Владимир Воронов - Морские истребители
Мои размышления и колебания прервал при встрече возле штабной землянки командир полка Авдеев. Он, как обычно, без всяких предисловий выпалил:
- Завтра на Москву летит Ли-2. Если тебя устраивает, я скажу командиру экипажа, чтобы взял тебя и доставил в столицу.
Это неожиданное предложение, забота и внимание командира полка положили конец моим колебаниям. В Москву так в Москву. На следующий день, прибыв к самолету, я убедился, что все улажено, и командир экипажа пригласил меня на борт Ли-2.
Пролетая над местами недавних ожесточенных боев, я пытался рассмотреть следы, оставленные войной. С высоты полета хорошо видны многочисленные окопы и траншеи, воронки от бомб и снарядов. Передо мной простиралась израненная и многострадальная советская земля. Распаханных участков, на которых зеленели бы всходы, было мало, попадались лишь отдельные небольшие островки. После освобождения наступила первая очень трудная весна. Руины городов и сел, развалины и одиноко торчащие печные трубы - все напоминало о прокатившемся над этой местностью огненном урагане. На душе было горько и тяжело. Не верилось, что все сгоревшее, разрушенное можно восстановить. Сколько же надо сил, времени! Да и когда восстанавливать, если надо еще гнать фашиста с родной нашей земли.
Впервые за годы войны я оказался в положении свободного человека. Непривычная ситуация. С трудом воспринималось, что я тридцать суток могу ехать куда захочу, могу делать то, что мне захочется, могу, наконец, выспаться… Целых три военных года я не видел своих родных: маму и сестру. Я не мог сообщить им о своем приезде, встреча будет для них неожиданной. Трудно было представить, как она произойдет.
Полет до Москвы прошел незаметно. Тепло распрощавшись с экипажем Ли-2 на аэродроме Измайлово, я благополучно добрался на поезде до старинного русского городка - Кашин. На рассвете город еще только просыпался. Не спеша двинулся от вокзала к центру, обдумывая, каким образом теперь добраться до деревни Витенево, в семи километрах от районного центра, где и проживали мама с сестрой Марией.
Но совету одного прохожего старичка оставил парашютную сумку в Доме колхозника на хранение и направился на городской базар, надеясь найти попутчика или знакомого до Витенева. Несмотря на раннее время, на базаре скопилось немало людей и подвод. Появление военного в морской форме с золотыми погонами и орденами не могло не привлечь всеобщего внимания. Каждому встречному хотелось заговорить или спросить о воине незнакомого фронтовика: «Откуда, морячок? Кого разыскиваешь, служивый?»
Переходя через центр базарной площади, где людей было мало, обратил внимание на идущую мне навстречу старушку в черном платье и черном платке с сумкой в руке. Присмотревшись, но больше интуитивно, я уловил что-то знакомое в облике и походке этой женщины…»Да это же мама!» - пронзила сознание внезапная и острая, как боль, мысль.
Быстрыми шагами пошел навстречу, не сводя с нее глаз. «Может быть, ошибся?»
Женщина подняла голову, увидела меня и вдруг крикнула:
- Сыночек!
Я успел подбежать, и она упала мне на грудь, заливаясь слезами. Мама сквозь слезы непрерывно повторяла: «Родной! Сыночек!» Я смог только выговорить: «Мама! Здравствуй, мама!» - какой-то комок в груди перехватил дыхание, глаза наполнились слезами.
Так мы, обнявшись, и стояли посредине базарной площади. Со всех сторон сбежались женщины, многие смахивали слезы. Послышались голоса:
- Да это же Матреша из Витенева.
- Никак сына встретила!
Мать стояла, прижавшись ко мне, счастливая. Трогала мои погоны, ордена и с гордостью поглядывала на окруживших нас женщин. А те засыпали меня вопросами: «Сынок, когда война-то кончится? Когда Красная Армия прикончит фашиста?»
Одна женщина робко спросила:
- Не встречал ли, гражданин хороший, моего сына, его Петром звали… Петр Пташкин. Он тоже в моряках.
Не было в ту тяжелую пору более распространенных вопросов при встречах с фронтовиками. Какой надеждой светились глаза женщин, когда они спрашивали о своих родных и близких, от которых давно не было весточек.
И хоть хотелось скорее остаться вдвоем с мамой, не мог я в меру сил своих и компетенции не поговорить с этими женщинами. Чувствовал себя здесь, на площади, полномочным представителем Красной Армии: «Не волнуйтесь, недолго вам уже без мужей и сыновей жить. Добиваем врага. Сына вашего, Петра, не встречал. Но если он на флоте, то должен быть славный моряк. Иных на флоте не держат». В окружении плачущих и незнакомых мае женщин я особо остро ощутил, какими прочными и неразрывными узами связаны советские люди с теми, кто ведет смертный бой на фронтах.
Наконец, с трудом выбравшись из толпы, мы остались с мамой одни. Голод в ленинградской блокаде, лишения и заботы, постоянная тревога за сыновей и мужа сделали маму неузнаваемой, она превратилась в маленькую, худенькую старушку, несмотря на то, что ей было всего сорок шесть лет. Она никак не могла поверить своим глазам, держала меня за руку и сквозь слезы повторяла:
- Неужели это ты, Володя, сыночек! Живой и здоровый! Как же ты приехал с фронта-то?
Шли до деревни пешком и не могли наговориться. Чувствовалось, что мама никак не могла смириться с гибелью папы, в ее словах сквозила надежда: «А может, живой, и объявится?»
Когда зашла речь о брате Алексее и я рассказал, что мы с ним рядом воевали, мама удивилась:
- Так и не встретились? Слетал бы к нему на самолете…
Деревня Витенево, в которой я родился и где проходили мои детские годы, уютно расположилась на высоком берегу небольшой речушки - Кашинки, которая за деревней делала крутой изгиб и далее, петляя и извиваясь, несла свои воды в Волгу. В деревне было всего тридцать домов, в которых издавна жили семьи нескольких фамилий, дальних и близких родственников: Шиловы, Зубаревы, Веденеевы, Вороновы, Николаевы.
За годы войны все здоровые мужчины ушли на фронт, многие погибли в боях. В деревне оставались только женщины, дети да старики, на их плечи и легла вся тяжесть крестьянского труда. Они работали день и ночь в поле, не щадя себя и не жалуясь на лишения и нехватку самого необходимого из питания и одежды. В нескольких домах были сделаны ручные жернова и вся деревня молола рожь, чтобы один раз в неделю испечь хлеб наполовину с картошкой. Трудно было и с одеждой, донашивали старенькое или кое-что из военного обмундирования, оставленного родственниками при побывках после ранения. Кое-где вынуждены были вспомнить и о лаптях.
Рано повзрослевшие подростки двенадцати-четырнадцати лет выполняли мужскую, самую тяжелую работу: пахали, сеяли, убирали хлеб, управлялись с лошадьми - единственными помощниками в тяжелом крестьянском труде. Все, что собиралось на полях и заготавливалось на фермах, шло на нужды фронта, для воинов. Сами колхозники перебивались за счет огорода и подсобного хозяйства.
Тяжело было на фронте. Но здесь, в тылу, было не менее тяжко. И практически вся тяжесть была на плечах женщин. Хочется до земли поклониться русской женщине, трудовой подвиг которой встал вровень с боевым мужским подвигом.
В соседней деревне Игнатове мне довелось встретиться с председателем колхоза Татьяной Михайловной Балакиревой, младшей сестрой моей мамы. Малограмотная, оставшись с двумя малолетними детьми, она с помощью своих подруг-солдаток и односельчан вела колхозные дела, пользовалась доверием и уважением в деревне и в районе.
Ее любили за доброту и отзывчивость, люди шли к ней со всеми своими бедами и радостями и всегда находили поддержку и участие. Когда я видел ее на работе в поле или в минуты веселья, всегда приходили на память некрасовские стихи, настолько своей внешностью, повадками и делами она походила, как мне казалось, на ту русскую женщину, о которой так ярко и неповторимо написал великий русский поэт: «…коня на скаку остановит, горящую избу войдет…»
Глубокий след в памяти оставили встречи с дедом Михаилом, сельским кузнецом, которому в то время было уже под семьдесят. Небольшого роста, сухонький, но сильный и подвижный, он был незаменимым мастером и помощником в крестьянских делах. Работал он в маленькой прокопченной кузнице, расположенной на окраине соседней деревни, и выполнял массу остро необходимых дел: подковывал лошадей, ремонтировал телеги и сани, плуги и бороны, ковал ухваты и запоры. Славился дед Михаил своим мастерством на всю округу. Для нас, мальчишек, в детскую пору он казался чародеем и волшебником. Посещая кузницу, мы не могли оторвать глаз от рук деда, когда он на пару с молотобойцем начинал орудовать па наковальне.
При первом посещении кузницы во время отпуска дед долго смотрел на меня, не узнавая, потом не спеша вытер руки о фартук и подошел ближе.
- Неужто это ты, Володюшка? Вот какой здоровый вымахал, - сказал он, обнимая меня. - Давай, покажи, на что способен фронтовик.
