Приемные дети войны - Ефим Аронович Гаммер
— Дима! — остановил его девичий голос. Он обернулся. К нему, торопливо застегивая крючки шинели, выбежала из раздевалки Валя.
— Дима, скажи мне честно, как самочувствие Сергея?
— Поправляется.
— Что значит "поправляется"?
— Сама понимаешь, сквозное ранение груди. В момент не оправишься. Но сейчас ему гораздо лучше, числится выздоравливающим. Разве он тебе об этом не сказал?
— О ранении не говорю. Сама знаю. Ты скажи о том, о другом, о чем он мне ни словом, ни намеком.
— Так значит — тебе все известно? — неловко поводя рукой по щеке, выдохнул летчик.
— Сколько ему осталось?
— Спроси у профессора Чековани. Он ведет бухгалтерию жизни и смерти.
— Я боюсь. Боюсь точной цифры. Ты скажи сам, что знаешь об этом.
— От сестер слышал… От силы — полгода… Злокачественная опухоль. Во время операции, извлекая осколок, обнаружили.
— Это я знаю. Спасибо, Дима. Его лечащий врач тоже обещает полгода. Вот что… — она потерла тонкими пальцами вздрагивающее веко. — Дима! Здесь мой номер полевой почты. Если хуже станет Сергею, немедленно сообщи. Я приеду, обязательно приеду. — И девушка протянула ему листок с фиолетовыми цифрами. — Прощай, Дима.
Он посмотрел ей вслед и увидел, как худые лопатки под груботканой шинелью судорожно заходили, как ссутулились плечи, и руки, должно быть, закрыли лицо. Он не услышал рыданий. Война отучила рыдать.
Сергей знал о своей болезни и о том, что протянет недолго. И внешне не выказывал душевной боли. Он не искал участия. Не смерть пугала моряка, а постепенное угасание на больничной койке. Он предпочитал погибнуть в бою. Сергей скрывал ото всех, что он все знает. И окружающие скрывали от него таившееся в глубине сердец сострадание. Это был добрый взаимный обман.
Моряк требовал отправки на фронт. Но врачи, будто сговорясь, твердили одно: "Рана не зажила". Сергей принял единственно возможное в этой ситуации решение; чего бы ни стоило, попасть в морскую пехоту. И он писал рапорт за рапортом главврачу госпиталя.
Он хотел обмануть судьбу.
"Судьба… Что такое судьба? Нечто метафизическое, — думалось Грималовскому. — Люди говорят "не судьба" и клянут свою участь. Люди говорят "судьба в руку" и похлопывают тебя по плечу: "Явился с того света". Сколько раз и ты, Дмитрий, смотрел смерти в глаза, но эта старуха с острой косой обходила всегда тебя стороной. Ты в изрешеченном, как сито, горящем самолете врезался в землю, ты погружался в морскую пучину. И люди говорят тебе — "судьба", а кивая в сторону Сергея, разводят руками — "не судьба".
Ты помнишь… Вы отбивались от истребителей над Керчью. Твоя очередь угодила в мессер, дымом охватило его консольные баки. Вскоре вы вышли к Анапе, к своему аэродрому. Летчик выпускает шасси, но левую "ногу" заело. И он решил садиться на "брюхо".
— Покинуть самолет! — приказывает он. А сам крепче вцепился в штурвал и пересохшими губами шепчет: "Попытаем судьбу".
Ты срываешь крышку люка. Струя воздуха вытягивает тебя, как личинку, из кабины. Дергаешь за кольцо парашюта, и снежно-белый купол раскрывается в выси. А летчик ведет самолет на посадку с неубранным правым колесом. "Это же сумасшествие! — заколотилось сердце. — Верная гибель".
А потом он сказал тебе: "Судьба". Хотел сесть на "живот", а правое шасси не убирается, левое — не выходит. Но вдруг, к великому счастью, при ударе правым колесом о посадочную полосу неожиданно выскочила левая "нога" и крепко встала на замок. Судьба".
— Надолго же ты исчез, — приветствовал Сергей появившегося в палате штурмана. — Долго мурыжил тебя терапевт. И какие симптомы?
— Симптомы выздоравливающего, — отшутился Грималовский.
— Уже остришь? Знать, на поверку дела твои хороши. А впрочем, ничего в том удивительного и нет: кровь-то какую тебе перелили…
Моряк поманил Грималовского пальцем к себе:
— Сегодня в Москве салют. Надо бы отметить такое событие. Раздобыть бы спирту… Ну хоть с наперсток, для видимости! Праздник все-таки.
Это было 5 августа 1943 года…
Два старинных русских города — Орёл и Белгород — были освобождены от оккупантов. В ознаменование этой победы Москва салютовала войскам Западного, Брянского, Центрального, Воронежского и Степного фронтов. Это был первый в истории Великой Отечественной войны победный салют. И отзвуки залпов ста двадцати орудий разлетелись во все уголки земли: к ним прислушивались американские фермеры, английские докеры, бойцы французского Сопротивления.
Глава XI
…А тогда, в сорок втором, было далеко до этого праздника. Пал Ростов. Немцы устремились на Северный Кавказ и Кубань, стремясь захватить крупнейшие нефтяные источники страны. В канун наступления Гитлер, по словам фельдмаршала Паулюса, заявил, что "если не получит нефть Майкопа и Грозного, то он должен будет покончить с этой войной"[1].
В нижнем течении Дона захватчики сосредоточили 13 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 3 кавалерийские дивизии и свыше тысячи самолетов.
Им противостояли измотанные в боях войска Южного фронта, уступающие противнику по численности, артвооружению, танкам и самолетам.
В этих условиях особое внимание уделялось воздушной разведке, следившей за продвижением вражеских соединений.
Пикировщик готовился к вылету. Вокруг него "колдовали" техники и оружейники.
Грималовский в бинокль следил за снующими в выси немецкими истребителями.
— Обстановка…
— Вот мороки будет со взлетом. — подтвердил его опасения Лобозов. — Мессеры как неприкаянные вокруг носятся…
"Мессершмитты-109" барражировали в окрестностях аэродрома. А для выполнения задания бомбардировщику не дали истребителей прикрытия.
— Придется хитрить, — решил летчик. — Пойдем без набора высоты, с прижимчиком, маскируясь на окружающем фоне.
— Попытка — не пытка, хотя в данный момент…
Грималовский махнул рукой, не сказав больше ни слова.
Он втиснулся в кабину, поправил на груди карабин парашютных лямок.
— Готов? — донеслось до него лобозовское.
— Готов. Выруливай.
— А как Варгасов?
И Толик, подтверждая свое боевое настроение, затянул популярную у авиаторов песню:
Петлицы голубые, петлицы боевые,
Я вижу вас при свете и во мгле.
Лети, мой ясный сокол, лети ты в путь далекий,
Чтоб было больше счастья на земле…
— Лети, ясный сокол Вася Лобозов, — повеселел штурман. — Наш солист дает добро.
"Пешка" плавно скользнула вперед и почти над самыми кронами деревьев пошла в сторону от уменьшающихся вдали продолговатых камуфлированных тел мессеров.
— Не заметила геринговская саранча, — сообщил радист.
На четырехсотметровой высоте Пе-2 со включенными фотоаппаратами промчался над аэродромами Краснодара и Пашковской, выскочил на шоссе.
— Гляди, колонна автомашин! — возбужденно крикнул Грималовский.
И свинцовый дождь обрушился на головы фашистов.
Докладывая командиру эскадрильи о выполнении задания, Лобозов заметил незнакомого плотного майора, по-хозяйски расположившегося на командном пункте.
— Знакомьтесь, — представил его комэск. — Майор Степанов, военный корреспондент. Прибыл
