Михаил Алексеев - Грозное лето
– Остался жив и невредим,- машинально повторила она.
В раздумье вспомнил про тебя,Увидел море синих слез...Да, это ты спасла меняВ пучине битв и страшных гроз.
– Спасла, спасла...- плечи девушки затряслись, она уронили голову на дневник. Теперь она плакала, не остерегаясь, что ее услышат разведчики, которые почему-то нe отходили от ее окон, особенно старшина и тот светлоглазый. Когда она снова начала читать, строчки запестрели перед еe глазами. Она разбирала написанное с великим трудом:
Я гордый вызов дал войнеИ по-солдатски ее нес.В дороге ты светила мнеСияньем золотых волос.
Я помню тот противный звук,В ознобе затряслась земли...У смерти из костлявых рукТогда ты вырвала меня.
Наташа не могла дальше читать. Стихи говорили, что она спасла его, ее образ светил ему в пути, а вот сейчас Акима уже нет, и погиб он именно тогда, когда встретился с ней, когда она встала рядом с ним. Плакать девушка больше не могла. Странное дело: она чувствовала себя жестоко обиженной, и не кем-нибудь иным, а Акимом. Зачем он писал ей эти строки? Наташе не приходило в голову обидеться на лейтенанта, который не дал Акиму побыть с ней хотя бы один денек... Нет, она обижалась только на Акима. Почему он не захотел, чтобы командир роты послал вместо него другого? Почему не попросился остаться?.. Не любил ее - вот и все. А она-то думала...
Вдруг Наташа содрогнулась от этих диких и чудовищно нехороших мыслей. В самом деле, как она могла подумать такое о своем Акиме, который за долгие годы их дружбы не сказал ей ни одного нечестного слова. Разве мог ее Аким не пойти на это важное задание, мог ли он остаться в роте ради встречи с ней, послать вместо себя другого разведчика, который, наверное, тоже мечтает о любимой?..
Девушка подняла голову, вытерла глаза и посмотрела в окно. Во дворе стояли двое: светлоглазый и еще какой-то неизвестный ей солдат. Солдат, видимо, пытался пройти к ней, а светлоглазый его не пускал. Наташа услышала их разговор.
– Ну, куда ты идешь? - укоризненно спрашивал Сенька.
– Чирей у меня.
– Тоже мне болезнь!
– Пусти...
– Не пущу! Пойми ты, дурья голова, не до тебя ей сейчас! Друг у нее погиб... а ты со своим чирьем!.. Пойди к Кузьмичу. Он тебе колесной мази даст. Говорят, здорово помогает...
Наташа безучастно прислушивалась к перебранке солдат. "У кого-то фурункул, кому-то нужно помочь",- думала она, не находя в себе сил и желания подняться и позвать бойца. Отойдя от окна, вновь начала читать стихи:
Когда я, раненный, кричал,В бреду ведя с врагами бой,Ты, как горящая свеча,Всю ночь стояла надо мной.
Когда по мокрой, злой землеПолзли мы ровно десять дней,С тобою же казалась мнеЗемля и суше и теплей.
И даже в миг, когда морозЗвенел, кровь в жилах леденя,Твоих пылающих волосКостер обогревал меня.
Мне кажется, что я с тобойВ огне совсем не уязвимИ что не быть тебе вдовой,Как многим сверстницам твоим.
Дверь отворилась, и в ней показался Шахаев. Наташа торопливо закрыла дневник, смахнула ладонью слезы, и длинные синие тени от ее ресниц задрожали на влажных бледных щеках.
– У меня к вам просьба, Наташа,- сказал парторг, как бы не обращая внимания на состояние девушки.- Сегодня пришло письмо от матери одного погибшего разведчика-комсомольца. Надо прочитать его бойцам. Только это надо сделать сейчас же, пока есть время.
– Хорошо, я прочту,- машинально сказала Наташа.
– Прочтите, пожалуйста. Я тоже послушаю. Мы давно ждали этого письма. Чудесный был парень - Уваров. Они дружили с Акимом.
– Я сейчас же прочту,- повторила она и поднялась.
Шахаев расстегнул свою потрепанную брезентовую сумку и среди бумаг отыскал нужный конверт.
– Возьмите,- породил он письмо Наташе.
Разведчики ожидали во дворе, усевшись где попало: кто - на повозках, кто - на сваленном плетне, кто - на огромных белых тыквах, принесенных для этой цели с огорода. О письме они знали еще утром, когда его только что принес почтальон, и удивлялись, почему это Шахаев не прочел его им сразу. Солдаты сидели мрачные, подавленные вновь навестившей их бедой. Сенька стоял, прислонившись плечом к углу хаты, и комкал в руках пилотку. Он как-то вдруг исхудал, на щеках отчетливо обозначились клинья скул, в глазах застыла скрытая боль - куда только подевался разудалый, озорной блеск...
Шахаев присел рядом с бойцами и тоже стал слушать, хотя читал это письмо по крайней мере раз пять.
"Дорогие, милые мои сыночки! - прочла Наташа.- Получила я от вас письмецо, в котором вы сообщили мне о смерти моего Яши. Белый свет помутился, когда я узнала об этом. Волосы рвала на себе. Ведь он был у меня один..."
Наташа на минуту замолчала, взглянула на еще более посуровевшие лица солдат. Потом стала читать дальше:
"Отца у него убили немцы. Сестренка Яши, Ленушка, погибла в партизанском отряде. Оставался у меня он один - вся моя надежда, радость моя. А теперь и его нет. И вот подумала я: "Осталась одна-одинешенька, как старая береза в поле, кому теперь нужна, кто утешит, как дальше жить буду". Сердце мое заныло от великого горюшка. Потом прибежала ко мне соседка -Дарья Петровна. Добрая женщина, дай бог ей здоровья. Поплакали вместе, умылись слезами. И будто отлегло малость от сердца, будто разделили с Петровной мое горюшко пополам - оттого и легче стало. А вечером, как узнал, пришел и сам парторг нашего колхоза - Иван Ильич Сидоркин. Руки у него одной нет, на фронте потерял. Не стал утешать, а только молвил: "Общее собрание артели решило поставить вас, Кирилловна, бригадиром второй бригады. Дела там плохи. А ты, как жена партизана и красноармейская мать да хорошая колхозница к тому же, должна поправить эти дела". Вроде как бы и не ко времени сказал он мне такие слова, а опять же полегче стало. Вижу, нужная я людям. Не хватило сил моих отказаться от бригады, хотя, сами знаете, работа эта вроде не бабья, колготная очень. Подумала я: "Муж мой, Денис, все силы отдавал колхозу, сын тоже, и я должна". Председатель наш распорядился выдать мне три пуда муки. Завхоз выручил дровишками. Взяла я в дочки сиротку одну, Дуню, мать умерла у ней недавно от порока сердца, а отца, Пилипа, немцы убили в один день с моим мужем. Вместо Ленушки она у меня теперь. Вы уж, родные мои сыночки, простите меня, что долго не отвечала вам на ваше письмо: первое-то время все из рук валилось и писать не могла, не было моей моченьки. Спасибо вам за добрые слова и картину об Яшеньке, которую вы прислали мне. У меня ее забрали, и теперь она висит в избе-читальне. Не забывайте моего Яшу, пишите мне письма. А коли у кого нет родной матери, пусть приезжает ко мне, будет моим сыном вместо Яши. Привечу, не обижу.
До свиданья, милые мои. Желаю вам скорой победы и всем остаться живыми и невредимыми.
Ваша мать Пелагея Кирилловна Уварова.
Село Пологое, Курской области".
Наташа закончила чтение, но еще долго никто не решался нарушить тишину. Потом Вася Камушкин предложил:
– Ребята, давайте напишем ей еще письмо!
Комсорг был доволен: в письме упоминалось о его рисунке, в котором он изобразил подвиг Якова Уварова.
– Надо написать, - поддержал Шахаев. - Кому же поручим? - и он посмотрел на разведчиков. Те поняли и в один голос закричали:
– Наташе!.. Наташе!
– Хорошо, я напишу, - сказала она и вдруг разрыдалась. Она плакала, но не чувствовала прежней тяжести, и слезы были не так горьки, как прежде: сейчас они облегчали. Она поднялась с бревна, на котором сидела до этого, и направилась к своей хате. У крыльца вспомнила:
– У кого там фурункул, товарищи? Пусть зайдет ко мне!
Теплый ветерок трепал ее волнистые светлые волосы, непокорно выбивавшиеся из-под пилотки. Шахаев, проводил девушку долгим взглядом, удовлетворенно вздохнул.
Он подозвал Панина:
– Слушай, Сeмeн, почему Вера перестала ходить к нам?
Сенька, застигнутый врасплох, в замешательстве нe мог сразу ничего сказать парторгу.
– То есть... как почему? А чего ей тут делать?
– Пусть ходит и дружит с Наташей. A ты дурака не валяй.
Сенька не ответил, но к вечеру, будто по мановению волшебной палочки, толстощекая Вера уже сидела в Наташиной комнате. Подружились они так быстро, как могут подружиться только девушки и то лишь на войне. Об Акиме Вера не спрашивала: это было бы слишком больно для ее новой подруги. В конце концов она начала рассказывать о себе, о своей дружбе, о любви к Сеньке и о том, как все-таки трудно девушкам на фронте, особенно если девушка одна среди ребят. Наташа, казалось, слушала внимательно. Однако, когда Вера спросила ее о чем-то, Наташа не ответила. Она думала о себе, о парторге, о матери Уварова и ее соседке, которая поддержала Кирилловну в большом горе и не дала ей упасть, и Наташе хотелось обнять всех этих хороших, умных и добрых людей. Думала Наташа и о разведчиках. Люди эти, огрубевшие на войне, убивавшие и убивающие врагов, - эти самые люди окружили ее трогательной заботливостью.
