В лесах под Вязьмой - Александр Александрович Тамоников
Майор Шилов проорал:
– Вперед, товарищи! Примкнуть штыки!
Кто-то пошутил:
– Вообще-то, наоборот…
Когда патроны кончились, бойцы схватились за лопатки, ножи, стали насаживать штыки на стволы карабинов. По команде людская масса покатилась со склона. Орали дружно, во все горло, лица искажались против воли. Разведчики бежали вместе со всеми – невозможно отлынивать в такую минуту! Перед глазами мелькали бледные лица немецких солдат. О смерти не думалось – какая смерть, когда такой кураж! Солдаты противника что-то кричали, пятились, поливали атакующих свинцом. Одни падали, другие спотыкались о мертвых, но все равно бежали, ускорялись. Столкнулись две толпы, началась свалка, которая сразу же распалась на мелкие очаги. Бились яростно, всем, что было под рукой. Мелькали ножи и отточенные грани саперных лопаток, хрустели кости, визжали раненые. Дрался на кулаках Завадский – Глеб видел, как он с одного удара повалил плечистого громилу, раздавил ему ногой шейные позвонки, схватил за ворот другого, стал наносить убийственные удары в челюсть. «Хорошо, что Настю сплавил», – мелькнула мысль. Это точно не женское дело. Напор был страшен, массовая гибель людей не имела значения. Рубились мощно, раскалывались черепа. Немцы не выдержали. Солдаты пятились, их сбивали с ног, втаптывали в землю. Ловко махал ножом красавчик Становой, порезал кому-то грудь, ногой отпихнул от себя, набросился на зеленеющего очкарика в форме обер-гренадера, вонзил лезвие ему в ключицу, злорадно смотрел, как тот извивается. Никита Костромин покатился под ноги внушительному здоровяку, а когда тот споткнулся и пробороздил носом землю, в руках у парня образовался конфискованный ранее «Люгер», он сжимал рукоятку обеими руками и всаживал пули в корчащееся туловище. На Шубина накинулся жилистый капрал, вскинул МР-40, передергивая затвор – мгновением ранее он сменил магазин. Вариантов не было, удар лопаткой плашмя по голове оглушил неприятеля, глаза сбились в кучу, и очередь прошла левее. Глеб вырвал автомат из трясущихся рук и всадил несколько пуль в неприятеля, прижав ствол к его животу. Потом переступил через мертвое тело, стал пробивать очередями «просеку» во вражеских рядах.
Противник дрогнул – воевать в столь диких условиях он не привык. Сначала солдаты отступали поодиночке – ломались самые слабые. Потом стали откатываться целые группы. Их офицер возмущался, но ровно до того момента, пока пуля не заткнула ему рот. Остальные тоже не видели смысла в драке, догоняли своих. Вскоре все потрепанное войско бросилось прочь. Солдаты неслись по склону, спотыкались, катились. Красноармейцы подбирали автоматы, стреляли им в спины. Склон покрылся телами в «мышиных» шинелях, лежали густо. Кто-то побежал, отпихнул ногой мертвого пулеметчика, и через несколько мгновений МГ-34 открыл огонь по своим, стал валить солдат гроздьями, достал до грузовиков, застывших у околицы. Выжившие немцы перепрыгивали через плетень, валились в канаву, по которой отползали к поселку…
Голова кружилась, в ней еще сверкали росчерки молний. Уцелевшие красноармейцы разбирали трофейное оружие, делились с товарищами гранатами и запасными рожками. Сил для разговоров не было, работали молча.
– Ох, грехи наши тяжкие… – вздохнул обессилевший Лева Глинский, падая на мертвого немца, которого сам же и прирезал. – Делайте что хотите, товарищи, дальше я не пойду!
– Вставай, боец! – рычал Завадский. – Смерть свою проспишь!
Тот самый капитан был еще жив. Рука висела плетью, из рукава сочилась кровь, но он этого не замечал. Он изо всех сил орал:
– Живо собрать оружие – и в лес! Немцы не будут наблюдать, как мы тут развлекаемся!
Бойцы поредевшей сводной группы потащились в лес. В контратаке потеряли полсотни парней, но неприятельских солдат уложили больше. Немцы еще не опомнились. Выжившие уходили в поселок. Танки не стреляли – израсходовали весь боезапас. Но где-то на западе гудели моторы и лязгала траками бронетехника. Из северного леса, огибая поселок, снова повалила толпа – бойцы 338-й дивизии продолжали выходить из котла. То же самое происходило на южной околице – там тоже собирались люди в красноармейской форме, военнослужащие из разбитой 329-й дивизии. Там было много раненых, многие были без оружия. У этих людей еще имелся шанс безнаказанно добраться до восточного леса – немцы не созрели для повторного удара. Толпа устремилась вдоль опушки, растянулась.
– Шубин, вы живы? Отлично! – Взъерошенный майор Шилов подлетел с рассеченной бровью и окровавленным ухом. – Только вы знаете, как выйти из окружения через Барское ущелье! Нас много, но не знаю, сможем ли построить эту толпу в походно-боевой порядок. Кто из ваших людей знает дорогу?
– Красноармейцы Завадский и Костромин, товарищ майор. Знали еще двое, но они погибли.
– Я не слышу, лейтенант, – поморщился Шилов, – что вы там мямлите себе под нос?.. Ой, прошу прощения… – Он дотронулся до пострадавшего уха и скривился от боли. – Немец резвый попался, слуховой нерв повредил, вот я и оглох на левое ухо… Повторите, пожалуйста. – Майор повернул к собеседнику здоровое ухо.
Шубин повторил.
– Действуйте, лейтенант! Нужно найти штаб и организовать вывод людей. Времени нет, а я ума не приложу, где в этой суматохе искать Михаила Григорьевича. Полчаса назад они ушли в лес…
– Найдем, товарищ майор, не иголка.
– Действуйте, Шубин, весь этот табор нужно выводить. Я позабочусь об арьергардной группе.
– Товарищ лейтенант, – дрогнувшим голосом позвал Становой. – Тут Толик Иванчин очень плох…
Дрогнуло сердце. Но он же не мог одним взглядом оценить обстановку целиком! Красноармейца Иванчина аккуратно положили на развернутую плащ-палатку. Разведчик вздрагивал, зажимал рукой простреленный живот. Нижняя часть туловища пропиталась кровью. Он был в сознании, все
