Иван Новиков - Руины стреляют в упор
— Пожалуйста, садитесь, прошу вас. Я сейчас, на минуту на кухню пойду, приготовлю кое-что...
— Подождите, — остановил его Клим, — поесть успеем. Сначала поговорить нужно.
— За столом и говорить удобней...
— Смотря о каких делах. Нам лучше вот так. Садитесь...
Можно было подумать, что хозяин в этой комнате не Рудзянко, а Клим. Он сел на стул, а другой поставил напротив и показал на него Рудзянке. Тот вынужден был сесть, но отодвинулся немного, не выдерживая пронзительного взгляда Клима.
— Разговаривать тогда хорошо, когда знаешь, с кем говоришь. Расскажите о себе.
Рудзянко начал издалека, почти с детства. Учеба, служба в армии... Он все расписывал, не жалея романтических красок. О первых днях войны говорил с горечью: тяжелые бои, окружение, ранение, плен и госпиталь для военнопленных.
— Добрые люди помогли мне выбраться оттуда. Была у нас медицинская сестра Ольга Щербацевич...
Упомянув это имя, напрягся: как бы не сфальшивить, не выдать себя. И все же голос изменил ему, задрожал. Но Никита и Клим по-своему объяснили его волнение: жалеет, мол, переживает.
— Так вот, она многим раненым принесла гражданскую одежду, достала где-то старые паспорта, которые мы потом подделали... Словом, помогла многим выбраться из госпиталя, в том числе и мне... А позже, видно, не убереглась, я видел ее на виселице в Центральном сквере... Вместе с сыном...
Он растроганно сморщился, скривил рот, и было в его лице в тот момент нечто такое, от чего Клим, не выдержав, отвернулся.
— Ну, а я вот приспособился кое-как и живу. Откровенно говоря, сахарином торгую... Деньги есть, продукты есть, жить потихоньку можно было бы, но совесть не позволяет так жить. Где-то там братья наши воюют, кровь проливают, а я тут пристроился в затишке и жду, пока мне кто-то вернет советскую власть... Как подумаю, сердце болеть начинает... А что я могу? Куда ни сунься — везде только враги. Никак не попаду на своих людей, а я мог бы многое сделать...
— А именно?
— Для начала мог бы передать партизанам десять винтовок и тысячи патронов. Ого! Разве этого мало?
— Где вы их взяли?
— Собрал. В лесу собрал и там же закопал. Хоть сейчас могу передать, было бы только кому...
— Найдется кому передать. Только скажите нам, где они лежат, — заберем. Ну, хорошо. Будем знакомы: Клим.
И протянул руку. Рудзянко уцепился за нее и долго радостно тряс. Тут уж он искренне радовался. Наконец клюнуло! Значит, не такой уж он никчемный, и хозяева не пустят его в расход. Он еще может пригодиться им...
— Нужно, чтоб мы вместе боролись против фашистских оккупантов, — сказал Клим.
Конечно, конечно, я всей душой, я очень рад... Наконец сбылась моя мечта, и я могу отомстить им за кровь и издевательства, за слезы и унижение...
Говорил, говорил не останавливаясь, а сам все думал, как бы не переиграть, как бы они снова не насторожились, не почувствовали фальшь.
— А вы знаете, чем вы рискуете? Фашисты разгромили подпольный комитет. Вы видели повешенных на Центральном бульваре, на Суражском, Комаровском, Червенском рынках? Все это наши боевые товарищи. Петля, а в лучшем случае пуля ждет каждого из нас, кто попадет в лапы СД. Но это не пугает нас. Мы снова собираем свои силы. Восстановлен подпольный горком партии. Он уже действует. Все это я говорю вам для ориентировки.
Из подкладки своего рыжеватого, старенького, протертого на локтях пиджака он вытащил напечатанную на небольшом листке сводку Советского Информбюро и отдал Рудзянке.
— Вот прочитайте и дайте другим прочитать. Только надежным. А теперь и поесть не повредит.
Он встал и прошелся по комнате, разглядывая снимки на стенах — фотографии родственников хозяйки. Когда Клим отвернулся к стене, Рудзянко заметил, что штаны у этого Клима еле держатся, протерлись и короткие, тесные. Эту деталь он запомнил.
Попотчевать гостей было чем, и Рудзянко не скупился. Клим ел молча, наклонившись над столом, жадно перемалывая все, что было на тарелках. Только когда последний кусок ветчины исчез у него во рту и была выпита последняя чашка чаю, он откинулся на спинку стула и смотрел на собеседника осоловевшими, хмельными глазами.
«Ну, видно, и проголодался ты, — подумал Рудзянко, наблюдая, как Клим вытирает рукавом крупные капли пота на лбу. — Не очень сладко тебе живется. Как бы получше использовать это?»
На очередное свидание со своим шефом из Абвера Рудзянко шел уверенно (у него — хорошие козыри!). С наслаждением рассказал о том, как познакомился с Климом, о чем говорили. Шеф приказал описать, как он выглядит. Напрягая память, Рудзянко детально, черта за чертой, нарисовал портрет человека, который, утолив голод, осоловевшими глазами смотрел на собеседника.
— А из тебя выйдет толк... — похвалил шеф. — Постарайся войти в комитет. Снова предупреждаю: действуй так, чтобы они ничего не подозревали.
Он мог и не предупреждать. Рудзянко и сам уже научился притворяться, приноравливаться к условиям.
После первой встречи Хмелевский (а это он носил клички «Клим» и «Костя») стал часто заходить к Рудзянке. Бывало так, что целые сутки ему не попадало ни крошки в рот, и тогда, измученный голодом, он шел к Борису. А у того всегда было что-нибудь припасено для желанного гостя. Спустя некоторое время Костя начал и ночевать у Рудзянки.
— Ты будешь помогать нашей организации экономически, — сказал он однажды Борису. — От продажи сахарина у тебя всегда есть деньги. А они нам очень нужны. Кроме этого, я часто буду жить у тебя, возможно, совсем обоснуюсь здесь, у меня нет другого места, где я мог бы отдохнуть. Да и с питанием у тебя легче, что теперь очень важно.
— Да что там говорить! — согласился Рудзянко. — Я — в распоряжении комитета, и все, что у меня есть, принадлежит комитету.
Через несколько дней Костя Хмелевский перебрался к Борису. Они подружились. Вечером, оставшись вдвоем, Костя рассказывал о своей жизни, о том времени, когда он работал директором стеклозавода. Сказочные, радужные переливы света в граненом хрустале, звон бокалов, ваз, графинов, неуловимые движения рук мастера, превращающего бесформенную каплю расплавленного стекла в чудесную, радующую взоры вещь, — все это волновало Костю. Он мог часами рассказывать о своих мастерах-чародеях. Таких, по его словам, нигде на свете больше не найдешь.
— Что теперь сталось с заводом? — вздыхал он. — Груды кирпича и металла... Даже подумать страшно. Как же не мстить фашистским гадюкам за все это!
— Конечно, — соглашался Рудзянко. — И мы будем мстить. Что касается меня, я ничего не пожалею, чтобы уничтожить эту погань...
Наконец Хмелевскпй предложил:
— Пора тебе уже более активно браться за работу. Я рекомендую тебя в состав одного райкома партии. Вместе будем работать...
Сердце Рудзянки затрепетало от радости. Но сразу согласиться было бы неразумно — вдруг это вызовет подозрения. Пусть Костя получше попросит. Теперь он не отстанет, если уж предложил конкретную работу. Такие предложения предварительно обдумываются.
— Нет, Костя, — ломался он для вида, — благодарю за доверие, но я не могу быть членом райкома. Ведь я даже не член партии, а только кандидат...
— Ничего, в условиях подполья такое можно допустить.
Рудзянко понимал, что Хмелевский твердо решил сделать его членом райкома. В таком случае нужно набить себе цену.
— Все это так, но очень уж серьезное дело ты предлагаешь мне. Справлюсь ли я? Позволь немного подумать.
Слушая эти слова, видя сопротивление Бориса, Хмелевский окончательно убедился, что имеет дело с серьезным и честным человеком, который не переоценивает свои силы.
— Хорошо, подумай, — согласился Костя. — Когда решишь — скажешь. Но долго не тяни. Подпольный горком восстанавливает связи с партизанскими отрядами, снова руководит их деятельностью. Нам нужно ускорить отправку людей в леса. Это дело хорошо было бы поручить тебе.
— Подумаю, Костя.
Как раз приближался срок следующей встречи с шефом. Она должна была произойти на Комсомольской улице, в одном из уцелевших домов, в обычной на первый взгляд квартире. Правда, жители в ней были новые, так как прежде здесь жили евреи, выселенные теперь в гетто. Но в то время лишь немногие сидели в своем довоенном гнезде, все изменилось, перемешалось...
Озираясь, как вор, чтобы никто не видел, заполз сюда в назначенный час Рудзянко. На его приветствие шеф брезгливо скривил свое длинное, будто побитое оспой лицо и коротко приказал:
— Садись. Докладывай.
Когда бы ни пришел сюда Рудзянко, никого, кроме этого черного длиннолицего типа, он не встречал. Но по всему видно, что шеф здесь не живет и сам только что явился. Значит, есть еще некто, такой же, как Рудзянко, кто помогает фашистам, скрываясь от чужих глаз.
Борис подробно рассказал о том, что предложил ему Хмелевский. Длиннолицый задал несколько вопросов, чтобы уточнить показания своего шпика, и Рудзянко понял: не он один кружит над подпольным комитетом, есть еще более ловкие. Чувствовалось, что шеф уже знает кое-что о деятельности подпольщиков.
