было поверить в то, что мы уложимся в такой срок. Но, сознавая опасность положения, в котором находились корабли, стоящие на базе, мы работали без отдыха, круглые сутки. Люди перестали даже реагировать на воздушную тревогу. С появлением самолетов противника от работы отвлекался лишь зенитно-артиллерийский расчет, остальные продолжали свое дело, и, несмотря на постоянные налеты, оно продвигалось быстро.
