Альберт Зарипов - Первомайка
— То есть этот журналюга после войны встречался с ним?
— И не только встречался, но и помогал им закупать для этого антитеррористического центра радиостанции, спецснаряжение и прочую дребедень. И все это под видом помощи новому спецподразделению демократической Ичкерии, которое будет бороться с террористами и другим уголовным элементом.
— Чудеса, да и только! — пробормотал кто-то.
— А на тебе это может как-то отразиться? — спросил лейтенант. — Ну, я имею в виду чеченцев…
— Ну, на меня еще в феврале 2000 года уже было покушение, когда меня били только по голове, по пустой глазнице и уже бессознательного хотели задушить. Но я пришел в себя, смог укусить нападавшего за руку и вырваться. Заем я добрался до своего Макарова и отпугнул этого гада. Тогда я получил сотрясение мозга и закрытую черепно-мозговую травму… Ну, полечиться пришлось с годик…
— Ни хрена ж себе! — от этого известия контрактник даже вскочил на ноги и зашвырнул пинком полупустую банку в костер.
— И это вдобавок к тому тяжелому ранению? — профессионально уточнил доктор. — Неужели не видно было, что слепого бьют?
— Да все было видно. Потому и били по пустому глазу, — негромко засмеялся я. — Да мне-то еще повезло! Моего тестя избили так, что проломили череп, и потом пришлось удалить часть мозговых тканей. А ему ведь шестьдесят лет… Сейчас, скажем прямо и честно, он доживает свои дни… Такие травмы просто так не проходят… А через пять месяцев избили моего двоюродного брата. И везде один и тот же почерк: бьют тяжелыми предметами и только по голове. И никаких свидетелей, а тем более виновных…
— Вот гады… — выругался связист. — А они ведь предупреждали, что после войны будут убивать наших офицеров…
— Это ты зря. Вот на чеченов-то я как раз и не думаю. Ну не станут они охотиться на одинокого и слепого инвалида. Они ведь бойцы, а не шакалы. Я более чем уверен, что это работали по заказу наших местных ворюг с большими погонами, которым я мешаю воровать деньги у остальных инвалидов войны. Они ведь на нашей крови такие деньги имеют, что строят здоровенные особняки, ездят на дорогих джипах, отдыхают на Канарах…
— А ты их, наверное, хочешь отправить на нары? — с некоторой долей иронии спросил полковник.
— Да ну что вы… Я не хочу… — в тон ему скромно ответил я. — Я уже пытаюсь это сделать… А что делать? На войне — как на войне. Путевки подлечиться в санатории они мне не дают, деньги у меня воруют. Вот и приходится воевать.
— Ну и кто побеждает? — уже серьезно задает вопрос начальник разведки. щ Ты ведь один, а их сколько?
— Да. Их много, а я один. Вот на меня напал один отставной майор, которого менты теперь пытаются отмазать. Уголовное дело возбудили только через год.
Притом еще и меня признали подозреваемым. Из дела пропадают самые важные документы. Акты судмедэкспертизы мне не выдают на руки уже который год.
Повторную независимую экспертизу следователи назначать не хотят. В общем, заминают дело по полной программе.
— Ну а кто-нибудь из наших тебе помогает? Ну Стас, например?
Лейтенант, задумчиво разгребавший остывающее кострище, вспомнил про Гарина, и я лишь с досадой поморщился от этого напоминания.
— А что Стас? Он сейчас живет в Москве и теперь может только языком болтать, а до дела у него руки не доходят. Его же в «Альфу» взяли инструктором по тактико-специальной подготовке. Может, для того, чтобы языком не болтал, или он действительно суперпрофессионал по тактике, не знаю. Дали в столице белокаменной трехкомнатную квартиру. Он теперь на недосягаемой высоте, а про других сослуживцев вспоминает только по праздникам.
— Да. Хохол наконец-то стал москвичом, — прокомментировал доктор карьерный взлет моего оперативного офицера.
— Москвичи — это те, кто родился и вырос в Москве. А я его называю или чмосквичом…
— Как-как? Чмосквичом? — удивленно переспрашивает лейтенант.
— Вот именно — чмосквичом. Или по другому — москвичмом, — со злой усмешкой выговариваю я. — Когда меня обложили почти со всех сторон и угрожали убийством, то я попросил его сделать мне временную прописку, чтобы я мог с семьей отсидеться в Москве. Так он испугался за свою жилплощадь и отказался дать этот штампик в моем паспорте. После этого я перестал с ним поддерживать связь, да и говорить о нем не хочу. Одно дело, когда он простачком прикидывался: придет в госпиталь к кому-нибудь и все продукты сожрет на халяву, а потом извиняется: «Ну ты, брат извини. Я же хохол». Пришел он и ко мне в госпиталь…
— И тебя он объел? — засмеялся старший лейтенант.
— А ты думаешь, что он поскромничает? — тоже рассмеялся я и сказал уже серьезно. — Да хрен с этой едой. Мне он сказал, что я в камышах тарился под Первомайским, а он от духов отстреливался. Ну, чисто сельский дурачок — и что с такого возьмешь? А когда понадобилась серьезная помощь, так он показал свою истинную натуру…
— Не знаю даже что и сказать… — задумчиво протянул доктор. — Это ведь Москва. Может, он за свою жилплощадь и за семью так боится?
— Вот именно. Если обеими руками держаться за большую и пышную звездень, то другу он теперь может протянуть только… Что?
— Свой конец.
— Правильно. Может быть, кому-то это приятно, но только я почему-то больше не хочу с ним общаться.
Опять стало тихо. Я подумал, что слишком уж загрузил всех присутствуюих серьезной и невеселой информацией, что надо бы сменить тему разговора, и тут я вспомнил статью из нашей южной военной газетенки:
— А еще наша окружная «Окопная сплетница» брешет, что я подорвался на своей гранате. Выдернул чеку и уронил гранату под ноги. Потом наклонился посмотреть, что же с ней станет, и тут она сработала. Мне выбило глаза и посекло осколками ноги.
Здесь все невольно посмотрели мне на ноги. Я нарочито громко вздохнул и задрал штанины. Ноги как ноги, кроме растительности — ничего особенного.
— «Офицер получил множественные ранения ног» — процитировал я реплику газетчика из нашего «Брехунка».
— Слушай, ты в следующий раз перед приходом к нам еще по бутылке прибинтуй к ногам. Ладно? — задумчиво предложил лейтенант. — У маскхалата штанины широкие, никто и не заметит.
Все засмеялись, а доктор вздохнул:
— Кому что, а ему лишь бы выпить.
— Да с одной бутылки даже по сто грамм на нос не вышло, — отвечал лейтенант. — От таких новостей уж точно выпить захочешь. А организмы у нас молодые и закаленные, так что маловато будет. Или в грелке попробуй. У нас рядом с училищем спиртзавод стоит. Так нам девки местные в грелке спирт носили.
— А то я не знаю. Так то же училище, а здесь… Божья благодать.
Хоть я и стараюсь говорить эти слова шутливо и весело, но мне опять становится тягостно на душе. Я-то понимаю, что лейтенант, да и все остальные, были бы рады хоть на какое-то время заглушить свою жгучую тоску по родным и близким…
Но я тут ничего не могу поделать и только лишь потише повторяю:
— Да… У вас тут божья благодать…
— Это понятно… А как там наши поживают? — вдруг спрашивает один из них.
— Ну, я знаю, у доктора и начсвязи дома все нормально. А вот к остальным выбраться то времени, то денег нету. Да и здоровье барахлит. К твоей матери твои земляки заезжают, которые с тобой в бригаде служили, — сказал я маленькому солдату.
Так и не дождавшаяся своего единственного сына мать после тяжелой потери серьезно заболела, долго лечилась в ПНД и стала инвалидом. Но про это я умолчал, старательно избегая его пытливого взгляда. «Тебе этого лучше не знать. А вот съездить к родным сержанта и лейтенанта как-то совесть не позволяла. Все-таки мои подчиненные… Но в этот год обязательно поеду», — подумал я.
Внезапно в воздухе раздался знакомый громкий гул. Небо было безоблачное и чистое, но гудение было очень знакомым. Гул все нарастал и больше и больше напоминал мне гудение самолетных двигателей, заставляя меня встряхнуться и что-то делать.
— Ну, мне пора…
Я начал осторожно спускаться по склону, по которому узенькой змейкой вилась тропка. Где-то на середине пути тропинка резко оборвалась, и я полетел вниз… …И проснулся с бешено колотящимся сердцем. Весь в холодном поту, я лежал и слушал, как на соседнем военном аэродроме ранним утром прогревают двигатели тяжелые транспортные самолеты.
Я выхожу на балкон и закуриваю сигарету. Мне радостно от того, что приснился такой сон. Да и оттого, что свежий утренний ветер и рев самолетных двигателей напоминают то славное время, когда звучала команда «по местам», опускалась самолетная рампа, и черное чрево транспортника или вертушки вбирало в себя разведгруппы спецназа, готовые высадиться где угодно и работать против кого угодно…
ЭПИЛОГ
Различными путями идут люди к концу своего пути. Имея свой маршрут, я никогда не допускал даже мысли о том, что когда-нибудь буду писать мемуары… Но эти строки являются всего лишь точным воспроизведением тех событий, в которых мне довелось участвовать. Естественно, что все пережитое за эту неделю наложило отпечаток на всю мою оставшуюся жизнь. Быть инвалидом войны 1 группы в нашем государстве — это тяжкое бремя, которое непосильным грузом ложится на плечи изувеченного человека. Не столько физические тяготы становятся невыносимыми, сколько моральные переживания от общения с окружающими людьми, которые абсолютно открыто демонстрируют как положительные, так и все свои отрицательные качества…
