Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник)

Ко мне бежит бывший сержант-тыловик из последнего пополнения. Несмотря на теплый день, он в полушубке, да еще белом. Он назначен третьим номером к пулеметчику Никифору Байде. Но третьим номерам приказано участвовать в атаке. У «максимов» остаются по два человека.

– Как же… они его не дотащат, товарищ лейтенант!

На лице отчаяние и страх.

– Готовьтесь к атаке. Снимите свой полушубок и возьмите гранаты, кроме «лимонок».

– Сопрут полушубок-то. А мне отвечать.

– Обязательно сопрем, – ехидно смеется кто-то из подвыпивших бойцов.

– Но я ведь к пулемету приставлен.

– Какой из тебя толк? – обрезаю его. – Ты сумеешь заменить выбывшие номера? Примкни штык.

Последний приказ приводит тыловика в ужас. Штык… у немцев тоже штыки, хотя в сорок пятом ими практически никто не пользуется. Разве что в таких отчаянных атаках. Молодой упитанный мужик лет двадцати восьми, наверное, уже похоронил себя и пережил удар штыка в собственный живот.

– Как зовут?

– Хотинский… Анатолий. Бывший старший сержант.

Какая теперь разница – старшим ты был или младшим. И капитаны в атаку рядовыми идут.

– Толя, водки выпил?

– Ага.

– Ну вот. Теперь тебе только в драку. Беги со всеми и не вздумай в нору заползти. Здесь пять минут бега. Пять пулеметов и четыре пушки роту поддерживают. Все, готовься.

Самараев пристроился к бронебойщику. Надеется тоже отсидеться. Чеховских гонит его прочь и возвращает на место прежнего второго номера. От старого вора проку возле ПТР нет. Смотрю еще раз на длинные мощные руки Самараева. Командир отделения Коробов показывает на противотанковую гранату, висевшую на поясе у Самараева.

– Где остальные гранаты?

– Здеся…

Старый вор спокоен и нетороплив. С такими ручищами ему килограммовые гранаты в самый раз бросать. Находит в нише еще две штуки.

– Выпить бы, – просит Самараев, хотя принял он не сто пятьдесят, а побольше. Впрочем, такому хоть пол-литра. – Я, когда выпью, ловчей бросаю.

Приказываю налить ему еще, а через минуту немцы высыпают с десяток мин. Большинство хлюпают ближе или дальше. Одна попадает в траншею. Взлетают обломки жердей, комья мокрой земли. Сдавленный, приглушенный взрывом крик.

– Макея готов!

– Вроде дышит.

– Где там дышит. Все брюхо порвало, ногу по яйца.

Я запомнил до мелочей эти последние минуты перед атакой, может, потому, что сам чувствовал себя неважно. Как ни крути, почти пять месяцев в бою не был. Привыкай заново.

– Скорее бы, что ли, – выдохнул кто-то. Люди топтались возле безжизненного тела Макси. Никому уже не было дела до окровавленного кома в изорванной шинели.

Еще раз пробегаю вдоль траншеи. Танкист Лыков в замасленной кирзовой куртке (сумел сохранить) подмигивает мне.

– Не давай бойцам залеживаться. Только вперед, – напоминаю ему.

– Ясно, лейтенант!

Двое молодых бойцов подпрыгивают от нетерпения. Самострел Чикин, бледный, почти белый, что-то шепчет. Молится? Вяхов трет локтем затвор. Уголовники кучкой, три человека, провожают меня взглядом.

– Скоро там?

И сразу зеленая ракета. Майор Малышкин кричит:

Мы бежали без предварительной артподготовки. Лишь четыре легкие пушки торопливо посылали снаряды через голову, и непрерывно строчили пулеметы, хотя немцы молчали. Только дым и взбитая подсохшая земля висели пеленой над бруствером. Они ударили, когда рота пробежала метров сто пятьдесят. Зашелестели мины, ударили штук семь пулеметов, в том числе один крупнокалиберный. Вполне достаточно, чтобы за десяток минут положить триста человек. Из кустов треснули два орудийных выстрела. Снаряды летели в сторону «полковушек». Для атакующих хватит пулеметов и мин. Люди начали падать. Один… третий… пятый. Я бежал чуть правее взвода. Рядом бойцы взвода Злотникова. Три четверти моих штрафников, стреляя на ходу, вырвались вперед. Четверть потрусливее, пригнувшись, следовала за мной, все больше отставая. Я обернулся.

– Хотинский! Чикин! А ну, живее. Вести огонь!

Отставшие прибавили ходу. Захлопали выстрелы.

Этот неприцельный огонь на ходу, как ни странно, дает неплохой эффект. Люди, посылая пули, делаются смелее. Да и триста стволов, хоть и шмаляют куда попадя, сбивают у немцев прицел.

Наши полковые пушкари работали умело. Мощи бы побольше этим короткоствольным «трехдюймовкам»! Но били они часто и довольно метко. Заткнулся один, второй немецкий пулемет. Меняя позицию, ослабили огонь другие пулеметы. Бетонных укреплений здесь не было. Сквозь кусты и порванную маскировочную сетку так же часто вели огонь две немецкие пушки среднего калибра. Бронеколпаки или закопанные по башню танки? Так и есть – танки!

Я даже разглядел характерную командирскую рубку-нашлепку на башне. Венгерские танки «Туран» с 7 5-миллиметровой пушкой.

Танки вместе с минометами долбали нашу единственную батарею. Ожили пулеметы, которые с легкостью доставали даже залегших бойцов. Люди бросались в воронки, прятались за бугорки. Я тоже свалился в воронку, следом за мной – Андрюха. Подполз Миша Злотников с разорванным, пропитанным кровью рукавом фуфайки. В воронке мы втроем едва помещались, наружу торчали сапоги, которые мы старательно подтягивали под себя. Нас слегка прикрывал земляной гребень метрах в трех впереди.

– У меня человек тридцать побило, – закричал на ухо, как глухому, Михаил. – Башку не поднять!

– Что с рукой?

– Осколок слегка порвал. Видел, что сволочи учудили? Бензин кончился, танки в землю закапывают. Я эти мадьярские «Тураны» знаю. С усиленной броней да еще гусеницы подвесили. Не берут их «полковушки».

Я оглянулся, вытянув шею. Едва не получив очередь в макушку, ткнулся лицом в слегка подсохшую, пахнущую сыростью землю. Но успел разглядеть, что наших пушек осталось всего две. С расстояния шестисот с лишним метров (они стояли чуть позади траншеи) их снаряды не пробивали мадьярские башни, а 7 5-миллиметровые пушки «Туранов» были наполовину прикрыты броневыми кожухами. Миной накрыло один из наших «максимов». Вместе с землей взлетел исковерканный щиток, какие-то ошметки, обрывки лент.

– Вперед! – кричал Самро, подбегая к нам с автоматом в руке.

Очередь хлестнула под ноги замполиту. Я думал, его срежет, но он, как-то ловко вывернувшись, плюхнулся к нам четвертым. Еще одна очередь зарылась в основание земляного гребня. Мы долго ворочались, пока не смогли хоть как-то пристроить оружие. Стрелять не торопились. Если нами займутся всерьез, гребень и края воронки нас не спасут. И еще я понимал, что в течение нескольких минут нам надо убираться отсюда. Эти модернизированные «мадьярские жестянки», как не очень умно отозвался один из штабных офицеров, были напичканы оптикой, а на командирской башенке имелся перископ. Наша удача, что мы пока ничем не выделялись среди массы бойцов, а оба танка вели дуэль с «полковушками». Если ближний шарахнет по нашей воронке, братская могила всем четверым обеспечена. Не с первого, так со второго снаряда.

– Надо подниматься, – сказал я. – Здесь нам жизни не дадут. Вначале мы с Андреем, а вы прикрываете.

Я уже наметил метров десять первой перебежки. До куста акации с излохмаченной верхушкой. Капитан Самро и старлей Миша Злотников, старше меня по званию, молча согласились, понимали, что хоть и новичок в роте, но опытнее их обоих.

– Я подниму вон ту группу, человек пятнадцать, – я показал направление в сторону лежавших под огнем штрафников. – Ты, Михаил, хоть за шиворот, поднимай своих. Пока еще «полковушки» нам помогают.

Все! Вперед. Я был уверен, что не пробегу много. Здесь и будет мой конец. Но пули свистели мимо, а я за шиворот рванул первого попавшегося штрафника.

– Вперед! Не подниметесь – сдохнем все!

Двое вскочили. Кого-то поднимал Чеховских. Еще один влип, сжавшись в комок. Я пнул его в бок. Пискляво матерился Андрюха Усков, дергая за шиворот тыловика Хотинского. Правее поднимали взвод капитан Самро и Злотников. И кричал, перекрывая треск очередей, майор Малышкин:

– Вперед, мужики! Убью, кто лежать будет!

Я бежал, стреляя на ходу. Меня опередили несколько штрафников. В том числе Чеховских. Мы сумели пробежать еще очень много. Целых сто метров. За это время вокруг меня упали не меньше десятка человек. Потом я с ходу плюхнулся на землю, угадав, вот они летят навстречу, мои пули. Очередь, фырча, пронеслась метрах в полутора. Рядом лежал мой писклявый вестовой Андрюха. Чуть дальше Чеховских, Лыков и еще человек двадцать штрафников. Среди них ворочался и матерился на чем свет стоит Самарай. Двухметрового вора было трудно с кем-то спутать.

До немецких позиций оставалось метров девяносто. Мы лежали на склоне в промоине глубиной полтора метра. Она шла сверху вниз, но, наткнувшись на твердый известняк, поворачивала и, уходя наискось, сравнивалась с землей. Пробитая талой водой канава длиной шагов двадцать пять была нашим жизненным пространством. Батальонные минометы немцев молотили по нашим товарищам, двум упрямым пушкам и уцелевшим «максимам». Но долго терпеть у себя под носом двадцать с лишним русских солдат фрицы не станут. Что-то надо было решать. Последний бросок? Прямо на пулеметы?