Михаил Демиденко - Приключения Альберта Козлова

Ползли по грязюке часа полтора. И все-таки доехали. Точно, доехали! Машина остановилась.

Вылезли. Я не увидел — почувствовал, что где-то рядом дома. Мы должны были приехать на окраину Придачи — отсюда самый близкий путь к Чернавскому мосту.

Пошли.

Спустились в траншею. Под ногами зачавкало. Вышли на открытое место.

Дождь усилился.

Спустились во вторую траншею.

Откинулся полог, и в лицо ударил свет. И опять темно. И вот я уже в блиндаже, ослепленный керосиновой лампой.

Убежище сделано из случайного материала — кусков фанеры и толя, обшито штакетником от заборов. Вместо стола — дверь. Мирная дверь с облупленной белой краской. На ней сохранилась переводная картинка. Чей-то ребенок перевел картинку на дверь. И плыли в неизвестность русские воины со щитами, повешенными на борт корабля.

В блиндаже у железной печурки сидели давешние пехотинцы в маскхалатах, что сватали меня в проводники. Они пили чай из консервных банок, обжигаясь и смакуя.

— Погодка-то — класс! — сказал один, точно сообщал превеликую радость, и закашлялся.

— Грейтесь!

Мы присели на ящики из-под снарядов — тетя Клара, дядя Ваня-Вилли, капитан из разведотдела и я. Я так и не знал толком, чей капитан. Наш ли, в том смысле, что с авиационной дивизии, или он подчинялся другому начальству.

Здесь, на передовой, задавали фасон пехотинцы в маскхалатах, так что капитан сидел и помалкивал.

— Порядок следования такой, — сказал старший из них. — Идем к реке двумя группами. Альберт Терентьевич, предупреждаю, когда взлетит осветительная ракета, не вскакивать, лежать спокойно, я буду рядом. Да, молодой человек, переоденься в гражданское. Обмундирование сложи сюда, — он протянул брезентовый мешок. — Документы тоже клади. Не пропадут. Вернешься — возьмешь. Порядок общий.

— А зачем переодеваться? — не утерпел я.

— Промокнешь. Вернешься — в сухое переоденешься. Мамок у нас нет. Промокнуть придется до нитки.

— Выйдем к переправе, — продолжал ставить задачу старший, — в стороне, метров на двести. Альберт Терентьевич, где брод-то твой? Давай точные координаты.

— Прямо от водокачки начинается.

— Придется вдоль бережка прогуляться… Не страшно?

— Может, переплыть и натянуть конец? — спросил кто-то.

— Не удержишь. Завязать не за что. Дорогое удовольствие.

— Не стоит мудрить. Делать будем, как решили.

— Верно!

— Значит, порядок следования: первым иду я, за мной — проводник, двое для прикрытия — ты и ты. С интервалом в десять минут выходит вторая группа. Не доходя до берега, залегает. Проводник спускается к реке, находит брод, дает сигнал. Так можешь? — Он прокричал не то птицей, не то кошкой. — Подать звуковой сигнал?

— Могу.

— Ну-ка, попытайся, изобрази.

Я изобразил… Разведчики подумали и, видно, решили, что сойдет…

— По сигналу фонариком подходит основная группа. Прикрытие знает свою задачу. Так… Первым через реку идет проводник, вторым вы, гражданка, замыкающим вы, господин офицер.

Дядя Ваня-Вилли криво усмехнулся.

— При переходе, замыкающий, следите за женщиной, чтоб не снесло на глубину. В случае если собьется, вещи бросаете. То же самое в случае обнаружения: возвращайтесь на исходный рубеж. Прошу к столу, ознакомиться с последними данными. Пленный показал, что стыки батальона проходят между этими домами.

Я не слушал, я переодевался в гражданское. Форму складывал в мешок. Достались старые, но еще крепкие лыжные брюки, башмаки на резиновой подошве, майка, рубашка фланелевая, ватник и кепка, как блин. Она была великоватой. Гномика дяди Бори я переложил в карман лыжных брюк.

Вообще-то у меня мелькнула мысль не брать его с собой. Потому что он несчастливый — хозяина закололи диверсанты, хотел снести его в деревню девушке дяди Бори, попал под бомбежку, затем на гауптвахту… Пусть суеверие. Но на фронте все становятся суеверными. Бывает, человек в тылу на собственной мине подорвется, а случается — из кромешного огня выходят без царапинки. Как кому повезет. Судьба.

И все-таки я оставил гномика в кармане. Я должен был перешибить судьбу. Если бы я его не взял, я бы знал сам для себя, что струсил, что боюсь идти к реке, что зря разведчики понадеялись на меня. Я бы предал память Сеппа, и… от меня зависела жизнь тети Клары. Жизнь! Вот как обернулась.

Очень ответственно и по-настоящему страшно. Почему-то мои мысли, желания и решимость сосредоточились вокруг игрушки из желудей и ольхи — возьму или нет, вот что самое главное. Как в машине, когда весь мир, все ощущения сжались до размеров кузова. Что это — спасение? Или самообман? Но так проще. Легче.

Не хотелось уходить из блиндажа. Глаза долго не осваивались в темноте, и мы шли как слепые, разведчики поторапливали.

Мы шли полем. Затем легли. На брюхо. На мокрую, разбухшую землю.

Дядьки в маскхалатах ползли, как ужаки, точно всю жизнь ползали, а не ходили, с автоматами, с ручными пулеметами Дегтярева — весьма неудобной штукой для транспортировки в горизонтальном положении.

— Не отставай!

Не знаю, как бы я оправился с подобной гонкой на брюхе месяца три назад. Я бы задохся, умер от разрыва сердца, расплакался бы, сдался. Три месяца выросли в три года. Я полз. Пусть не совсем быстро и ловко, но полз. Не зря натаскивал командир роты младший лейтенант Прохладный. Вот тот случай, ради которого он гонял, как злобная мачеха падчерицу, и в непогоду и в вёдро. Я промок, как суслик. Меня можно было взять, скрутить, выжать и повесить сушиться на веревочке. Холода не чувствовалось. Наоборот, я задыхался от жары.

— Не мешкай! Ну, где ты?.. Как чувствуешь, оголец?

Заныла спина, руки исцарапались. Осень, а колючки впивались в ладони, как летом в зной.

Выползли к берегу. Я перевернулся на спину и ловил ртом воздух, его было так мало, совсем не было. Река шумела. Никогда не подозревал, что река Воронеж шумит. Вырисовывались какие-то развалины на там берегу. Водокачка, что ли? Взорвали ее. Сгорела.

— Соображай, куда теперь, — шептал сбоку старший. — Что разлегся, как на пляже? Гляди, гляди, куда нужно. Давай, давай!

«Чего давай?» — соображал я. Я не узнавал места. Днем я тут тысячу раз гонял футбол, кувыркался, загорал, а теперь не могу понять, где мы. В городе не светится ни один огонек. Не за что было зацепиться взглядом. Где-то здесь спускается к реке улица Дурова.

— Давай, давай!

— Погодь! Не узнаю.

— Заблудился?

— Тут блукать негде. Не узнаю места.

— Чего не признал?

— Незнакомое место.

— Не шути, Альберт Терентьевич.

— Дай подумать.

Два бойца с РПД расползлись в разные стороны.

— Валяй к воде, — посоветовал старший. — Может, лучше сообразишь.

— Ладно.

Я скатился с берега — он оказался скользким, точно его намылили. Сел. Я разозлился. И на себя и на разведчиков… Ночью все выглядело иначе… Черным.

Я встал и пошел. Встал, как хотите. Не умею я ночью ползать на брюхе и соображать, где нахожусь. У меня мозг иначе устроен.

«Так… — рассуждал я. — Водокачка. Вот она. На месте. Взорвали — не имеет значения. Здесь где-то была дорожка. По ней к броду и спускались».

И я почувствовал, что нашел ее. Честное слово! Не видел, а почувствовал, что стою на ней. И это меня так обрадовало, что я забыл дать условный сигнал голосом — промяукать, что ли, или прокричать птицей.

Где-то был мелкий заливчик. Есть! Вижу! Блестит река, сюда забегает.

Я хотел было пройти дальше по берегу, чтоб получше разобраться в приметах, но сильно ударили под коленки, я упал. Одновременно на правом берегу взлетела ракета. Ослепительная и злая.

— Нашел! — закричал я, потому что благодаря ракете смог увидеть противоположный берег, куст, на который мы равнялись, когда переходили реку. — Нашел!

Двинули по затылку, я уткнулся носом в землю.

— Нишкни! — зашипел боец с ручным пулеметом. — Замри, обормот.

Ракета догорела и упала в реку.

— Не сердись, Альберт Терентьевич, — сказал боец. — Дурак же ты! Выдал бы… Чего под носом у фрицев гуляешь, как в школу идешь? Извини, что ненароком пришиб, рука у меня тяжелая.

— Говори, а рукам воли не давай, — сказал я с обидой. — Думаешь, сильный, так… Обрадовался. Нашелся силач.

— Нечаянно… Сгоряча.

— Ну, как, как? — послышалось сбоку. Подполз старшой группы. — Нашел? Даю сигнал.

Старшой обернулся, распустил маскхалат, как летучая мышь крылья, замигал фонариком. С немецкой стороны не видно было сигналов.

Пока он сигналил, меня опять начали одолевать сомнения — правильно ли я сориентировался, не ошибся ли. Когда горела немецкая ракета, я отлично видел приметы, навалились темнота и дождик — и я не верил себе.

Где-то стреляли. У Чернавского моста ударили минометы, залились пулеметы… Может, нас обнаружили? Почему тогда стреляют у Чернавского?