Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов
* * *
И все-таки здесь уютно, хотя нет ничего лишнего. Топчан и столик, а в углу на гвозде висит шинель, и нижнюю пуговицу нужно пришить, не то оторвется и потеряется. Внизу два вещмешка и в одном из них книги, в другом, сверху, диски к ППШ и внизу еще что-то. В углу, под шинелью обмотанная тканью винтовка с оптическим прицелом, та самая, что была на НП-школа в Сталинграде. Здесь тихо и спокойно, и ребята говорят, что здесь тоже бомбят, но в эти два дня не было ни одной бомбежки. Затишье. Там, в Сталинграде, все было по-другому. Утро начиналось гулом приближающихся бомбардировщиков, «Дорнье» и «Юнкерсов», и день заканчивался таким же, только удаляющимся гулом. Непрерывный гул, гул и грохот, грохот и черный дым, и вздыбленная земля и песок везде, на зубах и на шее под воротником, и в волосах и везде. Запах горящего человеческого мяса, к которому невозможно привыкнуть, и земля качается под ногами, а когда близко упадет пятисотка, то земля уходит из-под ног, и ты падаешь и встаешь, и откапываешь кого-то и радуешься, если тот жив, а если мертв, жалеешь о потерянном времени. И нет утра и вечера, нет дня и ночи, только грохот, оранжевые вспышки, черный, едкий дым и серая, скрипучая пыль. И потом видишь спящего солдата с незажженной самокруткой в руках, и ты тоже проваливаешься, и когда очнешься от грохота, то кто-то укрыл тебя шинелью, и зарядил диск твоего автомата, и ты думаешь, что твои ребята самые лучшие. И смертельная усталость в глазах солдат, опаленные огнеметом брови и все поровну – патроны, махорка и сухари. А по Волге идет шуга, и потом льдины, сначала небольшие – они плывут быстро, потом тяжелые, серые – эти плывут медленно, и бронекатера не могут пробиться. И ночью У-2 сбрасывают тюки с боезапасом, и если они падают в Волгу, то солдаты, матерясь, ищут их в воде, потому что без патронов не выстоять, и ты тоже лезешь в ледяную воду, и Чердынский кричит, выкатив цыганские глаза – куда ты, чертова девка, мать-перемать. И Николай Парфеныч единственную пару сухого белья отдает тебе, и Санька улыбается и говорит – нам-то что, мы с убитых сняли сухое. И ты тоже одеваешь телогрейку и ватные штаны с убитого, и это ничего, это свои убитые, русские, и они не обидятся.
Все это осталось позади, и, слава богу, не снится, и завтра, нет – сегодня, через три часа, я пойду с ребятами за линию фронта, но мне не страшно. Со мной ничего не случится, теперь уже не случится, а здесь бы надо навести порядок. Застелить столик чистой тканью или льняным полотенцем, которое мама положила в вещмешок, и повесить на стену, напротив топчана, какой-то плакат или календарь. Можно попросить у девочек в медсанбате марлю и занавесить вход, это в Сталинграде не было ничего такого и приходилось резать на бинты белье, снятое с убитых, а теперь сорок третий год и я так и сделаю, когда мы вернемся. Топчан широкий и места для двоих достаточно, потому что, если спать, тесно прижавшись друг к другу, то место еще останется. Но скоро начнется наступление, и дивизия пойдет вперед, и эту уютную каморку придется оставить, но все равно будет что-нибудь – землянка или блиндаж. И там я устрою все по-своему. Чтобы ему было приятно возвращаться, чтобы ему хотелось побыстрее возвращаться, и чтобы мне было приятно ждать его.
Когда мы вернемся, а мы все вернемся, я напишу маме, я совсем забыла, что обещала сразу написать, как только приеду в свою часть. Я напишу, что все у меня нормально, что я далеко от передовой, а я и вправду далеко, и потом придет ответ, и мама напишет о себе и о Наденьке. Ведь у меня теперь есть Надежда.
Глава 11
Чердынский чуть повернул голову вправо и поискал глазами Георгия. Справа за мостом вода была чище и там, у берега начинались камышовые заросли, и Георгий хорошо сидел там. Он хорошо замаскировался и хорошо сидел – только иногда можно было разглядеть белки его глаз. Моя школа, погордился сержант. С Санькой что-то было не так, ему досталось место в болоте. Чердынский повернул голову влево и увидел, как на поверхности беззвучно лопнул воздушный пузырь и по воде пошли круги. Потом показался большой пучок болотной траву, он медленно поднимался и под ним Санькины глаза. Простудился, подумал Чердынский, опускается на дно, в жижу и там кашляет, потому и пузырь. Ему бы стакан водки, да с перцем, ты еще скажи – и в баню! Сколько мы уже в воде? Сержант медленно поднял руку и посмотрел на часы, они были водонепроницаемые, но они сидели в воде уже двенадцать часов и он опасался, что часы могут испортиться.
Линию фронта перешли чисто и до места добрались по графику, только Ольге пришлось нелегко с непривычки. Но, оказалось, что она занималась легкой атлетикой и мы сделали так, чтобы она бежала налегке, рацию взял Георгий, а автомат нес Парфенон. Автоматы Саватеева и Георгия были спрятаны в противоположном конце моста, а свой ручной пулемет Чердынский уложил в этом конце, за спиной, и там же были укрытые травой вещмешки с боезапасом. Он всегда брал в поиск этот ручной пулемет, он был с ним давно, танковый пулемет ДТ. Это тот же пулемет системы Дегтярёва, только укороченный и с убирающимся прикладом, и в ближнем бою лучше оружия нет, да и дальность стрельбы у него хорошая. Сейчас у него был только пистолет в кармане брюк, обернутый немецкой целлулоидной пленкой, и, в случае чего он бесполезен, потому что некогда будет его разворачивать. Наверное, лучше его достать и приготовить к бою, и можно пока положить его под пилотку, к которой прикреплен увесистый пучок болотной травы. Так я и сделаю, подумал сержант, потому что мы сидим в засаде уже двенадцать часов и сейчас уже начало шестого, и солнце уже на западе и
