Канта Ибрагимов - Аврора
Оказывается, Патрон уже немолод, явно за сорок: сам при полном вооружении, а еще охрана. С Ца-наевым он подчеркнуто вежлив, и без панибратства и зазнайства. Почему-то сам сел за руль, а Цанаева по-росил сесть рядом. Машина мощная, как у Бидаева, — джип; и скорость даже в городе бешеная, а они вскоре выскочили за город и мчатся куда-то.
Всякие мысли зароились в голове ученого и от скорости он со страхом ухватился за ручку, пристегнул ремень и лишь после этого посмел сказать:
— Мой рейс через час.
— Подождет, — решил Патрон, он на ходу взял рацию. — Рейс на Москву задержать, — а они все мчатся и мчатся. Проехали мимо многих населенных пунктов и вот, наконец-то, свернули в одно село.
После войны много руин, разбитая дорога, запущенные сады, мычащая корова и пробегающая через дорогу тощая собака. И вдруг свернули, словно попали в иной мир — ровный асфальт, мрамор на тротуаре, чисто, клумбы ухожены и с обеих сторон на весь квартал огромные дома — точнее, замки. А Патрон только здесь резко скорость сбросил и говорит:
— Знаете, кто здесь живет?
— Кто живет? — Цанаев удивлен.
— Здесь живут Бидаевы.
— Тут не было войны?
— Как видишь — ни одна бомба не упала.
— И вы?.. — Цанаев осекся.
— Да, и мы не посмели их пальцем тронуть… И, как видишь, никто их не охраняет.
— А как так?
— А так — они во все времена при государевой службе и государство их охраняет. А вы с Бидаевым судиться.
Цанаев отчего-то вспотел; окружающий вид впечатлял и давил, однако он о своем:
— Наш адвокат, — он твердо называет очень известную фамилию, — говорит, — и далее уже неуверенность, — что никакого государства нет и никто за Бидаевым не стоит.
— Ха-ха-ха, — засмеялся Патрон, — как это — государства нет?! Вот вы выйдите в центре Москвы или Грозного и скажите во всеуслышание, что такой-то политик — вор и подлец, вас тут же так упрячут, что никакой адвокат даже пикнуть не посмеет.
— Так ведь говорят и по телевизору, и по Интернету.
— Говорят те, кому позволено говорить, так сказать, пар спускают. Спектакли для быдла устраивают. А иной, не дай Бог, пикнет — тут же пришьют, и концов не найдешь — все шито-крыто.
— У нас сильный адвокат, — о своем тихо промолвил Цанаев.
— Да при чем тут ваш адвокат — жид паршивый? Ему какая разница, что чеченец чеченца судит? Он с вас бабло стрижет и, небось, немало. А весь судебный процесс — ну, избил, мелкое хулиганство. Максимум — снимут Бидаева с работы. А он нам там нужен.
— Бидаев вам нужен?
— Да, нужен. Какой-никакой, а чеченец. Других в центральном аппарате нет. А он, порою, решает и наши вопросы, — Патрон приоткрыл окно, смачно сплюнул. — Правда, дорог, гад!.. А иначе, как бы они такие хоромы отстроили?.. Так что вы зазря с ветряными мельницами воюете, бесполезно. Заберите заявление, пока не поздно.
— Что поздно? — встревожился Цанаев.
Патрон ничего не ответил, лишь плечами повел.
Долго молчали. Уже выехали из села. Вновь заревел мотор, помчались в сторону города, и Цанаев уже скорости не боялся, что-то иное стало беспокоить его и он вдруг выдал:
— Патрон, ты знаешь, ведь этот Бидаев Аврору измучил. Все и сказать не могу.
«И-ю-ю!» — вдруг засвистели тормоза, ремень безопасности Цанаева удержал, но все равно он почувствовал боль — это Патрон сжал его кисть и, впившись тяжелым взглядом:
— Брат Авроры был мой командир, ближе, чем брат. И Аврора мне как сестра. Но я сегодня, — он сделал паузу, — в команде, — посмотрел на свои погоны, — и исполняю только приказ. Понятно?.. Но, — он освободил кисть Цанаева и вознес палец: — Бог не фраер. Всему свое время. А самодеятельность и инициатива наказуемы. Понятно? — с этими словами он вновь надавил на газ, так что Цанаев аж влип в кресло, и под бешеный рев мотора он слышал, как водитель все повторял:
— Команда! Команда! Команда!
А Цанаеву из-за шума казалось: «Банда! Банда! Банда!»
И когда джип набрал максимальную, некую крейсерскую, скорость, он не выдержал и спросил:
— Патрон, а у тебя с Авророй связь есть?
— Нет… Как ее в Москве эти подонки задержали, исчезла, — была долгая пауза и уже другим голосом: — Бидаев — сука, нашел кому мстить.
— А кто Бидаева-старшего убил? — явно провокационный вопрос задал Цанаев.
Патрон, вальяжно управлявший машиной, после этого вопроса вдруг вцепился обеими руками за руль, долго молчал, вдруг странно усмехнулся:
— Ты помнишь старый анекдот?.. После того, как Кирова замочили, дабы волнений не было, собрали рабочих на митинг в Ленинграде и старый член ЦК и ЧК тихим, скорбным голосом объявил: «Товарищи, Кирова убили». В огромной толпе это мало кто услышал и из зала закричали: «Кого убили? Кого убили?» Оратор так же повторил. Вновь из зала крики: «Кого убили? Кого убили?» Еще раз ведущий повторил, и когда вновь раздались вопросы, старый партиец заорал: «Кого надо, того и убили!» Хе-хе, — Патрон как-то странно ухмыльнулся и глянул на Цанаева. — Понятно?
Конечно, Цанаев мало что понял. Но ему стало отчего-то страшно и он уже двумя руками ухватился за ручку, словно она должна была его спасти от этой необузданной езды.
До самого аэропорта больше ни о чем не говорили, и когда Цанаев из машины выходил, Патрон напоследок как-то грубо бросил:
— Ты ученый, интеллигент. Занимайся своей наукой, а на рожон не лезь. Бидаев — не Родина, но как государство и власть — с ними шутить нельзя.
Машина было тронулась, да Цанаев дверь не прикрыл, ухватился, пару шагов пробежал и почти крикнул в салон:
— По-твоему, я не должен отстоять свою честь и достоинство?
Патрон лишь плечами повел и кивнул подбородком, мол, дверь прикрой. И видя, что ученый не повинуется, он с едва скрытым пренебрежением выдал:
— Я, уважая тебя как чеченца, жалея тебя, дал тебе наглядный совет. Ну, а ты… «честь и достоинство». Какая честь и достоинство в наше время?!
— Вот именно, — перебил его Цанаев, — тех, кто это имел, истребили.
Лицо Патрона как от боли искривилось:
— Закрой дверь, — жестко процедил он.
Машина рванулась, а Цанаев попытался перекричать рев мотора, на всю привокзальную площадь:
— А честь Авроры? Вроде сестра.
Джип резко затормозил. Темное стекло водителя приспустилось — мрачный, тоскливый силуэт. Патрон только сплюнул в окно. Вновь мотор заревел, вслед помчались машины охраны. А когда пыль слегка улеглась, Цанаев огляделся — вокруг ни души. Он был уверен, что его рейс уже улетел, а тут из здания выскочила какая-то женщина:
— Вы Цанаев? Пожалуйста, побыстрее. Багаж есть? Дайте билет… На час рейс задержали.
Из-за него столько людей страдает. Ему неудобно. Его буквально подталкивают в зал спецконтроля, как прямо перед ним вырос племянник Авроры.
Цанаев, как вкопанный, встал. Он чувствует взгляд юноши, и такой же вопрос тот задает тихо, но обжигающе:
— Скажи правду, мою тетю этот подонок измучил?
— Не знаю, не знаю, — Цанаев дрожит, он хочет уйти от ответа, из-под этого взгляда.
И его торопят, и он хотел было уже скрыться за дверью, как оказалось, что у этого юноши хватка пожестче, чем у Патрона:
— Почему ты не знаешь? — процедил Таусов. — Ведь на тот момент — это твоя жена, — и с явным вызовом: — И моя честь по жизни! И теперь я один за нее в ответе. Говори!
— Не знаю. Честно, точно не знаю.
— Тогда узнай и мне скажи.
— Пропусти пассажира. Проходите быстрее. Быстрее, и так вас одного сто человек ждет.
Когда Цанаев оказался в кресле, он опустил голову, прятал глаза, и не от пассажиров, а от всего света. Ему было плохо, стыдно, больно. Он весь дрожал; липкий, холодный пот по всему телу. И поедающую все нутро мысль — зачем? Зачем он все это сделал? Влюбился. Женился. На старости лет… Ведь он и в молодости был далеко не боец. А теперь? Улететь бы ввысь, с самолетом. Навсегда. А Аврора? А семья?
Одно спасение, как смерть, — это сон. Но и заснуть он не может, сердце болит, душа долит — таблетки не помогают. Какой он боец?!
* * *С тяжелым сердцем прибыл Цанаев в Москву. Он думал на следующий день пойти в больницу, а пришлось прямо с аэропорта. И уже пришлось заботиться не о своем сердце, здоровье, жизни, а о более жизненном — в сквере перед университетом избили сына-студента.
Как заверили врачи, жизнь вне опасности. А вот следователь отметил, что это не какие-то скинхеды, а действовали профессионалы. А сам сын подтвердил — это были чеченцы: назвали его ублюдком, стукачом и сыном стукача.
Цанаев еще держался, а вот жена запаниковала, и было от чего — именно ей уже дважды звонили, предупреждали, чтобы отозвали из суда заявление на Бидаева.
— Нет, — уперся профессор. — Мы живем в Москве. Милиция во всем разберется.
— Какая милиция? О чем ты говоришь? Ты разве не видел, как эти менты вели себя? Рады, что чеченцы чеченца избили, — плачет жена.
