Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой
— Осип Мандельштам, Был такой замечательный поэт.
— Он уже умер?
— Разве поэты умирают? Ты же слышишь его, и твои внуки будут слышать… Талант — это счастье!
— А что такое счастье?
— Жить на земле и смотреть на звезды.
— Но жить в полном благополучии?
— Скучно. Нет, Марина, «счастье и благополучие так же различны, как мрамор и глина»… Кто это сказал?
— Не знаю.
— Байрон. Вот лежит куча глины, а вот мрамор. Видишь — дворцовые колонны?
— Вижу. Красиво.
— Красота тоже разная бывает. Ее можно увидеть во всем. Ты видишь, вот утренняя звезда Венера? А ниже золото зари. Вверху тонкая пелена облаков. Внизу — морская беспредельная бирюза. Теперь смотри туда — горы в туманной дымке. Чей-то заброшенный сад. А вот могила солдата, на ней полевые цветы и тихое гудение пчел…
— Утренняя звезда и смерть. Нелепость какая-то.
— Нет, печальное величие. Красиво. Видела картину Левитана «Над вечным покоем»?
— Кажется, видела: Волга, кресты на косогоре, издали надвигается мрачная туча…
— Так разве это не красиво?
— Это печально.
— Левитан был певец печали. Его картины так же красивы, как он сам и его замечательная жизнь. А ведь он писал свои этюды в курятнике.
Женя подняла голову, залюбовалась дворцом. Брызнули первые лучи солнца и заискрились в ее светлых волосах. Застывшие черты задумчивого лица напоминали мне мифологическую богиню.
— Какая ты красивая, Женечка! — не выдержала я.
Женя расхохоталась.
— Тоже, выдумала. Ну, пойдем. — Женя взяла меня за руку. — Вообрази, что мы с тобой некие существа, прилетевшие из других миров на эту планету. И вот перед нами архитектурное чудо неизвестных нам разумных существ.
Мы поднялись по ступеням лестницы и через огромные двери вошли в зал. Высокие расписные потолки, на огромных окнах рваные тряпки, на стенах остатки разбитых и разодранных картин. На инкрустированном паркетном полу зияют рваные дыры пробоин… Валяются осколки хрусталя, разбитые бутылки, банки от консервов. В дальнем углу стоит рояль, сверкая белизной.
— Узнаешь этих «разумных существ»? — спрашиваю я Женю.
— Фашисты. Варвары XX века.
Держась за руки, мы с Женей подошли к роялю. Гулко отдаются наши шаги. На белой крышке рояля начертана свастика. Тут же валяется уголь.
— Что это? — спрашивает Женя.
— Проклятый символ фашизма — свастика.
— Теперь смотри, что останется от фашизма, — Женя взяла уголь. — Мы фашизм заключаем в плотный замкнутый квадрат и ставим на нем крест!
— Скоро ты думаешь это сделать?
— Буквально через недели.
— Твоими бы устами мед пить.
Женя открыла крышку рояля и взяла аккорд.
Я слушала музыку, застыв в каком-то торжественном оцепенении. Что играла Женя, я не знала — Бетховена или Моцарта, Чайковского или Корсакова, во всяком случае, что-то классическое. Никогда, мне казалось, так благотворно на меня не влияла музыка, как в этот момент во сне. В меня вливался какой-то неземной восторг. Я до краев наполнилась чувством великого счастья. Мне казалось, что я лечу вместе с музыкой, и в душе рождались мысли о вечности.
Женя встала, закрыла крышку рояля, взяла за руку и сказала:
— Спустимся на землю, Марина. Нам еще надо фашистов добивать…»
Теперь я вижу, что мой «сон» был, пожалуй, слишком красив, но тогда, после двух лет фронтовой жизни, среди тяжелой работы на износ нам так не терпелось увидеть мирную, красивую жизнь.
СТРАШНЫЕ НОЧИ
— Ну что это такое! — как-то с горечью сказала мне Женя. — Кажется, мои мамуся и папист совершенно разучились мыслить и писать просто, по-русски.
— О чем ты, Женя?
— Вот, погляди, — протянула она мне письмо из дома, — это не послание от любимых, а передовица из газеты.
Я быстро пробежала глазами несколько фраз.
— Не вижу ничего особенного.
— Вот тут прочитай, — Женя ткнула пальцем в середину тетрадного листка. — «Героиня, героические дела!» Да никаких героических дел я не совершаю!
Подошли Наташа Меклин, Дина Никулина, Катя Рябова, Надя Попова, Оля Клюева.
— О чем витийствует наш звездочет?
— Героем быть не желает, — сказала я. — Возмущается, зачем ее так называют.
— У Рудневой в этом вопросе, наверное, свое понятие, — усмехнулась Наташа. — Вот если бы кто первым полетел на Марс или на другую планету, тут она, не задумываясь, назвала бы такого человека героической личностью.
— И правильно! Ничего ты, Натуся, не понимаешь, — горячо возразила Женя. — Нельзя легко бросаться такими словами, как «герой», «героизм»…
— Как бросаться?! А ты что же считаешь, что герой должен обязательно обладать какими-то сверхъестественными качествами? Ну а ты сама, кого ты могла бы назвать героем?
— Ну хотя бы… — Женя замялась и вопросительно посмотрела на. Дину Никулину.
— Так кого же? — допытывалась Наташа.
— Во всяком случае, человека не обычного, а такого, который, не задумываясь, может броситься с гранатами под танк, заслонить собой амбразуру дота или, как Николай Гастелло, взорваться на собственных бомбах, врезавшись во вражескую колонну…
Привлеченные спором, подошли другие девушки. Тема разговора заинтересовала всех. Мнения разошлись, и, в конце концов, как нередко бывает, когда спорят люди, еще не определившие своего отношения к вопросу, все запуталось. Многие, кто вначале возражал Жене, неожиданно стали ее поддерживать, а те, кто соглашался с ней, оказались на стороне Меклин.
Над тем, что такое героизм, Женя размышляла постоянно, пыталась понять, в чем суть героического поступка, какова природа мужества. Это видно из ее дневников. 15 апреля она записала:
«Смелость — это отличное знание своего дела плюс разумная голова на плечах и все это, умноженное на жгучую ненависть к врагу!»
В другом месте — выписка из газетной статьи:
«Есть разные типы героев. Одни совершают подвиг спокойно, словно выполняя обычную работу, других бросает в бой ярость. У людей разные характеры, и они живут и воюют по-разному».
Мне запомнился незначительный на первый взгляд эпизод. В одну из апрельских ночей мы долго сидели на аэродроме в станице Пашковской, дожидаясь приказа вылететь на задание. Все более холодало, мы поеживались, негромко переговаривались. В тиши — лишь изредка пискнет сонная птаха — мы расслышали шаги. Небольшой группой, молча мимо нас проходили люди в шлемах, с парашютными ранцами на спине. Они направлялись к транспортному «Дугласу». В группе было несколько девушек и среди них совсем маленькая, даже у нас в полку таких маленьких не встречалось. Она плохо поспевала за остальными и время от времени, поотстав, бегом нагоняла своих. Парашют у нее подпрыгивал сзади, будто смеялся над маленькой хозяйкой.
Мы проводили их взглядом, немного смущенные, потому что стали свидетелями вылета диверсионной группы, а видеть это посторонние не должны. Следили за тем, как они один за другим исчезали в «Дугласе», каждый на мгновение заслоняя годовой тусклую синюю лампочку, горевшую внутри самолета.
— Вот кому завидую, — первой заговорила Женя, — той девушке, которая сзади шла. Вот кто настоящий герои! Подумать только, ночью прыгнуть в темноту, оказаться среди фашистов и там работать… Нужно быть очень отважной! Я бы, наверно, не смогла.
Лора Розанова возразила:
— Странно ты говоришь. Будто не ты каждую ночь летаешь за линию фронта на фанерном самолетике. Это как по-твоему?
— Это, Лорочка, не то. Я прилетела и улетела, да еще бомбой их угостила, а она прыгнет к ним в тыл, в неизвестность, и будет работать у них под боком.
Мы не сомневались в искренности Жени. Она действительно так считала.
Весна 43-го разгоралась день ото дня. Подсыхал аэродром, твердели дороги и уже начинали дымиться пылью. Листья на деревьях стали большими, почти в полный размер, но были еще свежепахучими, очень новыми. Небо засияло синью, дни росли, отвоевывая у суток минуты, а ночи съеживались. Ходить по земле хотелось без пилотки, тем более без шлема и в одной гимнастерке. Даже вода в колодце заметно потеплела.
У Жени настроение было в те дни апреля — мая неровное, и порою ее самою удивляло, как оно часто менялось. На фронтах наши дела шли неплохо, а это всегда воодушевляет солдата. Но уж очень дорого доставались победы. Поредели и ряды нашего полка.
Прямым попаданием снаряда в первую кабину убило отличную летчицу Дусю Носаль. Ее штурман Глаша Каширина (впервые в жизни) приземлилась сама, доставив домой убитого командира. Погибли, столкнувшись в воздухе в кромешной тьме без бортовых огней, Полина Макагон, Лида Свистунова, Юля Пашкова. Из четверых, попавших в воздушную катастрофу, выжила одна Катя (Хиваз) Доспанова. Спасла ее случайность. В полете она не пристегивалась поясными и плечевыми ремнями, считала, что ремни сковывают движения. Так было и в тот раз. От сильного удара о землю после столкновения самолетов ее выбросило из штурманской кабины, у нее оказались перебиты кости ног и рук, сломаны ребра, в сознание она пришла лишь на вторые сутки. Тяжело ранило осколком в бедро штурмана Раю Аронову. Весь 1942-й год полк провоевал с минимальными потерями, а тут… всего за один месяц. Гитлеровцы огрызались зло и отчаянно. Ночные вылеты на ПО-2 все более становились предприятием смертельно рискованным.
