Леонид Платов - Когти тигра (сборник)
Гайворонцы переговариваются через улицу из за тынов:
«Хто воно такый?»
«Та то ж Андрий, сын старого Ткаченко. А вы и не призналы?»
А еще через несколько дней вывешена афиша на двери Дома колхозника:
«В первом отделении доклад военмора сверхсрочника А.Ткаченко о флоте, с диапозитивами.
Во втором отделении (по путевке облкультпросвета) выступит Ф.Америка, чемпион многих первенств: силовые номера, в том числе зубной, а также классическая партерная борьба с любым желающим из публики».
Зал Дома колхозника набит до отказа. В освещенный квадрат на экране вплывает грозный многобашенный корабль. Пенная грива волочится за ним по ослепительно синей воде.
«Называется линкор! — раздается голос докладчика. — Старое название было ему дредноут, что по английски значит — „никого не боюсь“.
Иногда возникает заминка. От столика, где колдует с диапозитивами докладчик, доносится сердитый шепот:
«Та не ту, Грыцько, не ту…»
На правах родственника Григорий удостоен чести помогать при запуске проекционного, иначе волшебного, фонаря. Но от волнения он то и дело путает диапозитивы. Глаз не может отвести от противоположной дальней стены, где вдруг — так кажется ему — приоткрылось оконце в его, Григория, будущее…
И все таки мальчик — всегда мальчик. С тем же азартом, что и остальные гайворонцы, Григорий после короткого антракта переживает новое захватывающее зрелище.
Странствующий (по путевке облкультпросвета) силач Ф.Америка (Федот или Федор Америка?) поднимается на сцену, сотрясая ее тяжелой поступью. Минут двадцать раздаются со сцены топот, уханье, сопение, гул падающих гирь. Наконец коронный номер Ф.Америки! Он влезает на два стула и, чудовищно раскорячившись, поднимает зубами гирю с пола. Все без обмана, все в точности, как было указано в афише!
Спрыгнув со стульев, Ф.Америка что то говорит в зал. (Голос у силача неожиданно пискливый и негромкий.) «Шо вин кажэ, шо?..»
«Выклыкае поборотыся з ным!..» — торопливо передают по рядам.
Ну же, гайворонцы!
Однако гайворонские парубки безмолвствуют. Опустив головы, они стараются спрятаться друг за дружку или конфузливо, бочком жмутся к стеночке. Кое где начинают вспархивать подавленные девичьи смешки. А силач между тем похаживает взад и вперед по сцене, гордо поводя покатыми толстыми плечами.
Мучительно долгая пауза. Со стыда Григорий готов провалиться сквозь землю.
Но кто это, нагнув голову и работая локтями, так решительно протискивается к сцене? В зале встают, поднимаются на цыпочки, чтобы разглядеть смельчака. О! То ж приезжий флотский!
Еще на ступеньках, ведущих на сцену, он с поспешностью стаскивает через голову свою полосатую рубашку (потом уж узнал Григорий, что она называется тельняшкой).
Ого! Спина у флотского — дай бог! Широченная и темная от загара, словно бы сплошь литая из чугуна.
В зале притаили дыхание.
Э, да что там говорить! В общем, бравый комендор черноморец, заступившись за честь родного Гайворона, вышел один на один против этого Федора (или Федота) Америки, «чемпиона многих первенств», и спустя несколько кинут с ужасающим грохотом свалил его на помост.
Что важно: я ничего не прибавил от себя! Все случилось именно так в этой драматически нараставшей последовательности: сначала доклад о флоте, с диапозитивами, потом силовые номера Ф.Америки (ну и фамилия, нарочно не придумаешь!) и, наконец, сокрушительное, как теперь говорят, убедительное поражение странствующего силача от руки докладчика.
Спрашиваю вас: будь вам тринадцать лет, усидели бы вы после этого в своем Гайвороне?
А, то то и оно!..
Но, к сожалению, в плане, старательно обдуманном, оказался изъян: сбежав из Гайворона следом за докладчиком, Григорий уже не застал его в Севастополе. Незадолго перед тем корабль, на котором тот служил, ушел в дальний поход к берегам Турции.
И все таки волшебный фонарь не подвел. Вместо родича комендора тотчас же рядом с Григорием очутился заботливый Кот в сапогах. А главное, море было тут же, еще более красивое и манящее, чем на разноцветных картинках — диапозитивах…
ЧЕРЕСЧУР ЗАДУМЧИВЫЙ
Выяснилось, впрочем, что любовь Григория — без взаимности: он то любил море, но море не любило его.
И кто бы мог подумать: он укачивался!
В таких случаях Володька, опекун его, всегда старался быть рядом. А вместе с ним являлась на выручку тень Нельсона.
Конечно, отчасти утешительно было узнать, что и Нельсона укачивало. Но ведь он был адмиралом. Кто бы осмелился списать его за это с корабля? А Григория запросто могли списать. Подумаешь, кухарь на сейнере (такая была у него незавидная должность)!
Да и кухарь то он был, признаться, никудышный. Пожалуй, самый никудышный на всем Черном море. А может быть, даже и на остальных морях.
Вечно все валилось у него из рук: ложки, плошки, тарелки, сковородки. Как то, выйдя с вечера в море, рыбаки должны были обходиться за завтраком одной единственной ложкой на всех. То то досталось кухарю! Накануне, споласкивая ложки после ужина, он по рассеянности шваркнул их за борт вместе с водой из бачка.
— Ну что ты такой задумчивый? — попрекал его Володька. — Это на лавочке в сквере можно быть задумчивым. А море, учти, не любит задумчивых.
Зато Григорий очень быстро научился чинить сети, сушить их и убирать в трюм сейнера. А когда принимался сращивать концы пенькового троса или чистить металлической щеткой якорную цепь, то уж тут просто залюбоваться можно было его работой.
— Имеет талант в пальцах! — глубокомысленно говорил отец Володьки. Но тотчас же прибавлял, потому что был справедливым человеком: — А морских ног не имеет. И зачем ему, скажи, маяться в море? На берегу тоже работы хватает. Слесарь из него был бы подходящий.
Володька сердился на отца:
— Ну что вы, батя: мается, мается! Да, мается, но молчит! Сами ж видели. Чуть засвежеет, весь делается зеленый, но пощады у моря не просит. Зубы стиснет и работает!.. А ноги что! — Он пренебрежительно отмахивался.
— Еще отрастут морские ноги!
Домой Григорий написал, чтобы не беспокоились за него, «все добрэ», у вожака ватаги принят как родной и ходит не только в море, но и в школу. Все довольны им, море — тоже. (Пришлось таки взять грех на душу!) …Летом ватага ловила кефаль, серебристые стада которой близко подходят к берегу. Осенью та же кефаль, войдя в возраст, называется лобанами. Рыбу лежень, плоскую камбалу, ловят на крючковую снасть. А ставрида по глупости идет на подсвечивание.
Чего только нет в этом Черном море! И названия то у рыб диковинные, как они сами; расскажи в Гайвороне — не поверят.
Был в море, например, звездочет, забавный уродец. А еще морская игла, морской скорпион, морской таракан, морская собачка (умеет больно щипаться), морская лисица (или скат), морской петух, морской конек (похож на шахматного).
А у берега, под камнями, водились крабы, и среди них — стыдливый (назван так потому, что, будучи пойман, закрывает клешнями «лицо»).
В море обитал также моллюск диверсант. На вид был безобидный червячок, но аппетит имел огромный; питался деревянными сооружениями: сваями и днищами судов. За три летних месяца успевал проточить доску до пяти сантиметров в глубину. Из за него деревянные суда обшивают медью или цинком и стараются почаще вытаскивать на берег для просушки.
Море полно загадок. Со дна его раздаются голоса — чаще всего ночью. В Гайвороне сказали бы, перекрестясь: «Души утопленников» — и стали бы обходить берег стороной.
Но Григорию очень хотелось понять, что это за голоса.
Однажды вечером он сидел у вытащенного до половины из воды баркаса и, обхватив колени руками, смотрел на море. Было оно все в искрах блестках — будто звездная пыль беспрестанно сыпалась на воду с неба.
Рядом присел на песок Володька:
— Море слушаешь?
— Ага.
Длинная пауза.
— Володька, а чого воно так стогнэ?
— То горбыль голос подает, — безмятежно пояснил Володька. — Рыба такая есть. Когда мечет икру, то очень громко стонет.
— До самого берега пидплывае?
— Зачем? Горбыля с глубины до сорока метров слыхать.
Снова пауза.
— А хто цэ хропэ?
Склонив голову, Володька прислушался.
— Петух морской. Помнишь, вчера в сети один попался? Спинные плавники пестрые у него — красные, желтые и синие. Он, бывает, еще подсвистывает. Он не вредный. Ты его не бойся.
— А я и не боюся. Я до моря привыкаю…
ПОТОМКИ ЖИТЕЛЕЙ АТЛАНТИДЫ
Но, конечно, удивительнее всех были дельфины, иначе — карликовые киты.
До чего же любопытные и доверчивые, ну совсем как маленькие дети!
