Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвертого...)
Алехин появился на крыльце тотчас – ждал. Андрей окликнул его и, волнуясь, доложил.
– А хорошо искали, тщательно? – спросил капитан.
– З-землю носом р-рыли!.. – для большей убедительности словами Таманцева сказал Андрей. – Д-дважды прошли… в-вдоль и п-поперек.
– А с теми, кто машину нашел, кто первыми в роще был, с Павленками, разговаривал?
– Т-так т-точно! Лопатки в м-машине не было. Я в-взял р-расписку.
– Расписка распиской… Ты-то сам как считаешь? Твое мнение?
– Н-не было ее в м-машине… И в р-роще нет… – упавшим голосом сказал Андрей.
В темноте Андрей не мог разглядеть выражения лица капитана, а говорил Алехин, как всегда, ровно и вроде спокойно, и все же Андрей уловил в его вопросах нетерпение, если не взволнованность.
– Поужинай во взводе, – велел капитан. – Потом придешь сюда и в последнем кабинете налево напишешь подробный рапорт. На имя подполковника. Что конкретно сделано, с кем разговаривал и свое заключение. Рапорт оставишь у секретаря. И до утра можешь спать… Да… квартира занята, и во взводе люди. Ложись-ка в машине!..
И Алехин скрылся за дверью – пошел докладывать…
Во взводе повар под нашептывание Хижняка налил до краев литровый котелок густых тепловатых щей с кусками мяса, нарезал большими ломтями полбуханки хлеба. Андрей, сутки не державший и крошки во рту, с жадностью набросился на еду, не замечая ни вкуса, ни своего громкого чавканья.
Дверь в соседнюю комнату была открыта, и там на двухъярусных нарах не раздеваясь спало несколько офицеров с погонами разных родов войск на гимнастерках; двое старших лейтенантов, молодые и сильные ребята, сидели и чистили автоматы.
– Из Москвы… – успел шепнуть Андрею Хижняк, – целый самолет…
И квартиру, где не раз ночевала группа, тоже заняли…
Все прибывшие были примерно одного определенного возраста (двадцать пять – тридцать лет), как на подбор крепкие, мускулистые; кроме пистолетов, они имели перебинтованные в дорогу обмотками личные автоматы. И Андрея осенило: «Чистильщики!»; скорее всего не просто чистильщики, а, как выражался Таманцев, «волкодавы».
Целый самолет – такого за два месяца службы Андрея в контрразведке еще не случалось. Алехин ничего ему не сказал, и Андрею в голову не могло прийти, что приезд генерала, и лопатка, которую он не нашел, и прибытие этих людей – все имело прямое отношение к разыскиваемому их группой уже двенадцатые сутки передатчику.
Он понял одно: происходило что-то необычное, чрезвычайное…
А за стеной, в отделе, Алехин уже доложил, что лопатка не найдена. Реакцию генерала, да и Полякова, Андрею страшно было даже представить. Чтобы отвлечься, он заставил себя обдумывать рапорт.
Он с радостью написал бы его здесь, в помещении взвода, но Алехин велел сделать это в отделе, а там каждое мгновение можно было столкнуться с генералом или Поляковым.
Андрей доел все до дна, от второго отказался и с тяжелым сердцем вышел на улицу. При одной мысли о встрече с генералом его бросало в жар.
Миновав при входе в отдел сержанта-автоматчика, он поспешно шмыгнул в последний налево пустой кабинет. Бумага лежала на столе, и чернила с ручкой здесь тоже были.
Он сидел и писал, а в коридоре время от времени раздавались шаги, и каждый раз он с волнением ожидал, что дверь отворится и появится генерал…
На рапорт ему потребовалось более часа. Написав, проверил и отнес секретарю, неприветливому, угрюмому лейтенанту, тот взял и, не взглянув, сунул в одну из папок.
Проходя по коридору, Андрей расслышал в кабинете начальника отдела невнятный разговор, приглушенный стеной и обитой дверью. Слов нельзя было разобрать, но ему показалось, что он различил возбужденный голос Егорова.
Потом Андрей лежал в кузове полуторки, мучился и не мог заснуть.
Он с ужасом представил себе, как завтра туда, в рощу, отправят кого-нибудь из этих московских розыскников, и лопатка, возможно, будет найдена. Или пошлют Таманцева, тот не только лопатку, а спичку или окурок из-под земли выкопает.
Воображение рисовало Андрею самые тягостные картины. Генерал, потрясая его рапортом, бегал по кабинету и окающим басом ругался: «Лопатку найти не сумели! Позор!» Славный молчаливый Алехин и подполковник, этот необыкновенный человек, – он подвел их обоих! – пытались его защитить, но генерала это только раздражило, и он разгневанно кричал: «Мне нужны не оправдания, а лопатка!.. Где она?.. Послали какого-то мальчишку! Ему дали роту, а толку – шиш да кумыш! На что он способен?! Как он к нам попал?.. Отправьте его в полк! Немедленно! Кулема! Лопух! Детский сад, да и только!»
Расстроенный буквально до слез, Андрей не замечал, что Егоров в его воображении ругался словами Таманцева.
Пусть откомандируют. Он не «волкодав», а строевой офицер. Только бы попасть в свой полк, а не в резервный. Впрочем, в любой фронтовой части он будет человеком. Во всяком случае, не хуже других, а то и лучше. Там, если случится, он погибнет с честью, и о нем напишут, как он сам писал о многих своих бойцах и сержантах: «…верный воинской присяге, проявив мужество и героизм, был убит…» А здесь ты хоть наизнанку вывернись, пять раз погибни, но если нет результата, ты все равно плох и виноват.
…В эти напряженные часы всем начальникам Блинова было не до него. Чтобы поиски велись тщательно, усердно и настойчиво, ему утром и не намекнули, что лопатки в роще может не оказаться. Даже Алехин, обычно разъяснявший Андрею, что к чему, второпях ничего ему не сказал, не растолковал. Андрей и не подозревал, что отсутствие лопатки в роще на месте обнаружения угнанного «доджа» работало на версию, возникшую у Полякова после вчерашнего разговора в госпитале с Гусевым. Ему и в голову не могло прийти, что сообщение Алехина: «Роща обыскана дважды, качественно; лопатка не найдена», было для подполковника и генерала самой радостной вестью в эти тяжелые сутки.
54. Таманцев
Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и Лужновым.
За эти двое суток я к ним решительно подобрел. Какой с них мог быть спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а Лужнов и того позже, в июне – два месяца назад. Стажа у них, как говорится, без году неделя, неудивительно, что даже Малыш против них – профессор. Я подумал еще: не дай бог доведется нам здесь просидеть не одну неделю, так я их поднатаскаю – людьми сделаю.
Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее, из кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем.
Контрразведка – это не загадочные красотки, рестораны, джаз и всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка – это огромная тяжелая работа… четвертый год по пятнадцать-восемнадцать часов каждые сутки – от передовой и на всем протяжении оперативных тылов… Огромная соленая работа и кровь… Только за последние месяцы погибли десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни разу не был.
Просвещая Фомченко и Лужнова, я для пользы дела, по воспитательным соображениям, естественно, о трудностях не говорил – если бы рассказать им все как есть, они наверняка бы скисли.
Условия и работка у нас такие, что любой бывалый шерлок, даже из столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку.
В любом уголовном розыске – дактилоскопия, оперативные учеты, лаборатории и научно-технические отделы; там на каждом шагу – постовой или дворник, готовые помочь и словом и делом. А у нас?..
Ширина полосы фронта – свыше трехсот километров, глубина тылового района – шестьсот с лишним. На этой огромной территории сотни городов, сотни узловых и линейных станций; ежесуточно – тысячи передвигающихся к фронту и по рокадам бойцов, сержантов и офицеров, повсюду леса, большие чащобные массивы. А жители, например, здесь, в западных областях, запуганные, молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не вытянешь. И вся наша техника, кроме личного оружия, – трофейный Пашин фотоаппарат.
Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а мы – с преступниками, за которыми сильнейшее государство, которых готовят не полуграмотные паханы, а изощренные агентуристы, готовят в специальных школах, снабжают легендами, экипировкой и документами опытнейшие профессионалы.
Что мы лично можем этому противопоставить?.. Примитив полевого контршпионажа: осмотры леса, визуальное наблюдение, беседы с местными жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее, как говорит начальство: сделай и не умирай!
Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен был поддерживать в Фомченко и Лужнове высокий боевой дух плюс постоянную готовность.
Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим дрючком, то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не знаю, но только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила пацанка, ухватилась за подол и тоже заревела.
