Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)
Я доложил Виталию Ивановичу.
— Нашел когда охотиться. Какими он глазами будет смотреть на людей, копающих свеклу, убирающих подсолнух. Мимо них ехать на охоту… Впрочем, если хочешь, организуй, только без меня.
Охота не состоялась. У Виталия Ивановича было много дел. Готовился пленум крайкома о работе с кадрами, а точнее о борьбе с негативными явлениями, захлестнувшими край. Его ждали все. Он должен был расчистить завалы, оздоровить обстановку на Кубани, назвать вещи своими именами, успокоить общественность. Все эти надежды возлагались на нового секретаря крайкома партии.
Виталий Иванович присматривался к кадрам, крайних мнений не высказывал, подходил взвешенно, осторожно
в оценках предшественника и всей обстановки в казачьем краю.
Люди видели и знали о негативных тенденциях в обществе, однако преобладало сознание того, что все можно исправить и партия выправит положение дел в стране, продвигаясь вперед по мере выполнения заданий пятилетних планов. На этом фоне в обществе преобладало оптимистическое настроение, уверенность в завтрашнем дне.
Вместе с тем многие задумывались над необходимостью совершенствования социалистического строя, проведения реформ управления народным хозяйством. Политическая система не вызывала сомнений у абсолютного большинства народа, тяготевшего к коллективным формам собственности. Советские люди привыкли к относительно высокой социальной защищенности. Правящая партия была не без изъянов, камерно признавала свои просчеты и ошибки, но нельзя сбросить со счетов, что когда она действовала, не было нищеты, мафий, спекуляции, диких цен, распродажи национальных богатств, потери патриотического чувства.
Много, очень много накопилось вопросов, которые вряд ли можно было решить на Кубани.
В это время в Москву с визитом прибыл Рауль Кастро, а через несколько дней высокий гость по приглашению Виталия Ивановича прйлетел в Краснодар. Холодная дождливая погода, такая непривычная для Рауля, компенсировалась теплым, дружеским вниманием Воротникова к нему. К танцам в варьете гость отнесся равнодушно, хотя девчата и старались, зная о его присутствии. До кубинских стандартов им, конечно, было далеко. Виталий Иванович предложил Раулю поохотиться. Поехали в Красный лес, островной массив пойменного леса на правом берегу Кубани между станицей Марьянской и Раздерским узлом. Лес кишел дикими кабанами, козами, европейским оленем и сибирской косулей.
Р. Кастро оказался неважным охотником. Олени, подгоняемые егерями, бежали прямо на него, стоявшего под живописным кленом с карабином, но он трижды промахнулся. Будучи недовольным Рауль не покидал своего места. Сгущались сумерки в лесу, однако егерям пришлось в четвертый раз подгонять к нему дичь. На всякий случай решили подстраховать выстрелы Рауля охотниками, стоявшими справа и слева от него.
Осенний лес, устланный мягким ковром опавших
листьев, наполнился стрельбой. Напуганные олени, почти домашние, шарахались между деревьями, но три из них были завалены, один из которых отнесли на счет неудовлетворенного Рауля. Виталий Иванович, не принимавший участия в охоте, а только дирижировавший ею, убеждал незадачливого охотника через переводчика, что один из оленей его трофей, Рауль слушал и смотрел по сторонам. Он заметил откуда‑то появившуюся домашнюю кошку, быстро вскинул карабин, прицелился и на глазах у всех, обступивших его, выстрелил. Кошка подпрыгнула и завалилась. Рауль бросился к ней. Все побежали за ним. Войдя в азарт, он поднял за уши кошку и этим показывал, как он умеет стрелять, чтобы реабилитировать себя, позируя перед фотографом с кошкой в руках. Потом подошел к лежавшему оленю и тоже сфотографировался. Поднимая голову оленя за рога, отыскивая место окрашенное кровью, Рауль оживился. В нем сразу пробудился темперамент испанца. Конечно, это была не коррида, но ему отрезали ухо оленя, как победителю. Виталий Иванович следовал за Раулем, опекал его. Видно, что они были друг с другом на «ты».
После охоты состоялся ужин в охотничьем доме, увешанном охотничьими трофеями. Воротников подарил Раулю заранее приготовленные оленьи рога на память об охоте в Красном лесу. На следующий после охоты день Р. Кастро в крайкоме рассказал членам бюро о проблемах Латинской Америки, колоссальных долгах всех стран континента, сравнивая с положением социалистической Кубы и ее небольшой задолженностью. Ни словом не обмовлвившись о бескорыстной советской помощи. Виталий Иванович описывал Кубань, не касаясь обнажившихся острых социальных проблем. Он больше говорил о благополучии в благодатном крае и его богатствах. Все больше становилось заметным, как он дипломатично уходил от решительных мер по кубанским делам, делегируя свои полномочия другим, стараясь не ввязываться ни в какие запутанные клубки.
Вскоре и вовсе поползли слухи о его переводе в Москву. Все прояснилось, находило объяснение. Краснодар, хотя и «маленький Париж», но не Гавана и Москва.
Тем не менее общественность края отмечала в начинаниях и поведении Виталия Ивановича положительные моменты, как человека не связанного путами с местными кадрами, а поэтому независимого в своих действиях. Про
веденные им пленумы крайкома, его позиция, хотя и не совсем определенная, получили резонанс в крае. Однако те, кто возлагал на него большие надежды, разочаровались, с недоумением встретили его отъезд в Москву, так же как далеко не всем был понятен и его приезд. Стоило ли приезжать на год? Григорий Васильевич Романов, улетая после отдыха из Сочи в Ленинград, узнав о новом назначении Воротникова, с присущей ему прямотой сказал: «Это ему не на Кубе штаны протирать, тут надо работать».
35
…От всех переживаний и возникших осложнений на работе в тресте Гришанов почувствовал себя уставшим, нездоровым. Врачи настоятельно рекомендовали ему сменить место работы, а начальство предлагало переехать даже в Москву на перспективную должность в министерство, как хорошему специалисту.
Геннадий Иванович отказался. Он не мог уехать из‑за Ольги. Не мог представить себе расставание с ней.
Между тем тяжелый недуг прогрессировал и надолго вывел его из строя. Он вынужден был оставить на время работу. Это нисколько не помогло ему, а наоборот нарушило устоявшийся за десятилетия жизненный ритм, что неизбежно усугубило его состояние.
Почувствовав себя не у дел, — навалилось тягостное состояние, с которым он безуспешно боролся.
Нарушился и союз с Ольгой, в который он так верил. В ней единственной он видел поддержку в свалившейся на него болезни, приковавшей к койке.
В больнице Г еннадий Иванович отпустил усы, разлетавшиеся острыми стрелками на кончиках, что его старило, но придавало лицу аристократический вид. В его осанке, несмотря на болезнь, в его манере держать себя, говорить спокойно и уверенно чувствовалось что‑то благородное, незаурядное.
Ольга этого не особенно‑то замечала, но успокаивала его, жалела, как могла, повторяя: «Все будет хорошо. Ничего не изменилось…». Но эти слова раздражали его, в них он не находил той искренности, в которую он глубоко верил, которую ранее читал в письме, присланном ему в санаторий:
«…Ты как всегда прав, мой!.. Мне следует писать тебе
чаще, как только появляется возможность. А возможность, когда я совершенно одна. Это не всегда бывает, но так же редко выпадает мне счастье видеть тебя, говорить с тобою.
И жизнь моя — от встречи до встречи. А между ними столько пережитого, не высказанного…
Я счастлива, что ты позволяешь мне писать. Так так слушаешь меня, что мне хочется рассказывать тебе все, все, что было со мною, чем я живу, что читаю… Каждый день начинается с мыслей о тебе. Просыпаюсь и возвращаюсь к впечатлениям о встрече с тобой. Мне хочется рассказать, как бежала я к тебе, ехала автобусом, а мне показалось, что движется он ужасно медленно.
Мне так хочется быть рядом с тобою, помочь тебе во всем, в твоих замыслах. Я молю бога, чтобы он помог сбыться моим мечтам. А чем я тебе помогаю?..».
Геннадий Иванович на минуту оторвался и не соглашался с ней в ее рассуждениях о помощи. Ее помощь он чувствовал, видел в том, что она помогает ему жить, что она окружил его таким нежным вниманием, которое под силу только очень любящей женщине. И он ей был безмерно благодарен, веря в ее искреннее чувство к нему.
«…Как жаль, что всегда надо уходить, смотреть на часы, считать оставшиеся мгновенья. Но пока я рядом, я чувствую твое плечо, а «критическое время» приближается… Я ухожу.
И еще. Прошло так много времени с того вечера, а помнятся мне мельчайшие подробности его — не боюсь сказать, как жадно я на тебя набросилась и встретила отку- да‑то свалившегося, не иначе как с неба, от бога, твою взаимность. Мне кажется, что нет большего счастья со- пережить эти мгновения. И вот сожаление… Горькое сожаление — как малы эти мгновения, как мало я с тобою. Мои раздумья о тебе часто кончаются слезами. Знаешь, я была бы даже благодарна за то, что ты позволяешь мне думать о тебе. Я не могу не думать с горечью, тревогой, что мы с тобою счастливы и несчастливы…».
