Виталий Шевченко - Константиновский равелин
— Эх, все же жаль, что нет связи со штабом! —сокрушенно вздохнул Калинич.
— Да, жаль! — согласился Евсеев. — Но и штаб не решил бы иначе! Люди сделали все, что было в их силах! Оставаться здесь — просто бессмысленно!
— Когда начнем? — согласился с доводами командира Калинич.
— Пожалуй, завтра ночью! Надо будет обсудить вес с командирами секторов. Тебе, в свою очередь...
Евсеев не успел договорить: шум, крик и автоматная стрельба донеслись со двора равелина. Быстро взглянув друг другу в глаза, Евсеев и Калинин со всех ног бросились из кабинета. У ворот стояло плотное кольцо возбужденных людей. При виде начальства они расступились и открыли распростертое на земле тело матроса:
— Кто?! — жестко спросил Евсеев.
— Гусев!—отвечали ему из темноты. — Хотел открыть ворота! На измену пошел, да вовремя заметили!
— Так! — словно отрубил Евсеев, сверля всех колючим взглядом. — Изменника вышвырнуть за стены! Остальным — разойтись!
6. ПОГИБАЮ, НО HE СДАЮСЬ!
Сквозь настороженный мрак редеющей ночи, сквозь легкий туман инкерманскнх долин тихо и неуклонно поднимался спелый, цвета апельсина, солнечный шар. Первые его лучи скользнули мимо равелина, позолотив на западе взлетевших на добычу чаек. Легкий утренний ветерок пробежал над крышей, развернув полотнище полуобгоревшего военно-морского флага, поднятого на мачте равелина. С самого начала осады >то полотнище ни ночью ни днем не убиралось с крыши, и, пробитое во многих местах осколками и пулями, продолжало реять над грудой камней и горсткой храбрецов.
Наступило последнее утро обороны.
Ровно в 8.00 люди получили свою порцию сухарей, политых маслом, — воды не было уже второй день. Немцы не начинали атак и, казалось, совсем забыли о равелине. Зато на всем побережье шли последние приготовления к переправе. Отсюда, с крыши равелина, было видно, что немцы действуют совершенно открыто, с наглой уверенностью, что переправе никто не может помешать. К этому у них были основания — с восточной и южной стороны города бон шли уже на Маляховом кургане и у железнодорожной станции. В руках наших частей оставался совсем небольшой кусочек севастопольской земли.
И все же, несмотря на относительное затишье, в равелине вскоре оказался раненый. Один из бойцов неосторожно приподнялся над крышей, и пуля снайпера прошила ему правое предплечье. Бросились искать Ларису, и тут только обнаружили, что ее нигде нет...
Слух об этом дошел до Зимекого не сразу, окольными путями, и он ему не поверил, несмотря на сжавшееся в жалким комочек, замершее сердце. Он отпросился у Ост-роглазова на несколько минут и, нс чуя под собой ног, бросился в лазарет. Среди пустых, унылых коек и тошнотворного запаха лекарств ее действительно не было.
Алексей растерянно прошелся по пустой н гулкой комнате, все еще ожидая, что Лариса выйдет сейчас навстречу откуда-нибудь, куда она спряталась нарочно, чтобы испытать его терпение. По зловещая тишина, нарушаемая лишь размеренным стрекотом круглых стенных часов, вдруг надвинулась на него, как надвигается железная громада локомотива, и он едва устоял, опершись о стену рукой.
И все вокруг вдруг стало холодным и чужим. И если бы не стойкая горечь на губах первого и единственного се поцелуя, он бы и впрямь поверил, что все это было сном...
Разбитый и безвольный, Алексей покинул лазарет н медленно поплелся по коридору. Он шел, низко опустив голову, смотря себе под ноги, и вдруг застыл: прямо перед ним, на цементном полу, лежал труп.
Секунду длилось оцепенение, а затем Алексей стремительно нагнулся над бездыханным телом и заглянул в лицо.
— Кто же это тебя так, браток? — тихо проговорил Зимскмн, с трудом узнавая Демьянова. — Как же это так?
Тихий стон заставил его вздрогнуть и быстро приложить ухо к груди убитого, но стон повторился, и Зимский понял, что ошибся — стон шел из зияющей чернотой дыры провала.
Оставив Демьянова, Алексей бросился вниз, скользя по осыпающимся камням. Скорее! Скорее, как только позволяет разрывающееся на части сердце! Этот стом принадлежал человеку самому дорогому, без которого нет жизни на земле!
Он не думал в этот миг о том, почему Лариса оказалась вдруг в страшной яме в столь бедственном положении. Все его мысли были заняты только одним: «Скорее! Oiw-скать! Спасти!»
Он нашел се чуть ли не на самом дне провала, бесчувственную, но еще согретую тлеющим огоньком жизни, н,
бережно взяв на руки, поспешил с драгоценной ношен наверх.
То. что он увидел, выбравшись наконец на свет, заставило его содрогнуться от жалости и злобы: прекрасные каштановые волосы Ларисы были густо пропитаны кровью. Наискосок на левом виске, от мочки уха до надбровной дуги, зияла запекшаяся черная рана.
— Лариса! — простонал Алексей, прижимаясь пылающей щекой к мраморной прохладе ее побледневшего лица. — Родная моя...
Слезы накипали у него на глазах, но он не замечал их и быстрыми шагами, почти бегом, несся по коридору, торопясь поскорее выбраться прочь из этих мрачных сырых коридоров туда, на свежий воздух, к людям, чтобы найти среди них и пометь, и успокоение, и сочувствие.
А люди с деловым видом пробегали между секциями с автоматами в руках, готовились к атакам и тянули связь па КП.
Из развалин северо-восточной секции вышел лейтенант Остроглазов. Прищурившись от утренних лучен, он сладко потянулся, затем посмотрел на небо, где над местом будущей переправы одиноко висела «рама», вынул пистолет и сделал в нее подряд несколько выстрелов. Пара трясогузок, напуганная стрельбой, сорвалась с камней и, ныряя, пересекла двор.
«Рама» вдруг повернула и ушла в сторону Инхер-мала. Остроглазов весело рассмеялся...
И в этом мире людей, суетящихся, тянущих связь, с презрением стреляющих по самолетам, появление Зим* ского с необычайной ношен на руках вызвало недоумение и смятение.
Все мгновенно окружили его плотным кольцом, с жалостью и сочувствием смотря па окровавленное, но не потерявшее красоты лицо Ларисы. Лейтенант Остроглазов решительно протиснулся сквозь толпу, стремительно вскинул глаза на Знмского:
— Жива?!
— Без чувств! —- кивнул головой Алексей.
— Нашатырный спирт! Живо! — приказал лейтенант одному из матросов. Тот со всех ног бросился в лазарет.
— Как же это получилось?
— Кто ее?
— Какой гад поднял руку?
Этот град вопросов посыпался на Зимского, но тот только недоуменно пожимал плечами, сам не п силах ничего объяснить.
— Где вы ее нашли? — спросил в свою очередь Остроглазое.
— Там... Недалеко от лазарета... в провале... — Зим-ский только теперь вспомнил о другой жертве. —Там же лежит убитый Демьянов...
— Убитый? — изумленно поднял брови лейтенант.
— Да... очевидно, ударами в голову...
— Черт! — со злостью сжал кулаки лейтенант. — Ничего не понимаю! Ага! Принесли? — обратился он к матросу, принимая от него пузырек с нашатырным спиртом. — Ну-ка...
Он открыл пробку и поднес пузырек к самому носу Ларисы. Прошла секунда, две... три... четыре...
Но вот веки Ларисы дрогнули, она слабо застонала н открыла глаза. Она смотрела вокруг мутным взглядом, ничего не понимая, потом глаза ее прояснились, и она вдруг затряслась в судорожных рыданиях.
Все, словно по команде, хмуро опустили голозы, Алексей покрепче прижал вздрагивающую Ларису к себе, захлестнутый по самое горло радостью от ее возвращения к жизни.
Она уткнулась носом ему в грудь и сквозь сдавленные нервной судорогой челюсти смогла выдавить всего лишь одно слово:
— Гусев...
Глаза Алексея потемнели от ярости, глухим валом пронесся по толпе гневный ропот, Остроглазов скрипнул
зубами:
— Негодяй! Жаль, что отделался такой легкой смертью! — и затем, повернувшись к Алексею, проговорил:
— Товарищ Зимский! Отнесите Ланскую в лазарет. Я сейчас доложу обо всем капитану третьего ранга!
И сквозь группу мгновенно расступившихся матросов, освободивших дорогу, Алексей медленно пошел вперед, бережно и нежно унося понемногу оттаивающую от ледяного ужаса прошедшей ночи Ларису...
Когда Алексей вернулся в секцию, товарищи, сидевшие у амбразур и брешей, встретили его с подчеркнуто
теплым вниманием. Этим было высказано признание его права на любовь Ларисы, этим же выражалось сочувствие по поводу ночного происшествия и радость в связи с благополучным его исходом.
Сам же Алексеи находился в нервозно приподнятом состоянии. Он окончательно понял, что без Ларисы ист ему жизни на этой земле, и теперь, оставив ее в лазарете с каждой минутой набирающей силы, он был готов смеяться и плакать от счастья!
