Андрей Серба - Тихий городок
«…Приглашены для разговора…» Шевчук недаром закончил свою речь этой фразой. Обычно человек лучше всего запоминает последние слова собеседника и чаще всего реагирует именно на них. В данном случае подполковник сознательно вложил в свою заключительную фразу самую важную для бывшего генерала информацию: «вы не арестованы». Как отнесся он к этому известию?
Шевчук поднял голову. Бывший генерал продолжал стоять у двери в прежней позе, его лицо оставалось таким же непроницаемым, как и в начале разговора.
— Разрешите воспользоваться вашей любезностью и сесть? — спросил он, почувствовав на себе взгляд Шевчука.
— Конечно.
Николай Николаевич сел в указанное ему ранее кресло, снял с головы фуражку, положил на колени. Не спеша вытер носовым платком шею, залысины на лбу и только после этого посмотрел на собеседника.
— Господин подполковник, я не думаю, чтобы у вас было лишнее время. Ну а в моем возрасте вообще дорожат каждой минутой. Так что давайте приступим к делу, из-за которого я понадобился вашему ведомству. Итак, чем вы интересуетесь?
— Вопрос один. Но прежде чем его задать, прошу вас хорошенько подумать. И если по каким-либо причинам вы решите утаить от меня правду, лучше не отвечайте вовсе. Договорились?
— Задавайте свой вопрос.
Шевчук открыл верхний ящик стола, достал оттуда несколько фотографий. Подошел к Дубову и опустился в кресло по другую сторону журнального столика. Сложив фотографии веером, положил их перед Николаем Николаевичем.
— Здесь снимки пяти разных мужчин. Возможно, среди них вы увидите своих знакомых. В таком случае просил бы рассказать мне о них и припомнить, когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз с ними встречались.
Дубов взял веер из фотографий в левую руку, двумя пальцами правой вытащил из него одну. Поднес ее почти к глазам и какое-то время пристально всматривался в изображение. Затем осторожно положил снимок на стол и вытащил из веера новый. Вот на столе очутилась последняя фотография. Николай Николаевич аккуратно сложил снимки в стопку и придвинул ее к Шевчуку. Откинулся на спинку кресла, устало провел ладонью по глазам.
— Господин подполковник, почему вы решили, что я захочу оказывать помощь вашему ведомству? В конкретном случае вам?
— Уверенность в том, что вы не считаете сейчас Советскую власть своим врагом.
— Не слишком ли смелое заключение?
— Почему же? Человек, и по сей день верящий в правоту «белого дела», никогда не будет ждать прихода Красной Армии. Тем более, что у вас имелась реальная возможность покинуть город задолго до нашего прихода. И потом, русский генерал ни за что не станет встречать вражеские войска в парадной форме и отдавать честь их знамени… Вы же сделали это. А такие поступки не бывают случайными. Если я в чем-то ошибаюсь, поправьте меня.
— Нет, вы правы. Я действительно мог бы сейчас находиться далеко от этих мест. К примеру, в Чехословакии или Австрии… И не поступил так по той единственной причине, о которой вы упомянули: с некоторых пор я перестал считать Красную Армию своим врагом. Больше того, я стал симпатизировать ей. Забавно, не правда ли?
— Отчего же? Насколько мне известно, даже бывший главком белых армий Деникин призвал всех честных русских офицеров-белоэмигрантов в случае возможного военного конфликта между фашистской Германией и Советской Россией встать на сторону своей бывшей родины. И сам явил в этом пример.
— Бывшей родины не бывает, подполковник. Родина только одна. Одна-единственная во всех случаях жизни, даже если ты далеко от нее и лишен возможности ступать по ее земле. Но вас вряд ли интересуют мои рассуждения. Поэтому вернемся к тому, что заставило меня пересмотреть свое отношение к новой России. Надеюсь, вам известно, что я с детства связал свою судьбу с русской армией и с тех пор всегда дорожил ее честью и славой. И сражался я не за родовое поместье или счет в банке, которых не имел, не за право кого-то эксплуатировать, чем никогда не занимался, а за Россию, за ее честь и достоинство, за надлежащее ей место в ряду великих цивилизованных держав.
Николай Николаевич смолк, с интересом глянул на Шевчука.
— Почему молчите, подполковник? Сейчас как раз время сказать, что я не понял вашей революции и не смог подняться выше своих сословных и кастовых предрассудков.
— Зачем повторять прописные истины? Ведь нам обоим известны такие генералы, как Брусилов, Самойло, Бонч-Бруевич, Николаев, которые также отдали свою жизнь и талант русской армии и не мыслили себя без нее. Думаю, что им не меньше, чем вам или вождям «белого движения», были присущи чувство патриотизма и любви к русскому оружию. Однако эти чувства привели их в ряды Красной Армии, а не ее противников. И время показало, что правы были именно они, а не вы и ваши единомышленники.
— Да, подполковник, к сожалению, правда истории оказалась не на нашей стороне. И понять это мне помогла последняя война… По крайней мере вы, большевики, доказали, что Россия поверила в вас и вручила в ваши руки свою судьбу.
Я не политик, не экономист, а поэтому никогда не пытался анализировать и судить об этих сферах жизни новой России. Да и зачем пытаться объять необъятное? Ведь визитная карточка любого государства — его армия. Ее состояние и боеготовность — синтез политики и экономики, самое точное отражение внутреннего положения дел и крепости государственного строя. И я, профессиональный солдат, старался, насколько это представлялось возможным, быть в курсе дел Красной Армии. Когда вы, большевики, отказавшись от ряда своих прежних ошибочных принципов военной политики, стали создавать сильную кадровую армию, я впервые пожалел, что нахожусь не вместе с вами. А когда вы воевали в Испании, на Халхин-Голе, в Финляндии, я был уже на вашей стороне. И в сорок первом моим врагом была не Красная Армия, а напавшая на СССР Германия. Я ни на миг не сомневался, что победителем в этой войне будете вы, и желал лишь одного — дожить до дня, когда смогу собственными глазами увидеть непобедимую, как и прежде, русскую армию… Я увидел ее такой, о которой всегда мечтал и за которую в гражданскую сражался против вас, большевиков: сильную и дисциплинированную, с единоначалием и гвардией. И как обидно сознавать, что для этой армии я чужой! Хуже того, когда-то был ее врагом.
Николай Николаевич сделал паузу, побарабанил костяшками пальцев по крышке стола.
— Я вас не утомил? Если да, прошу быть снисходительным к моему многословию. Просто хочу, чтобы между нами не осталось никаких недомолвок. А сейчас резюме всему мной сказанному. Вам, большевикам, удалось доказать, что России, дабы иметь теперешнюю армию-победительницу, требовалось сломать ту, прежнюю, столь милую моему сердцу. А вместе с ней и все то, чьим порождением и детищем она являлась. Посему мой выбор в семнадцатом между красными и белыми был ошибкой… Вот почему, подполковник, перед вами сегодня не враг, а человек, осознавший свои заблуждения, готовый платить за них.
Теперь о том, что вас интересует. Но прежде вопрос. Скажите, к вам никогда не обращались «ваше благородие»? Если такая постановка вопроса для вас неприятна, могу сформулировать свою просьбу по-другому: «Знаком ли вам кодекс чести офицеров армии его императорского величества?»
— Да, я когда-то был офицером императорской армии… но не русской, а австро-венгерской. Так что кодекс чести офицеров царя Николая мне знаком плохо.
— Еще юнкером будущий русский офицер усваивал, что люди в голубых мундирах занимаются гнусным ремеслом. Иметь среди них знакомых, даже просто обменяться с жандармом приветствием считалось признаком плохого тона и бросало тень на репутацию армейского офицера. Правда, слово жандарм сейчас вышло из моды и почти во всех странах заменено более благозвучными словосочетаниями. Но разве от этого изменилась сущность самого ремесла? Вы как полагаете, подполковник?
— Вы хотите сказать, что имеете предубеждение против людей моей профессии? Что ж, это ваше личное дело, и я не собираюсь вас разубеждать… Но, прежде всего, я не считаю себя жандармом. Потом, деятельность всякой спецслужбы в первую очередь определяется тем, чьим интересам она служит и против кого направлена. А как она именуется — не самое главное.
— Пусть будет так. Но все же. Вы предъявили мне несколько фотографий офицеров старой русской армии, предложили охарактеризовать тех, кого я знаю. Другими словами, вы хотите с моей помощью покопаться в их грязном белье. Подобный интерес простителен жандарму, но никак не старшему офицеру военной контрразведки. Неужели у вас нет в прифронтовой зоне других, более важных дел, нежели рыться в прошлом бывших соотечественников?
— А вам не приходило в голову, что некоторые из них до сих пор остались врагами новой России? И сейчас действуют заодно с немцами, этими, как вы сами изволили выразиться, «извечными врагами России»? И я, контрразведчик, обязан пресечь эту деятельность… тем более в прифронтовой зоне?
