Александр Проханов - Восточный бастион
— Приезжай поскорей. В мой день рождения повезешь меня по Кабулу. Покажешь дуканы, где продаются золотые изделия, где ювелиры вставляют голубые лазуриты в серебряные оправы. Хочу увидеть, как ткут ковры. Как справляют свадьбы, и музыканты с тонкими дудками и коричневыми гулкими, с рокочущими струнами инструментов сидят на кошме, на которой пляшет босоногая танцовщица. Обо всем этом я читала, но здесь ничего не вижу, кроме печатной машинки. Но ты мне все это покажешь.
Она говорила о будущем, которого еще не было. Своими тихими мечтательными словами она создавала это будущее, выстраивала его из пустоты, как дерево из пустого воздуха и света выстраивает свою листву. Он входил в это будущее, которое секунду назад не существовало, но нарождалось с каждым произносимым словом. Те крохотные корпускулы мироздания, что прилетели к ним вчера и роились, суля бесконечные возможности будущего, эти зародыши и семена мироздания умчались прочь. Но одно случайно осталось и, словно брошенное в землю малое зернышко, пустило росток. И начался рост. Скрученная в спираль судьба стала распрямляться, как стебелек. И вот они лежат в прохладном кабульском номере, и он чувствует, как пульсирует жилка у нее на запястье, и в близких глазах блестят две яркие точки, и он может погладить ей брови, медленно провести рукой по ее лицу и груди, почувствовать, как набухает от прикосновений ее сосок, и потом, через много лет в какой-нибудь заметенной снегом избе в его стариковском бессильном теле жадно, остро вспыхнет память об этих теплых чудных губах, о ресницах, похожих на нежную прозрачную бабочку, и в холодной одинокой ночи он произнесет ее имя.
— Ты спишь? — спросил он.
Она не ответила, только едва улыбнулась во сне.
Он лежал лицом вверх, открыв глаза, держа на руке ее легкую голову, и тоже спал. И в открытых спящих глазах повторялось видение. Каменистый крутой откос, блеклые сухие былинки, за ними ярко, бурливо бежит река, на откосе белая, среди выжженных трав, пасется ослятя, привязанная, как жертвенное животное. Он смотрит на нее с высоты, испытывая тревогу и муку, и никак не может проснуться.
Он очнулся на самом рассвете, когда над горами вставала синяя, не освещавшая землю заря. Осторожно встал, глядя, как спокойно ее лицо, как белеет ее голая рука и на пальце, слабо отливая, темнеет обручальное колечко из другой, ему не принадлежащей жизни. Оделся, коснувшись мимолетно ее висящего на стуле платья. Осторожно вышел из номера. Коридорный, оторвав от кошмы бородатую голову, посмотрел ему вслед. Нужно было собираться, успеть к приходу военной машины, которая отвезет его в аэропорт.
Часть III
Глава 18
Генерал Белосельцев пребывал в своей одинокой московской квартире, смотрел, как на крышах домов лежит малиновый свет вечернего зимнего солнца и сосулька пламенеет, словно в нее вморожен цветок. Его тревожили мысли, связанные с теологией, которая должна была объяснить, является ли отпущенное ему бытие единственным или после смерти его ждет другое, значительнее и полноценнее нынешнего. Не служит ли его земная конечная жизнь лишь приготовлением к другой, вечной жизни. Быть может, и впрямь по другую сторону смерти существует высокая сводчатая палата наподобие Грановитой, в ней установлен престол из драгоценных камней, по разную сторону от которого лежат священные звери с человечьими лицами. На престоле восседает Господь, как рисует его Рублев, строгий, лучезарный, с золотыми нитями в волосах. Вокруг его головы разливается сияние, которое здесь, на земле, мы воспринимаем как малиновую зимнюю зарю над черными избами или как черно-оранжевую, осеннюю, под низкими тучами, и колья забора с забытой стеклянной банкой, все, как один, отпечатаны на закате. Вокруг Господа стоят недвижные послушные ангелы, и их крылья ниспадают до самого каменного пола, а на плащах красуются резные серебряные пряжки и плетеные пояски. Тут же, покрытые белыми овечьими шкурами, с сухими стариковскими мускулами теснятся пророки. Над каждым, как на аккуратных табличках, выведено — Иезекиль, Иеремия, Исайя, и один из них очень похож на деда Михаила, когда тот, белобородый, синеглазый, сидел, распаренный, после бани и пил из блюдечка чай. Апостолы обуты в сандалии, в разноцветных туниках, и один из них, кажется, Петр, упирается утомленно о посох, а Иоанн Богослов, узнаваемый по тонким чертам лица, раскрыл ладонь, на которую присела маленькая полевая стрекозка. Праведники за ними, с нимбами, волна за волной, ряд за рядом, напоминают осенние золотые холмы, когда смотришь в дождливую даль на туманные иконостасы берез, и такая любовь и боль к этим русским просторам, к красному листу осины, упавшему на черную дорогу. После смерти, оставив на больничной койке свое измученное остывающее тело, ты входишь в чертоги, босой, зябкий, стыдливо стоишь на каменном полу, прикрывая руками пах, и к тебе выносят большие гремящие весы с медными истертыми чашами, как у того дуканщика на кабульском рынке, что водил по сторонам плутоватыми вишневыми глазами, отвешивая чай и изюм.
Белосельцев смотрел на сосульку, и ему казалось, что в нее вморожен бутон красной розы, сорванный им когда-то в джелалабадском саду.
Телефонный звонок не застал его врасплох. Он знал — несколько важных московских персон, вооруженных телефонными книгами, набирают по очереди его номер, ищут встречи, затягивая вокруг него плотную сеть интриги. Так вокруг стеклянной фляги с итальянским красным вином сплетают из лыка мягкий кожух, и ты льешь в бокал красную густую струю, поддерживая на весу тяжелую, оплетенную бутыль.
— Виктор Андреевич, прошу меня великодушно простить за этот звонок, — звучал в трубке приятный вкрадчивый баритон, который, казалось, излетал из улыбающихся свежих губ. — Я рискнул позвонить вам домой, не заручившись рекомендациями. Меня зовут Яков Львович Кугель. Вряд ли вам что-нибудь говорит это имя. Я занимаюсь издательским делом, выставками, устроительством крупных зрелищных мероприятий, носящих отчасти и политический характер. Мои проекты с привлечением звезд эстрады использовались во время последней президентской кампании. Я участвовал в празднествах по случаю юбилея Москвы, и знаменитая светомузыка Жара на фасаде университета осуществлялась не без моей помощи… — Голос благожелательно, неторопливо звучал, живописуя картины московских празднеств, парады потешных полков, летающие дирижабли, цветные фонтаны и фейерверки. Белосельцев, не перебивал, желая, чтобы голос звучал как можно дольше и можно было через систему прослушивания определить то нечто, откуда раздался звонок, засечь координаты лица, меняющего телефонные будки, посылающего в его одинокий дом сигналы тревоги. — Быть может, вы видели рекламные щиты и полотнища с надписью: «Кугель». Это и есть моя фирма…
Белосельцев мучительно старался вспомнить, откуда ему известно имя, означавшее по-немецки пулю. Где он мог видеть человека-пулю. Почему эта пуля ворвалась в его одинокий дом и летит из пробитого, в паутинке трещин окна к дивану, на котором он сидит в домашнем халате с открытой грудью. Вдруг вспомнил: казино с зеленым сукном столов, Имбирцев рассказывает ему об опасности «русского ирангейта», о каком-то вероломном друге, который «продался жиду Кугелю, агенту МОССАДа», и громила-охранник взорвал машину вероломного друга, отомстив за предательство. Бархатистый, вкрадчивый голос, звучавший в трубке, вплетался в хор голосов, зазвучавших вдруг в его доме. С каждым словом и звуком оплетка из мягкого лыка становилась все туже, и он, как бутыль с вином, был помещен в мягкую, стискивающую его оболочку.
— У меня к вам есть предложение, Виктор Андреевич. Не удивляйтесь ему и, бога ради, не отвергайте с порога. Мое издательство задумало фундаментальную книжную серию, посвященную локальным конфликтам, в которых участвовал Советский Союз в послевоенные годы. Их было много, в них были включены политики, военные и разведчики. Они явились важной частью послевоенной мировой истории, и я хотел бы издать сериал, дорогой, на великолепной бумаге, с массой иллюстраций, посвященный этим загадочным войнам. Я хотел вам заказать книгу об Афганистане. Я знаю, вы работали в Кампучии, в Мозамбике, Никарагуа, но особенно много и плодотворно в Афганистане. Если само это предложение не отпугивает вас с первых слов, не могли бы мы с вами встретиться и обсудить эту тему. Уверяю, вам это будет интересно и выгодно. Выгодно материально…
Голос, отчетливый и рельефный, звучал так, словно был помещен в глубокий объем, как в колодец. И в этом объеме существовал другой, еще более глубокий и гулкий. А в нем, еще один, потаенный. Голос легчайшим эхом выдавал присутствие этих скрытых, потаенных объемов. Присутствие тайных замыслов, скрывавшихся за деловым предложением. Его можно было сразу отвернуть, отсечь анфиладу объемов, куда его искусно заманивали. Но инстинкт разведчика, свойства его интеллекта, ориентированного на исследование, на изыскания скрытого смысла, побуждали его соглашаться. Быть может, кто-то пользовался этим свойством, как тайным неизлечимым блудом, втаскивал его в западню. И он в нее шел, как в сужающуюся пещеру, откуда может ударить короткая автоматная вспышка.
