Богдан Сушинский - Стоять в огне
— Говорю же: кукушка, — все лицо мальчишки было покрыто какой-то красновато-коричневой сыпью, а кисть руки, в которой держал тесак, опоясана грубым ожоговым шрамом. — Нас таких одиннадцать. По всему лесу. Приказано: увидите кого — сразу кричите. Убегайте и кричите. Что угодно, лишь бы орать. И вся служба.
— Уже даже приказано? — зло сплюнул Громов сгусток слюны. — И вы что — всю ночь просидели на деревьях, высматривая нас?
— Только днем. Вот сейчас, утром, залез сюда. Завтра тоже придется. Дня три, наверно. По мне — хоть неделю. За паек ведь.
— За паек, говоришь? — кивнул Андрей. — И сразу нашлось столько добровольцев?
— Почти все — дети полицаев. Из двух сел. Отчим мой тоже в полиции. Да только пропивает он все, в доме голодно.
— Понял. Кукушки из детей полицаев — это что-то новенькое. Оккупационные власти начали приспосабливаться к партизанской войне.
— Повезло тебе, другой бы сразу закричал.
— Благодарности требуешь? — поиграл желваками Громов. — Ну-ну… Потом разберемся. Там дальше есть еще какие-нибудь немцы-полицаи?
— У скалы. Скалу обходи. Тропинки тоже, — рассудительно советовал парнишка. — Тебе что — в село нужно?
— Да вроде.
— Только ты меня тоже не выдавай, если попадешься. А то ведь повесят. Или забьют. Сам отчим прибьет. Лютый он на меня… почему-то.
— Значит, тебе тоже несладко, — смягчил тон Андрей. — Ясно. Что в селе говорят про партизан? Отчим что?…
— Да разбили вроде вас всех. А те, что не погибли, ушли в другие леса. А еще говорят-байкуют, что где-то недалеко, в долине, за лесом, нашли два парашюта. Вроде как десантники наши.
— Что-что там нашли?!
— Я сам слышал. Десантники. Вроде к партизанам пробиваются. Они-то думают, что партизаны еще здесь, в этом лесу.
— Слушай, про парашюты — это что, точно?
— Ну.
— Сколько ж их было, парашютистов? Всего двое? Что люди говорят?
— Может, двое, а может, больше, просто эти двое от своих отбились. Отчим говорит-байкует, что за парашютистами немцы будут гоняться до тех пор, пока не выловят. Это партизан они еще терпят, относительно парашютистов приказ другой. Брать-ликвидировать — и все тут.
— Понятно. И на этом спасибо. Кукуй дальше. Если еще кого увидишь, тоже не выдавай. И на вот, возьми, — достал из подсумка банку консервов.
— Нельзя мне, — растерянно оглянулся мальчишка. — Спросят, кто дал.
— В лесу нашел. Вот здесь, в этом распадке. О Беркуте что-нибудь слышал?
— Ну. За главного у них был. Беркут и еще Иванюк. Отчим говорил. Он когда выпьет — байкует, байкует… Мать просит, чтобы молчал, слушать — и то ведь страшно, а он все-все… И кого убили, и кого повесили, и как вешали… И как в участке бьют…
— И что говорят о Беркуте? Где он сейчас?
— Убили. На Змеиной гряде. И зарыли тайком, в чащобе, чтобы партизаны не нашли его могилы.
— Вот как? Уже и зарыли? Лихо это у них получается. Держи!
Мальчишка поймал банку и быстро засунул себе за пазуху.
— Что в ней? — спросил. — Мясо? Рыба?
— Тушенка. Бельгийская.
— Мясо! — радостно похлопал мальчишка рукой по банке на животе. — Хорошо! Завтра тоже попрошусь на это дерево. Будешь возвращаться — иди смело.
— Об этом и хотел тебя просить. И поинтересуйся у отчима о парашютистах. Тяни из него все, что знает. Завтра расскажешь.
«Десантники! Неужели действительно высадили, как обещал Украинский штаб партизанского движения? — размышлял Громов, уже беспечнее направляясь к Залещикам. Места здесь были знакомые, и ему не стоило особого труда пробраться к селу, минуя тропинки и лесные дороги. Тем более что он старался избегать их даже в те времена, когда немцы боялись сунуться в этот лес. — Конечно, германцы могли и выдумать этот десант, чтобы получить право стянуть сюда все имеющиеся военные силы. Мол, большой десант, поэтому и партизаны будут сражаться особенно упорно. К тому же самолеты сбросили им большую партию оружия. Что ж, неплохое оправдание перед командованием. Ну а если парашюты действительно обнаружены?…»
Громов знал, что в последнее время Иванюк несколько раз связывался с Большой землей по рации, имеющейся в небольшом отряде Корчака, базирующемся в соседнем районе, и тоже просил прислать в свой отряд радиста. Кстати, после одного из таких сеансов он под большим секретом сообщил, что в штабе партизанского движения очень интересуются им, Беркутом. Там, оказывается, уже слышали о таком «партизанском лейтенанте» от Корчака, имели сведения о нескольких его операциях, поэтому просили немедленно выяснить, откуда он взялся, настоящую фамилию, действительно ли в совершенстве владеет немецким, сколько людей в группе…
Тогда Громов не придал этому запросу особого значения. Он понимал: группа появилась неожиданно, командир владеет немецким… Это не могло не насторожить людей из Украинского штаба партизанского движения, да и контрразведку тоже. Понимал он также, что Центр, как называл этот штаб Иванюк, очевидно, просил его подробно охарактеризовать Беркута. Хотя Иванюк и скрыл это. Вспомнив обо всем этом, Громов подумал, что, возможно, один из парашютов принадлежал именно тому радисту, которого Центр, наконец, решил направить в отряд Иванюка. А может, и в его группу. Почему бы и не в его? И оружие, взрывчатки пытались подбросить, да только опоздали. Впрочем, операция немцев началась неожиданно… Предупредить Центр было невозможно.
Пришел бы этот чертов Панащук! Вдруг он хоть что-нибудь сообщит о десантниках. Хотя нет, он не сможет прийти. Зная, что в лесах столько немцев и полицаев… Не рискнет. Конечно, не рискнет — и правильно сделает. Разумнее переждать.
50
У скалы Панащука не оказалось. Взобравшись на вершину ее, где когда-то любил устраивать свой наблюдательный пункт Крамарчук, Андрей несколько часов провел там в ожидании полицая, внимательно осматривая при этом дорогу и прицениваясь к оцеплению, которое немцы предусмотрительно выставили не по кромке леса, а по ту сторону дороги, чтобы партизанам труднее было прорываться. Не появился Панащук и после обеда, и Громов понял, что дальше ждать бесполезно. Однако возвращаться к своей землянке ему тоже не хотелось. Он решил дождаться здесь ночи, прорваться на окраину Залещиков и уже оттуда пробираться полями к соседнему лесу.
Полицаи из оцепления вели себя довольно тихо, до Андрея лишь несколько раз долетали отдельные голоса. Лес тоже глушил в своих чащобах всякие звуки, кроме беззаботно-ангельских птичьих голосов. Убаюканный этой обманчивой тишиной, Громов неожиданно для себя уснул, словно провалился в небытие. А проснулся оттого, что еще во сне явственно услышал немецкую речь.
— Ганс! — донесся до его сознания громкий басистый голос. — Ходят слухи, что ты был первоклассным альпинистом. Не хочешь ли прогуляться на этот Эверест?
Громов открыл глаза, лихорадочно нащупал лежавший рядом автомат и, придвинув его к себе, замер, уткнувшись носом в густой, порыжевший под палящими лучами солнца мох.
— Ты бы сам взобрался. Пора сгонять жиры, нагулянные по пражским пивным.
— Отставить лишние разговоры, — вмешался властный голос, принадлежавший, очевидно, офицеру. — И помните: у лесной дороги — заставы полиции. Не перестреляйте их. Все полицаи в форме. Пароль — «Лесной пожар». На немецком. Надеюсь, русские выучили его. Всех, кто не в форме или в форме, но не знает пароля, — задерживать! Рядовой Штиммерман, возьмите катушку и поднимитесь на этот холмик. Вот мой бинокль. Обзор оттуда, думаю, километра на два. Обо всем замеченном немедленно докладывать. Я буду в машине, у шоссе. Бегом за катушкой. Всем остальным — максимум внимания. Идти, не открывая стрельбы и не разговаривая. Обращайте внимание на следы ног, погасшие костры, свежесрубленные ветки, на все подозрительные места. Помните, что на ветках могут зависать остатки парашютных строп.
«Обстоятельный инструктаж, — скептически ухмыльнулся Громов, стараясь не терять самообладания. — Я тоже хорош: нашел убежище!»
Но теперь придется действовать, исходя из обстоятельств, — он это понимал и лихорадочно пытался проанализировать ситуацию.
«Немец, конечно, будет взбираться по самому доступному склону. Где именно? Ага, слева от меня. Если там, внизу, никого не будет… если офицер уйдет… его наблюдателя можно сбить уже здесь, у вершины, и быстро спуститься. Если же офицер останется у подножия — попытаюсь спуститься со стороны дороги. Круто, высоко… Могут заметить с машины».
— Быстрее, рядовой, быстрее!
Цепь ушла, но офицер все еще здесь. Один? Неужели будет торчать, пока этот Штиммерман не вскарабкается на вершину? Какой смысл? В машине у него пункт связи. Он должен быть там. Снять бы. Но сейчас его можно только пристрелить. А это — бой, из которого ему, Громову, не выйти.
Да, если офицер останется здесь, выход один: сбить рядового, открыть огонь по офицеру — и уходить… не к дороге, а в лес. Вслед за цепью карателей.