Георгий Николов - Зной прошлого
— Рядовой Стоилов, запевай!
— Слушаюсь! — откликнулся шагавший справа от нас пограничник.
Я думал, что он выберет какой-нибудь военный марш или сентиментальный шлягер, но Стоилов запел родившуюся еще в годы турецкого рабства народную гайдуцкую песню, неизвестную в наших краях. У него был чудесный голос, и песня широко разливалась над окрестными полями. Мы все заслушались. Слова песни были просты и строги, казалось, они шли от самого сердца. Пелось в ней о ворвавшихся в село «лютых бейских стражниках» и о матери, мечущейся по дому и не знающей, «где скрыть сына — родну кровинушку: то ли в сундук закрыть, то ли в землю зарыть».
Когда песня кончилась, поручик спросил певца:
— Стоилов, ты что, прямо сейчас выдумал эту песню?
— Никак нет, господин поручик! — ответил тот. — Это старинная песня, еще с турецкого времени. В нашем селе ее часто поют.
Наступила тишина, которая вскоре вновь была прервана грозным окриком поручика Григорова:
— Не разговаривать! Не останавливаться! При малейшей попытке неподчинения — расстрел на месте!
Я взглянул на певца. У меня возникло чувство, что он только что пел не о болгарах, арестованных когда-то в прошлом бейскими стражниками, а о нас, о тех, кого он сам был приставлен охранять сейчас, словно лютый пес. Возможно, что он хотел предупредить о том, какая тяжелая участь ждет нас. Наверное, он давно уже служил под началом поручика Григорова и хорошо знал его жестокий нрав, его черное прошлое палача.
…Случилось это осенью 1941 года. В районе города Смоляна появились трое политэмигрантов, тайно возвратившихся в Болгарию по заданию партии: Митакса Гугинский из села Ливочево, Минко Иванов из села Струпел и Продан Табаков из села Крыстевич. Митаксе удалось связаться со своими близкими из родного села, но, к несчастью, о его возвращении узнал и неизвестный предатель. Власти подняли на ноги всю околию, на поиски парашютистов были брошены войска и полиция. Весь район был блокирован. В селах были проведены повальные обыски. Хватали, не разбирая, и правых и виноватых, задержанных зверски избивали во время допросов. Особой жестокостью по отношению к населению отличались поручик Григоров, служивший тогда в двадцать четвертом пехотном полку, и фельдфебель Златков из двадцать первого среднеродопского пехотного полка. Поручик с группой подручных врывался в дома крестьян, тут же пускал в ход кулаки, запугивал, грозился, что если парашютисты не будут выданы, то все село будет сожжено дотла. Стефан Иванов, бывший в то время начальником околийской полиции в Смоляне, позднее вспоминал: «Когда я в начале октября приехал в Ливочево, село уже было блокировано по распоряжению поручика Григорова. Он же силой заставил мать Митаксы Гугинского отправиться на поиски сына. Бедная женщина была вынуждена бродить в горах и звать Митаксу. Естественно, что за нею было установлено скрытое наблюдение. Но подпольщики, по всей видимости, почувствовали неладное и в западню не попались. Однако через несколько дней они все же погибли в перестрелке, нарвавшись на одну из многочисленных засад, расставленных повсюду поручиком Григоровым». За это и прочие совершенные им преступления поручик Григоров после победы революции был заочно приговорен Народным судом к пожизненному заключению…
Песня, которую пел пограничник Стоилов, предрекала нам суровые испытания. Мы были молоды тогда, и нам трудно было поверить до конца в возможность собственной гибели. Но мрачное это пророчество сбылось — пятерым арестованным не суждено было дождаться свободы.
В селе Рудник мы попали в руки капитана Николова. Он был весьма доволен тем, как проходила операция по очистке вверенного ему района от «красной заразы». Несколько сотен пограничников рыскали по его приказу по окрестностям, выискивая коммунистов и ремсистов, значившихся в списке подрывных элементов, составленном с помощью представителей сельской верхушки. Капитан с удовольствием ставил крестики напротив фамилий тех, кто уже был схвачен его ищейками. Проведение допросов с пристрастием должен был возглавить поручик Григоров. Наготове были и его подручные — унтер-офицеры Куртев и Златев, давно уже снискавшие славу кровавых палачей.
Не хочу описывать пытки и мучения, которым мы подвергались. В общем-то, они были теми же, что использовались и жандармерией, и полицией. Трое суток нас держали на узком каменном сеновале без пищи и без воды, не позволяли ни сесть, ни лечь. Руки были скручены за спиной, каждый был дополнительно привязан к вбитым в стену крючьям, что лишало нас всякой возможности двигаться. И днем и ночью продолжались допросы, во время которых нас жестоко избивали. В результате у Митко разошелся шов от сделанной год назад операции, левый глаз Янаки был прикрыт содранным со лба лоскутом кожи, а Стоян Димов почти полностью утратил зрение и способность говорить. Губы у всех потрескались и кровоточили от жажды. А допросы и истязания все продолжались. Нередко поручик Григоров, недовольный недостаточным усердием своих подручных, сам пускал в ход кулаки.
…Смена караула закончилась. Нас, как обычно, пересчитали, и на пост заступили новые часовые. Двое стали у двери, один у окна, еще несколько расхаживали по двору и у дома, в котором велись допросы. Когда шаги сдавших смену караульных затихли, один из стоявших у двери солдат прошептал:
— Товарищи, нам наконец удалось подобрать всю смену из наших… Поверьте, мы уже три дня думаем, как вам помочь.
Мы все испытующе взглянули на солдата. Как хотелось верить в искренность его слов! В сознании каждого из нас вспыхнул трепетный огонек надежды. Встретить своих тогда, когда смерть уже взглянула нам в лицо, — разве это не радость, которая окрыляет и согревает сердца? Но это могла быть и уловка врага. Ни на миг нельзя было забывать, где мы находимся.
— Честно вам говорим, верьте нам, — добавил тот же солдат.
— Ну и что же вы придумали? — спросил Георгий Джендов.
Солдат опустил глаза. Потом быстро и возбужденно заговорил:
— Воду вам принесли. Сумели прихватить одну фляжку… Полная…
Вода! Раньше никто из нас и не подозревал, что самой чудесной вещью на земле может оказаться всего лишь глоток воды. Взгляды невольно потянулись к солдатской фляжке со вдавленными боками, пересохшие губы затряслись.
— Сначала брату моему дайте, — судорожно глотнув, произнес Найден. — Он совсем плох.
Все обернулись к Стояну. Жизнь уже еле теплилась в нем. Губы его слегка шевелились, он, видимо, силился что-то сказать, но едва можно было различить отдельные звуки. Солдат поднес ему фляжку, но живительная влага не принесла ему облегчения, казалось, что он вообще не почувствовал ее. Стоян Димов, секретарь ремсистской организации в селе Драганово, медленно и мучительно умирал на наших глазах. Стоян был так слаб, что наши тюремщики даже не сочли нужным после последнего допроса привязать его к вбитому в стену крюку. Однако сесть или лечь ему по-прежнему не позволяли. Стоять самостоятельно у Стояна уже не было сил, его поддерживал брат Найден, накануне брошенный на ставший нам всем тюрьмою сеновал. Найден был инвалидом, одна нога у него была короче другой, но, несмотря на это, крепко упершись в пол костылями и здоровой ногой, он поддерживал одной рукой своего обессилевшего брата.
Только мы прислонились к стене и прикрыли глаза, чтобы немного отдохнуть, как раздался тревожный сигнал: «Товарищи, выпрямитесь, идут». Палачи вновь увели на допрос Стояна, надеясь, видимо, что в таком состоянии из него будет легче выбить необходимые признания. Вскоре со двора донеслись выстрелы…
В тот же день комиссия, назначенная приказом капитана Николова, констатировала в протоколе, который был обнаружен после установления народной власти: «Арестованный Стоян Димов застрелен 3 июня 1944 года при попытке к бегству». И это о человеке, который после перенесенных истязаний не мог передвигаться самостоятельно и почти утратил зрение! Далее в протоколе высоко отмечались «заслуги» убийцы, упоминалась полагающаяся в этом случае награда — тысяча левов и выданный ему в качестве дополнительного поощрения серебряный перстень с руки убитого.
Стойно Златев, очевидец расстрела Стояна Димова, позднее рассказал мне:
— Видел, что к упавшему посреди двора раненому подбежал поручик Григоров с пистолетом в руке, наступил ему ногой на грудь и принялся кричать: «Говори, где подпольщики?!» Когда Стоян был уже мертв, появился капитан Николов и недовольно отчитал поручика: «Зачем поторопились? Ночью разделались бы со всеми разом». Однако вскоре приехал грузовик с семью жандармами и увез арестованных.
Так все и было. Вскоре после полудня в дверях сеновала показались капитан Николов, поручик Григоров и какой-то незнакомец в штатском. Тогда мы еще не знали, что это был Косю Владев. Позднее он написал в своих показаниях: «Чушкин доложил мне, что в селе Рудник капитан Николов раскрыл подпольную организацию, причем двух ее членов убили во время ареста, а с остальными пограничники собираются расправиться в ближайшее время. Я решил, что целесообразнее забрать арестованных в жандармерию для продолжения следствия. Поехал в Рудник, но капитан Николов отказался передать мне арестованных. Тогда обратился за помощью к капиталу Русеву. Он переговорил с кем-то по телефону и сказал мне, что уже распорядился о посылке грузовика в Рудник за арестованными».
