Баурджан Момыш-улы - За нами Москва. Записки офицера.
А обстановка на фронте оставалась тяжелой и напряженной. Но у генерала было хорошее настроение. За недолгим ужином он шутил, называл нас не иначе как гвардейцами.
Началась ночь, относительно спокойная, если не считать тревожных докладов с линии фронта, телефонных звонков, поздравлений высшего начальства и соседей. С поздравляющими Иван Васильевич говорил в шутливом тоне, называл командиров и комиссаров соседних дивизий по имени и отчеству. «Как говорится, один в поле не воин... Благодаря соседской помощи мы удостоены этого звания. Нам надо оправдать награду, мне сдается, что звание и ордена нам дали авансом. Надеюсь, что в ближайшее время и я буду иметь честь поздравить вас..» И все в таком духе. Но с передним краем он говорил уверенно и решительно. «Все делать так, как мы с вами договорились. Ничего не менять! Нет! Я не могу за ночь принимать несколько решений... Да, я делаю так потому, что этого требуют общие интересы. Всем приходится трудно. На соседа не жалуйся, а сумей с ним рука об руку, в контакте работать. Дайте заявку, кое-чем поможем... Людей накормили? А как с эвакуацией раненых?»
Когда противник начал обстреливать дальнобойными Гусеново, генерал улыбнулся и сказал:
— Ну, теперь и немец решил нас поздравить.
На рассвете я зашел к генералу. Он заканчивал бриться.
— Гвардеец должен быть всегда чисто выбритым, — сказал он шутя. — Только вот морщины никак не разглаживаются. Раз бойцы — гвардейцы, и командир должен быть молодцеватым. Хочется выглядеть как свежий огурчик, но не получается... Вот уж и седина в висках поблескивает, — продолжал он с огорчением, рассматривая себя в зеркале, — Под глазами отеки, как у пьяницы, черт побери... Одним словом, выгляжу не как свежий, а как соленый огурец.
Тут генерал рассмеялся и отставил зеркало в сторону.
— Виталий Иванович, — тепло обратился он ко мне, — я вам должен рассказать один довольно интересный случай. Вы должны знать о нем.
— Я вас слушаю, Иван Васильевич.
— У Елина я забрел как-то на передний край. Идем. В окопе скучилось целое отделение. Подошли, поздоровались. Я предложил бойцам сесть. Сам тоже сел, спрашиваю: «Как настроение, товарищи?» Все почему-то потупились, молчат. Я повторяю... Тут сержант, их командир отделения, поковырял носком сапога землю, потом поднял голову, испытующе посмотрел на меня и говорит:
— Коль вас, товарищ генерал, интересует наше настроение, разрешите доложить по-честному.
— Вот именно, докладывайте по-честному, — говорю я.
— Настроение, товарищ генерал, неважное!
— Почему?
— Надоело сидеть в окопе и ждать, откуда и когда стукнет фашист.
— Надоело, товарищ генерал, — вставляет другой боец. — Надоело оставлять позиции за позициями, отходить!
Тут Елин хотел было вмешаться:
— Вы что генералу...
Я его остановил жестом руки.
— Правильно, честно вы говорите, товарищи. Продолжайте, пожалуйста!
— Продолжать-то нечего, товарищ генерал, — смущенно говорит сержант, — если чего не так сказали, извините нас.
И все. Разговор прервался. Признаться, я чувствовал себя неловко. Я не спросил фамилии ни у сержанта, ни у красноармейца.
— Почему, Иван Васильевич?
— Опасался, как бы они не подумали, что их накажут... Я, Виталий Иванович, неопытный генерал. В генеральском звании воюю впервые, но я опытный рядовой, ефрейтор, младший унтер-офицер, фельдфебель первой империалистической войны, я опытный взводный и ротный командир гражданской войны. Против кого я только ни воевал! Белополяки, Деникин, Врангель, Колчак, басмачи... Но я немного отвлекся, — признался генерал, — хотя иногда не мешает оглянуться и подытожить пройденный путь... Красноармейцы, младшие командиры, командиры взводов и рот — это, я бы сказал, настоящие «производственники», труженики на поле боя. Ведь именно они и творят по-рабочему, по-крестьянски победу в ближнем бою. Именно от их сознательности, патриотического чувства, воинской стойкости и боевой страсти зависит претворение в жизнь общего замысла боя или операции, разработанной высшим командованием. Наше с вами счастье, Виталий Иванович, что наши бойцы — это крепкие, идейно вооруженные советские люди... И вот мы, наверно, скоро перейдем в наступление. Значит, наступательный дух в нас сидит крепко. Наши неоднократные поражения не сломили этот дух! И это очень отрадно! Я хочу встретиться с тем сержантом и с тем красноармейцем в наступлении и спросить их: «Ну, теперь как, богатыри, себя чувствуете?»
Но тут генерал прервал свой рассказ, спохватился:
— Ох, чую, вот-вот должен начаться «гутен морген». Пойдем-ка на наблюдательный пункт.
Когда мы вышли на улицу и направились на НП, начался обстрел. Навстречу нам шла саперная рота. Командир ее, капитан, скомандовал: «Смирно! Равнение направо!». Генерал принял рапорт капитана, поздоровался с бойцами.
— Здравствуйте, товарищи гвардейцы! Бойцы ответили дружно.
— А теперь, товарищ капитан, ведите роту в расчлененном строю. Одно прямое попадание может наделать много неприятностей, — спокойно приказал Панфилов.
Мы отошли от этого места около полутораста метров. Недалеко бухнулась тяжелая мина. Панфилов, сделал два-три неровных шага, качнулся и упал. Когда я приподнял его, он посмотрел на меня и сказал: «Буду жить!» Больше он не произнес ни одного слова. Маленький осколок пробил его сердце... Смерть генерала Панфилова была проста, как прост был он сам, этот простой русский человек, — громко сказал Марков. — Ну, а что было потом, вы знаете из газет.
Марков закончил свой рассказ.
Мы оба молчали.
Майор Елин
Командир нашего полка майор Григорий Ефимович Елин был беспартийным. Среднего роста, худой, с желтым оттенком лица, он всегда держался замкнуто. Преждевременная седина и грустные светло-карие глаза говорили о том, что этот человек давно страдает каким-то хроническим недугом.
Мой батальон обычно находился в резерве генерала Панфилова, и мне редко приходилось сталкиваться с Елиным в боевой обстановке. Поэтому в прежних моих записках он упоминается лишь мельком. С первого дня формирования нашего полка между нами сложились хорошие отношения.
Елин обращался со мной на «ты» и редко называл по фамилии. «Комбат один...» — произносил он, причем смотрел куда-то в сторону, как бы обращался к третьему лицу. Это означало, что Елин спорит сам с собой и еще не пришел к окончательному выводу о моей правоте или неправоте. «Комбат первый», — обычно говорил он, если одобрял мои действия. «Старший лейтенант первого батальона», — этим ограничивался его гнев или неодобрение.
Как известно, после выхода из боев в районе Горюнов я снова поступил в распоряжение Елина.
Наш батальон несколько дней вел бои в составе своего полка.
Однажды меня вызвали в штаб полка. Я взял с собой Бозжанова.
Елина я застал за ужином. Перед ним стояла большая алюминиевая миска, полная свежеотваренного мяса, тут же краюха хлеба, на газете горсть соли.
— А, комбат первый! — сказал Елин, когда я представился. — Руки я тебе не подам, — в правой руке он держал кость. — Садись ужинать, мясо свежее, телка сегодня забили.
Когда я сел, он, не отрываясь от еды, позвал адъютанта:
— Сулима, для комбата первого в нашей фляге что-нибудь осталось? Человек с мороза.
Адъютант подал мне четверть стакана водки.
После ужина. Елин не спеша, над развернутой картой, ввел меня в общую обстановку и поставил батальону боевую задачу: сдать к утру район обороны в деревне Пятница кавалерийскому полку, а самому, по выражению Елина, «перекантоваться» в промежуток между нашим полком и соседом слева, оседлать дорогу и надежно прикрыть направление Лопастино — Струсово — Соколово.
Елин спокойно давал мне указания и советы, как организовать смену, как занять новый район обороны. Потом спросил:
— А что будем делать с Василием Поповым?
— После ночи под Тимковом я с ним еще не встречался.
— Попов просился к тебе, но я ему сказал: «Момыш-улы тебе не простит». — Помедлив, Елин добавил: — Ведь решалась судьба человека, тут не нужна горячность. В бою легче всего наломать дров, испортить человеку жизнь. Но Попов и перед тобой и перед подчиненными уронил честь командира. Поэтому он не имел морального права вернуться в батальон, тем более — командовать ротой. Посоветовавшись с комиссаром, мы перевели Попова в другой батальон заместителем командира роты.
— Что ж вы меня тогда спрашиваете, что делать с Поповым?
— Как-то он говорил своим товарищам: «Момыш-улы строг, но справедлив»... Я говорю тебе все это к тому, что если встретишь Попова, то не стоит ворошить прошлое. Он тяжело все пережил, особенно свои ошибки. Теперь воюет, и воюет неплохо. Отнесись к нему по-товарищески.
— Есть, товарищ майор. Я вас понял.
— Ну вот и хорошо. Езжай.
