Алексей Волынец - Окопная правда чеченской войны

Тут, в Чечне, я убедился в правильности статей в «Лимонке» об изматывающей партизанской войне. Она (эта война) мало похожа на твои войны в Югославии и Приднестровье. Каждому — свою войну. Я просто плачу долг за навоевавшее поколение 60-ых. Моя кличка тут — Старый или Дед: я самый старый солдат в группировке. Стараюсь не отставать от молодых. Вроде бы получается. На РПД (разведывательно-поисковой деятельности), хоть и потерял кило 10 в весе, не ныл и работал больше молодых. Кажется, чего-то удостоен и назван молодцом. Да ну их с их наградами. Если можешь, напиши хоть пару строчек, что получил письмо. Тут очень плохо работает военная почта, поэтому отправляем письма с оказией по гражданской почте: «368046, р. Дагестан, Новолакский р-он, с. Новочуртах, до востребования, рем. рота». Письма для нас получают водители, часто бывающие в этом селе.

Вождь! я верю в твоё освобождение. В России есть куча ворья и один лишь политик — это ты, и одна партия — НБП. Наверное письмо вышло сумбурным. Извини, пишу в палатке, светомаскировка, теснота и оторванность от политической жизни сказывается.

Россия — всё, остальное — ничто!

P.S. Тут очень плохо с прессой. Может кто вышлет «Лимонку» в письме или бандеролью, начиная с 176-го номера?

Признание в чужой любви

«Лимонка» № 287 декабрь 2005 г.

Стоим. Тупим. Светло, хотя взошедшего Солнца не видно — оно ещё только ползёт к вершине горы, чтобы через час залить мир оранжевым и уничтожить тонкий слой тумана. Сентябрь 2004-го года. Чечня.

Часть батальона ушла вперёд, а моя рота встала перед мостом через реку Аргун. Я сижу в башне БМП-2. Рядом со мной — живое недоразумение, в каске и бронежилете. Как он собирается выпрыгнуть из машины, если её вдруг подобьют? Это молодой лейтенантик из Москвы. Сам он боится вести переговоры с комбатом и ротным, и поручает это дело мне. Вернее, я сам беру инициативу в свои руки, иначе мы здесь точно достоимся. Все взвода уже давно заняли оборону вдоль дороги, только первый взвод ещё спит внутри боевых машин…

Ладно, пора всех будить, иначе начнутся проблемы. С лейтенанта этого всё равно нечего спрашивать. «Я Сова-10. К бою!», — это я передаю по рации двум другим наводчикам. И тут же, чуть наклонившись и повернувшись назад, ору: «К бою! Подъём, бля!».

Из трёх машин вылезают сонные солдаты и рассредотачиваются вдоль дороги. Лейтенант продолжает спать. «Чёрт с ним, — думаю я, — пусть лучше спит, чем даёт тупые приказы». Слушают его, правда, только молодые, но это тоже неприятно: то и дело приходится всячески нивелировать его команды, чтобы не попасть впросак.

Трогаемся, наконец. Солнце уже показалось. Старые Атаги, через которые мы проехали, видно отлично. Слева вдалеке видно Аргунское ущелье, но сегодня нам малость не туда: Чечен-Аул стал на три дня местом «профилактических мероприятий». Сегодня наш батальон блокирует это село.

Нам повезло (мне и механу) — ставим БМП в естественное укрытие за бетонную рампу. Теперь из села видно лишь башню машины. Остальные экипажи тоже нашли какие-то ямы, так что капониры рыть не придётся. Сзади безостановочно шумит Аргун, чёрными своими волнами с белой накипью пены. Шумит уже не первое тысячелетие…

…Ребята из моего отделения давно установили палатку, и уже горит костёр, а я всё сижу и о чём-то думаю, глядя на утопающий в зелени аул. Полтора года без отпусков и увольнений. (Куда «увольняться»? Не в Джохар же.) Это мой предпоследний выезд, скоро сваливать домой. От томительных дум сладко кольнуло, и тут же я услышал уродливый голосок командира взвода. Он даёт какие-то указания и, наверное, опять слегка пиздит ногами помощника гранатомётчика. Всегда можно немного самоутвердиться, если унизить человекообразную медузу — нашего помощника гранатомётчика. Только никого это не впечатляло… Раньше мы просто варили в молоке траву, и манагой поили идиота-летёху. Этот клоун сутки гнал так, что его приходилось упаковывать в спальник и связывать. Чтоб он не сильно боялся, в руки ему вместо штатного АКС-74, давали палку. Обычно он после этого засыпал спокойным сном.

…От нечего делать включаю рацию. Там комбат кого-то обещает убить за распиздяйство. Смеюсь и даю послушать механу. Чтобы убрать летёху (он любит поговорить часами ни о чём), напоминаю ему, что ротный вызвал всех офицеров. Ротный ещё никого не звал, но я знаю, что скоро всё равно позовёт. Летёха уходит в каске, броне и обрезанных перчатках. Все (даже самые убогие) солдаты сняли броню, но ему недосуг — устав выжег всю волю, а вместе с ней и разум в его смешной голове. Идти далеко. Он дотопает до ротного как раз вовремя.

Между бетонной эстакадой и БМП, вместе со мной и механом, сидит сержант Димка. Он на год младше нас призывом, но с высшим образованием, и поэтому уволится тоже через месяц-другой. Пьём чай. Заскучали. Ни пострелять, ни ракет попускать. Вечереет. Село дымит. Это не костры, это люди в масках заботливо разбрасывают дымовухи в чеченские дворы. Просто так. Смотрю в бинокль. Сзади однообразный шум Аргуна усугубляет скуку. Зажигаются первые огни в домах. Быстро темнеет и — уже звёзды.

С Шали прилетели первые осветительные мины. Снова становится светло, но бесцветно, как в кадрах чёрно-белой хроники. Все распределяются по постам. У меня пост не менялся полтора года — башня моей БМП. Разглядываю как с хлопком лопаются и тут же начинают гореть осветилки.

Ближе к полуночи мы решили завалиться спать, но тут по ближайшей сопке, заработала артиллерия полка. Ночью снаряды летят издалека. Сопку равномерно обстреливают, чтобы там не тусили по ночам боевики. И вдруг обстрел прервался. Проходит минута, другая. И тут… Прямо в село! Опять! Следом — ещё два снаряда рвутся в селе.

Пиздец, поспали. Взрывы продолжаются. Внизу — дым, грохот и треск. Крики и свет заполоняют село. «Сейчас они побегут на нас из-под обстрела, а мы не имеем права их подпускать ближе ста метров», — думаю я, и уже знаю, что опять через неделю нам скажут, что за время нахождения «там-то» ваша рота уничтожила столько-то боевиков. Коллективные убийства переживаются легко: удобно (кому быть убийцей стрёмно) думать, что это не ты, а наводчик Петров. Наводчик долбит из пушки, ну, на худой конец, из пулемёта и поэтому он, конечно же, завалит кого-нибудь даже наугад… Но из села на нас никто не прёт. Они знают, что могут легко пополнить статистику по уничтоженным боевикам, поэтому дико орут, но остаются под обстрелом. И тут огонь начинает плавно перемещаться к нашим позициям. Взрывы уже рядом. Ещё ближе! Уже между взводами начинается этот ад. У артиллеристов есть забавное выражение: «кидать огурцы», которое обозначает класть снаряды. В те минуты оно не казалось забавным. Сразу со всех раций батальона артиллеристам угрожали и крыли матом. Эфир забился «noise-вокалом». Обстрел лишь немного усилился.

Легко смотреть, когда под огнём другие. И к автоматным обстрелам привыкаешь относительно легко. Но когда артиллерия, тем более крупнокалиберная, тем более своя, а она снаряды не жалеет… Все прижались к земле. Сижу в БМП, смотрю в «ночник» и понимаю: если что — броня ни от чего не убережёт.

Вдруг — в башню стучат. Открываю: это прибежал Димка. Стал что-то просить. Сквозь грохот неслышно ни черта. Наконец я понял, зачем он пришёл сюда. Он попросил написать стих-признание в любви своей подруге, чтобы в посмертном письме отправить ей. Дима решил списать всё со счетов. Как-то сразу спокойно стало внутри.

Я вылез из БМП и под фонариком и осветилками начал писать. Димка палил в сторону села из автомата, но иногда, прерываясь, смотрел на мой лист. «Не проеби фишку — чехи пойдут, тогда они твоё письмо и отправят!», — кричал я ему, и продолжал сочинять.

Стих получился на двенадцать, кажется, четверостиший. К сожалению, он у меня не сохранился в памяти… А если и сохранился, то не стану я его воспроизводить, не вашего ума это дело!

Довольный Димка ушёл к себе под обстрелом, а я остался сидеть, облокотившись на катки БМП. В жизни не каждый день тебя обстреливают из гаубиц. Желание жить, немного притуплённое, просит ноги бежать куда-нибудь, но здравый смысл берёт верх — куда ныкаться? В БМП? Её всё равно как банку тушёнки пробьёт. Я просто сидел и смотрел кино про войну, только почему-то рядом рвались снаряды.

На следующий день мы обожрались шашлыков и фруктов. В селе — только раненые и взорванные сараи. Жертва одна — корова. Ментам и спецам чехи не стали её отдавать, позвали нас. На ротном УРАЛе корову — «груз-200» — из села привезли на позиции роты. Её порвало в аккурат пополам. Отдавая корову, чехи сказали, что артиллеристам они объявили джихад. Попутно в селе набрали фруктов. Летёха весь день вспоминал Москву, а Димка ходил сам не свой. Хотя, так ходили все молодые. Да и некоторые старослужащие…