Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
И вдруг он услышал, как Туликов сказал:
— Немец говорит, что видел таких, которые легко согласились бы поднять белый флаг над Смольным… Записывать это не надо. Фашистская болтовня.
Анатолий покосился на пленного. Ему вдруг показалось, что это и есть тот самый офицер, который допрашивал его тогда, в Клепиках, и заставил выстрелить в Кравцова.
Анатолий застыл у печки, руки не слушались его.
А допрос продолжался.
— У вас по линии оперативного отдела есть к пленному вопросы? — спросил Туликов.
— Есть, — кивнул полковник. — Пусть подойдет к карте…
Трясущимися руками Анатолий зажег наконец спичку и сунул ее в печь. Сучья вспыхнули.
Можно было уходить, но подняться не хватало сил. Ведь если этот немец действительно тот самый офицер, то он каждую секунду может обернуться, узнать его… И тогда сейчас же расскажет Туликову о том, что произошло тогда, в Клепиках… Скорчившись у печки, Анатолий затылком, спиной ощущал, что сзади — смерть…
Если бы он был в состоянии трезво и спокойно оценить ситуацию, то понял бы, что и Туликов и тем более Данвиц могли его сейчас и не узнать. Но он полностью лишился способности думать. Им овладел животный страх.
Захлопнув дверцу печки и даже забыв спросить разрешения «быть свободным», Анатолий как-то боком выскочил из землянки и двинулся куда-то, ничего не видя, не замечая вокруг.
«Нет, нет, все еще можно исправить, — повторял он точно в бреду. — Я должен попасть на передовую, повести бойцов в атаку, отбросить врага, прорваться…»
Он твердил все это, не отдавая себе отчета в реальном положении вещей. Он даже видел себя поднимающимся из окопа, чтобы бросить гранату под гусеницу вражеского танка…
На секунду он остановился, прислушиваясь к звукам далекого боя. А потом пошел, даже побежал туда, откуда доносилась перестрелка, где громыхали разрывы. Пот струился по его лицу, нижняя рубашка прилипла к телу…
А он бежал и бежал, не слыша, как ему кричат: «Куда ты? Куда ты, шалавый?!»
Он не слышал этих недоуменно-тревожных окликов. Другие слова звучали в его ушах. Это были слова Веры, отца, того лейтенанта, который проверял у Анатолия документы, когда бойцы высадили его из грузовика.
«Уходи! Уходи!» — кричала ему Вера. «Гоните этого человека от себя!» — слышались Анатолию слова отца. «Предъявите документы!» — требовал лейтенант. «Уходи! Уходи отсюда!» — снова кричала Вера.
И он бы бежал еще долго, если бы вдруг не почувствовал, что с разбега наткнулся на что-то острое, горячее, и это было последним ощущением в жизни Анатолия, потому что именно в этот момент осколок разорвавшейся мины разворотил ему грудь, и он упал на черный от копоти снег, чтобы уже не встать никогда.
29
Встретив у входа в землянку пленного, которого автоматчики вели на допрос, Звягинцев скользнул по нему равнодушным взглядом.
Ему так и не суждено было узнать, что этот немец был тем самым офицером, которого он, Звягинцев, разглядывал в бинокль со своего наблюдательного пункта под Лугой, готовясь принять первый в своей жизни бой. Что именно этот офицер по имени Данвиц стоял тогда в горделивой позе, высунувшись из люка головного танка, в черном комбинезоне, без шлема, ветер раздувал его светлые волосы, а на лице застыла то ли брезгливая, то ли самодовольная улыбка.
Тогда Звягинцеву почудилось, что эта презрительно-самодовольная ухмылка адресована именно ему, и он еле удержался, чтобы не скомандовать: «Огонь!» — но взял себя в руки и приказал прямо противоположное: «Не стрелять, Суровцев! Повтори командирам рот — не стрелять!»
Все это было давно, очень давно…
Сейчас же, встретив пленного, Звягинцев, не задерживаясь, прошел мимо. Пленных он перевидел столько, что они ему были абсолютно неинтересны. Им владело сейчас одно желание — как можно быстрее попасть к месту прорыва.
Присев на пустую бочку из-под бензина, он вынул из планшета карту. До Рабочего поселка номер один было километров пять. Сунув карту обратно, Звягинцев двинулся к этому раньше мало кому известному, а теперь ставшему историческим поселку.
Он шел, и все вокруг казалось ему прикрытым какой-то дымкой, в которой расплывалось живое и мертвое, движущееся и неподвижное…
Направлялись куда-то группы бойцов, переваливались, утопая гусеницами в сугробах, танки и самоходки, устремляли к небу свои покореженные стволы разбитые орудия — наши и немецкие, земля была изрезана траншеями, а траншеи набиты трупами — видно было, что совсем еще недавно здесь шел отчаянный рукопашный бой. Глядя на все это, Звягинцев повторял про себя: «Свершилось! Наконец-то свершилось!..»
Он шел вдоль узкоколейки, по обе стороны которой тянулись прикрытые тонким слоем снега насыпи. Узкоколейкой давным-давно никто не пользовался, рельсы были занесены снегом, а насыпи немцы превратили в оборонительные сооружения: на расстоянии трех—пяти метров друг от друга в них виднелись амбразуры.
Невдалеке бойцы складывали штабелями собранные на поле боя трупы немецких солдат и офицеров.
Глядя на это, Звягинцев вспомнил лунную ночь на Пискаревском кладбище, когда он, Вера и Суровцев привезли мертвого Валицкого. Там, на кладбище, тоже возвышались штабеля трупов, но это были тела мирных жителей — детей, женщин, стариков, погибших от голода, холода, артиллерийских обстрелов и бомбежек.
Видя, какая участь постигла тех, кто обрек Ленинград на чудовищные страдания, Звягинцев не испытывал злобы. Он со спокойным удовлетворением думал о том, что справедливость восторжествовала и что иначе и быть не могло.
К Звягинцеву подошел немолодой боец и отрапортовал:
— Товарищ подполковник! Взвод производит уборку трупов противника. Командир взвода старший сержант Акимов.
Видимо, заметив уже несколько минут наблюдавшего за их работой подполковника, комвзвода счел необходимым отдать ему рапорт.
— Вольно! — скомандовал Звягинцев. — Много работы?
— Много, товарищ подполковник. Наших ребят погибших почти всех уже собрали. Будем в братских могилах хоронить. А теперь вот этих подбираем.
Звягинцев внезапно почувствовал, как его охватывает яростная ненависть…
— Пусть пленные их хоронят! Не заслужили, чтобы наши бойцы на это еще силы тратили!
— Мы получили приказ сложить в штабеля, — сухо ответил сержант. — Потом подрывники могилы взроют. — И добавил уже другим тоном: — Сейчас-то эти фрицы безвредные. А знаете, сколько наших бойцов полегло, пока всю эту фашистскую нечисть из «лисьих нор» повыкурили?!
Звягинцев смотрел на пирамиду трупов. Вот оно, возмездие!..
— Разрешите продолжать, товарищ подполковник? — спросил старший сержант.
— Да, конечно, — поспешно ответил Звягинцев. — Продолжайте!
Он двинулся дальше. И снова шел мимо подбитых и обгоревших танков — немецких, с белыми крестами на броне, и наших «тридцатьчетверок», мимо еще не убранных трупов советских бойцов и немецких солдат. И снова представлял себе, каким кровопролитным, каким страшным по своему накалу и беспощадности был недавно отгремевший бой.
Впрочем, бой еще не утих. С юго-востока доносились артиллерийские разрывы и глухие пулеметные очереди — там сражение продолжалось.
Так Звягинцев шел час, а может быть, и больше, пока не спросил одного из бойцов, проходившего мимо с котелком в руке:
— Товарищ боец! Где тут этот самый Первый поселок?
— Первый-то? — переспросил тот. — Так вот же он, товарищ командир! — И радостная, почти детская улыбка появилась на его лице.
Звягинцев остановился.
Он стоял и все еще не мог отдать себе отчета в том, что это — это! — произошло именно здесь и всего лишь какой-нибудь час или два назад.
Тут все было таким же, как и там, где Звягинцев проходил раньше. Тот же черно-серый, изрытый воронками снег, те же обгоревшие строения, те же огневые точки — «лисьи норы», то же серое, затянутое низкими облаками небо…
Около одного из полуразрушенных домов Звягинцев увидел броневик и «додж», а несколько поодаль группу командиров. Звягинцев узнал Духанова, членов Военного совета 67-й армии Тюркина и Хмеля, остальные стояли к нему спиной.
«Подойти или нет? — подумал он в нерешительности, зная, как можно нарваться, если попасть начальству под горячую руку. — Но ведь такой день… победа!..»
Духанов заметил приближающегося Звягинцева.
— Товарищ командующий! — громко произнес, останавливаясь и поднося ладонь к ушанке, Звягинцев. — Явился по вашему приказанию.
— На КП армии тебе было приказано явиться, а не сюда, — усмехнулся Духанов. — Ну, раз явился, слушай. После соединения фронт разворачивается на юг. Начинаем наступление на Синявинские высоты. Твои батальоны оказываются на правом фланге. Задача: доукомплектовать их за счет войск УРа, оставшихся на том берегу, и закрепляться. Понял? За-креп-ляться! Не исключено, что немцы снова попытаются контратаковать. Так что ни шагу назад! Но и вперед, пока не будет приказа, тоже ни шагу, а то я тебя знаю! Ясно?
