Тени Донбасса. Маленькие истории большой войны - Олег Юрьевич Рой
Внутри было пусто, неухоженно. Ни образов, ни фресок — просто пустое квадратное помещение, но… войдя внутрь, ты словно из нашего времени перемещался даже не в другое — куда-то между временами.
— Чего ж она пустует? — спрашивал деда Сережу Сергей. — Храмы везде восстанавливают, строят, а наш будто невидимый.
Дед Сережа только рукой махал:
— Потому что люди Бога забыли. Деньги — вот их бог, а настоящего не видят. Есть, конечно, духовные люди на Руси, и много, но, видно, не в наших краях. Все о деньгах думают, даже в храм с тем же приходят. И милостыню подают, и жертвуют с тем, чтобы Бог им с процентами вернул. А Богу разве это надо? Бог не банкир и не ростовщик. Ему душа живая нужна.
Потом Сергей подрос, вступил в период, когда со взрослыми начинают спорить. Тогда ему казалось, что дед безнадежно отстал от жизни со своими рассказами, со своей верой в Бога и чудеса. Тихий и спокойный уют дедового дома, осиротевшего со смертью бабушки Любы, стал вдруг невыносимым. Хотелось в Москву, где жизнь била ключом, где были друзья, девушки, веселые компании…
Но с первого раза поступить не удалось. Пришлось идти в армию. Всего год, но он многое изменил в жизни Сергея. Как он сам считал, вправил ему мозги. И ведь ничего особенного не случилось — ну, побыл в учебке, потом на Дальнем Востоке, на Курилах. Что повлияло на Сергея? Может, увидел он величие нашей Родины — не только обширные пространства, но и другие города, заводы, зеленеющие по весне поля, космодром «Восточный», где он тоже побывал во время службы. Космодром только строился, но от грандиозных планов захватывало дух.
И на контрасте — уют провинциальных городков; золотые маковки церквей, отражающиеся в водах тихих, спокойных рек; заснеженные вершины камчатских сопок, яркие звезды вдали от светового загрязнения мегаполисов…
В армии у Сергея изменилась цель в жизни — раньше он хотел поступать на юридический, а потом — он сам не знал почему — решил связать свою судьбу с архитектурой. На этот раз поступить удалось с первого раза, хотя во время поступления произошла неприятность, или скорее горе: между экзаменами Сергей узнал, что дед Сережа слег, а перед оглашением приказа о зачислении пришла новость о его смерти… на похороны Сергей не поехал. Не потому, что по-прежнему относился к деду с подростковой неприязнью, это прошло. Он искренне скорбел по деду и потому не поехал — не хотел видеть безмолвно лежащим в гробу того, с кем не успел по-человечески попрощаться.
С тех пор Сергей ни разу не был на малой родине. Иногда думал поехать, но как-то не собрался. А теперь — внезапно — к Сергею пришло чёткое понимание того, что надо ехать — туда, где стоят крохотная часовенка и старый дедов дом, где в длинном озере, невидимые с берега, бьют ключи, а в сокровенном месте скрыт святой источник, из которого, наверно, набирал воду шеломом тот воин, в которого Сергей воплотился во сне.
Звала его родная земля, хотя еще семь лет назад он первым бы посмеялся над этими словами. Как земля может звать? Она же не одушевленная! А, выходит, не так. Может, и зовет. Да так, что не отвертишься.
* * *
Поездом от Москвы до Костромы в среднем пять часов езды; «Ласточкой» и за четыре добраться можно, но Сергею не нужна была скорость. Сергей любил поезда — он и с Дальнего Востока домой на поезде добирался, хотя мог бы и самолетом. Но есть в поездах какое-то свое волшебство. Потому и выбрал Сергей знакомую уже «Россию», выезжавшую с Ярославского вокзала в полпервого ночи.
Ехал Сергей плацкартом. К его удивлению, вагон был полупустым — возможно, потом доберут пассажиров, по дороге. Спать не хотелось, и Сергей пил чай и смотрел в темень за окном. Казалось, что поезд не по земле едет. А разрезает космические дали; впечатление добавляли рукотворные «звезды» — огни поселков и маленьких городов. Тем не менее между двумя и тремя часами Сергея начало клонить ко сну, хотя спать он сперва не собирался. Поставив будильник на часах, Сергей, не раздеваясь и не разбирая постель, прилёг на полку и задремал…
…под ногами похрустывала стерня — не правильная, оставшаяся после серпа или косы, а болезненная стерня военного времени, стерня несжатой нивы. Сергей шел, и ему не надо было оборачиваться, чтобы знать, что позади, на расстоянии в пару верст, лежит Ипатьевский монастырь. Монастырь был взят ополченцами, взят дорогой ценой — хотя на войне любая цена дорога. Костя Мезенцев да Колька Костыгин пожертвовали собой, чтобы взорвать у могучих стен обители бочку с порохом, обрушившую казавшуюся непреодолимой преградой стену обители…
— Да туда ли ты нас ведешь, брат Ипатий? — На верзиле Пахоме была серая исподница да суконная сермяга, холодные штаны, лапти с онучами и суконная скуфейка. За поясом — топор с щербленым лезвием, если бы не ручница на плече и перевязь с ладункой — чисто тебе лесоруб или плотник. Впрочем, так одеты были все в маленьком отряде, разве что Иаков-старшой заместо сермяги носил польский терлик да красный кушак, за который заткнуты были польская же сабля да пара разномастных пистолей. У Феодула-молчуна тоже была ручница, а Ипатий с Сергеем несли по большому бердышу и короткому самопалу, похожему на пистоль-переросток. Сергей откуда-то знал, что самопалы — оружие ненадёжное, не в пример ручнице, и годится лишь припугнуть. Да ты и из ручницы еще поди попади!
— Обижаешь, братишка, — ответил Ипатий. — Я в Святозерке родился, босоногим тут каждую тропу обегал.
— А то, гляди, еще и повторишь подвиг Ивана Сусанина ненароком, — фыркнул Пахом.
— Типун тебе на твой длинный язык, — осадил его Иаков. — Мелешь такое, прости, Гос-
поди…
Он вздохнул и добавил:
— Кабы нам до рассвета успеть! Ляхи медлить не будут — дали мы им жару, как солнце взойдет — мигом рванут прочь от монастыря, тут-то мы их и видали.
— Да не опоздаем, — обнадежил его Ипатий. — Вон за перелеском и часовенка виднеется. У нее подождем. Путь ляхам один будет — не пойдут они меж Святым
