Свен Хассель - Блицфриз

Группа русских отступает, словно от таранного удара.

В воздух летят гранаты, раздаются гулкие взрывы. Оторванные человеческие конечности летят вдоль края траншеи и тонут в снегу на бруствере.

— Отходите! — кричит Старик. — Я вас прикрою. Бегите со всех ног!

Мы быстро поднимаемся, выскакиваем из траншеи и бежим к югу. Позади нас трещат пулеметы.

Я спотыкаюсь о тело убитого бранденбуржца и соскальзываю в заполненную трупами снарядную воронку. Замерзшие руки и ноги обвиняюще подняты к небу. Скрюченные пальцы, кажется, хватают меня. Они словно бы говорят: «Как смеешь ты оставаться в живых, когда мы мертвы?»

Порта перепрыгивает через воронку. Я пытаюсь следовать за ним, но дважды соскальзываю вниз по обледенелым стенкам. Лед красный. Это замерзшая кровь. Зрелище красивое, увидеть его можно только на войне. Старик прав, говоря: «Даже на войне есть минуты красоты». Русские следуют за нами по пятам, приглашающе окликая: «Фриц, Фриц, подь сюды!»

Мы продолжаем бежать со всех ног по устеленной трупами пустоши. Едва не спрыгиваем в траншеи русских, но они слишком рано стреляют, и мы успеваем повернуть.

Малыш прыгает в снарядную воронку и, повернувшись в воздухе, как волчок, устанавливает ручной пулемет, едва только приземляется.

Передние русские падают всего в нескольких метрах от него.

Я останавливаюсь на миг и бросаю несколько гранат. Словно в замедленном движении на киноэкране вижу, как русских разрывает на части. Мимо моей головы пролетает оторванная кисть руки. Потом мы снова бежим на запад. Наши должны быть где-то. Возможно, они только спрямляют линию фронта.

В нескольких метрах впереди меня фельдфебель-бранденбуржец бежит широким, спортивным шагом. Я внезапно останавливаюсь, словно наткнувшись на громадный кулак. Земля передо мной разверзается. В воздух взлетает столб пламени, фельдфебель — вместе с ним. Кажется, он крутится, как шарик, наверху столба. Его тело падает к моим ногам с таким звуком, будто бы это мокрая тряпка. Мина, на которую он наступил, оторвала ему ноги. Помочь ему ничем нельзя. Кровь пульсирует толстыми струями из вен и артерий. Я пробегаю мимо, не глядя на беднягу. Вслед мне несутся его крики. Тяжелораненым лучше всего умирать быстро! Правда, зачастую на это уходит мучительно долгое время.

Наконец мы достигаем своих траншей. Огонь начинается с обеих сторон.

— Прекратите стрелять! Прекратите стрелять! — отчаянно кричит Старик. — Мы бранденбуржцы!

Мальчишка-лейтенант с гитлерюгендовскими глазами осторожно высовывает голову из угла траншеи и требует назвать пароль.

— Пошел знаешь куда? — непочтительно отвечает Порта и тут же ложится. С испугу сидящие в траншее могут открыть огонь. Нет ничего более опасного и непредсказуемого, чем перепуганные солдаты во главе с неопытным офицером.

— Вы немцы? — доносится крик из того угла, где прячется лейтенант.

— Иди сюда, паршивый ублюдок! — кричит Малыш. — Я докажу тебе это, а потом удавлю!

В воздух, вертясь, взлетает граната и взрывается перед Василием, подбросив его на несколько метров. Он падает с глухим ударом, и под ним растекается лужа крови, от нее идет пар.

— Мы натыкай на дурный немса, — стонет китаец. — Отомсти за меня! Василий уходи к великий Кун-цзы. Жаль, он не узнай, как кончай война, не жуй курочка с двоюродный брат в Гонконг. — Тело его выгибается, как натянутый лук. Он силится встать на ноги. Слегка приподнимается и сжимает руку Старика. — Да ссвиданья, фельдфебель!

Он мертв!

Нас охватывает неудержимая ярость. Паля из автоматов, мы врываемся в траншею с лейтенантом и его людьми. За несколько секунд отбираем у них оружие. Побледневший лейтенантик прижимается к стене траншеи.

Легионер буквально срезает с него обмундирование своим мавританским ножом.

— Не убивайте его! — предостерегающе кричит Старик. — Он всего лишь мальчишка!

— Эта мелкая сволочь убила Василия! — яростно орет Порта.

Прежде, чем Старик успевает помешать, он выбрасывает лейтенантика из траншеи.

Какой-то фельдфебель бросается на Порту и моментально оказывается с перерезанным горлом.

Мы стоим на краю траншеи, держа наготове гранаты и автоматы.

— Ложись! Руки на затылок! — кричит Старик. — Иначе вы покойники!

Все в траншее ложатся.

— И с такими вояками мы собираемся выиграть войну, — говорит Старик, в отчаянии покачивая головой. — Кто сказал, что немцы замечательные солдаты? Храни нас Бог!

Вскоре появляется оберст Хинка с группой офицеров. Поздравляет нас с возвращением, едва не обнимает Порту и молча выслушивает наш доклад.

По кругу идут сигареты и водка.

— Вы до смерти перепугали личный состав траншеи, — смеется Хинка. — Почему не следовал моим приказам? — сурово обращается он к лейтенантику, держащемуся на расстоянии. — Ты знал, что мы ожидаем возвращения диверсионной группы!

— Они были в русской форме и не могли назвать пароля, — оправдывается покрасневший лейтенантик.

— Ты ожидал, что они вернутся в парадных мундирах, с пропуском в расщепленном конце трости? — кричит Хинка.

— Я думал…

— Придется объяснять, что ты думал, — отвечает Хинка, резко поворачиваясь.

— Ублюдок! — шипит Порта и плюет под ноги лейтенантика. Тот пытается что-то сказать.

— Одно только слово… — рычит Порта, занося приклад автомата. — Одно только слово, и я размозжу тебе башку.

Мы хороним Василия на холмике, с которого видны силуэты московских башен. Один бранденбуржец играет похоронный марш. Автомат и кривой нож мы кладем в могилу. Только женщины уходят к великому Кун-цзы безоружными.

Вечером мы возвращаемся в Двадцать седьмой танковый полк. Главный механик пятой роты Вольф, видя Порту живым, не верит своим глазам.

— Порази меня Бог! — кричит он. — А я поставил по тебе три свечки на полевом алтаре!

Вольф так потрясен, что приглашает нас на жареного кабана. Мы наедаемся до отвала. Весь следующий день мы сидим в сортире и играем в кости. Нам даже приносят туда еду. Подниматься нет смысла. Через нас все пролетает. Должно быть, тот кабан был больным. Может, поэтому Вольф и пригласил нас на ужин.

ГЕНЕРАЛЫ ДАЮТ ДЕРУ

Изменники должны быть ликвидированы, их дети тоже; от них не должно оставаться ничего, ничего совершенно.

В начале четвертого утра 11 января 1942 года двое в длинных кожаных пальто и черных касках продолжительно, нетерпеливо позвонили в дверь квартиры на набережной адмирала фон Тирпица, напротив Потсдамского моста. Не получив ответа, принялись стучать кулаками по дубовым панелям высокой двери.

— Что вам нужно? Герр генерал давно лег спать. Что это за хулиганство? Я регирунгсрат[102] доктор Эсмер. Могу уверить вас, что завтра будет подана жалоба!

— Пошел вон! — прорычал один из людей в черных касках. — А то и сам пострадаешь!

Тут регирунгсрат разглядел эмблемы СС. Съежился и быстро скрылся в своей квартире. В сомнительной безопасности супружеской постели жена яростно напустилась на него.

На другой день регирунгсрат сказался больным и поехал восстанавливать силы в Бад-Гаштейн.

Дверь генеральской квартиры открыл слуга.

— Мы хотим побеседовать с генералом Штелем, — рявкнул один из офицеров СС, грубо оттолкнув слугу в сторону.

— Господа! — жалобно промямлил слуга.

— Заткнись! — ответил гауптштурмфюрер Эрнст.

Слуга рухнул в кресло и с разинутым ртом проводил взглядом двух высоких, подтянутых офицеров, вошедших, не постучав, в генеральский кабинет. За двадцать лет его службы генералу никто не осмеливался так поступать. Генерал был аристократом и строго придерживался правил этикета.

— Вы генерал-лейтенант Штель? — с каменным лицам спросил штурмбаннфюрер СС Лехнер.

— Да, — ответил пораженный генерал, медленно поднимаясь из-за письменного стола.

— Фюрер приговорил вас к смерти за неисполнение долга и нарушение приказаний! Вы, не получив разрешения, приказали своей дивизии отступить.

— Вы сошли с ума, приятель? — спросил генерал, и тут быстро раздались один за другим четыре выстрела.

Квартиру огласил пронзительный вопль. В кабинет вбежала фрау Штель и в отчаянии бросилась на тело мужа.

— Эта свинья еще жива, — сказал гауптштурмфюрер и оторвал женщину от умирающего генерала.

Приподняв голову генерала за волосы, он приставил дуло пистолета ему к затылку. Глухо раздались два выстрела.

Лицо Штеля раскололось, будто стеклянное Мозги и кровь забрызгали рисунки его детей. Тело дернулось.