Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца
— Пойдем левее, на Лебедянь. Там и ночевка. Здесь, в Телешеве, и без нас все овины забиты.
Когда взошли на взгорье, только черная точка мельтешила на дороге почти у обреза горизонта. Фещук спешил узнать, что это за Лебедянь, где предстояло разместиться батальону.
После Телешева рельеф местности резко изменился. Заветвились овраги, и дорога ныряла в ложбины, перебиралась по хлипким деревянным мостикам, взбиралась по крутым склонам балок. Все это напоминало хорошо знакомое — шоссейку от Нагоровки до Дебальцева. Но те, знакомые, балки донецкой степи, когда-то давным-давно взломанные напором тектонических жил, так и замерли навечно, нерушимо со своими каменными уступчатыми стенами; заросли́ терном, шиповником, бересклетом, и уже никакие ливневые потоки, бушевавшие на дне, не могли больше ничего поделать с твердостью вставших на их пути пород. А здешние овраги, легко расправившись с верхними рыхлыми слоями чернозема, набираясь от дождя к дождю, от весны к весне новой яростной силы, упорно гигантскими осьминогами углублялись дальше и дальше и, казалось, разрастались своими щупальцами на глазах. Где уж тут удержаться на их зыбких обрывистых склонах какому-либо кусту; разве только реденькая повилика робко попробует зацепиться за землю, прижаться к ней листочками, да и то ненадолго — до первого дождя, который хлестнет, смоет ее вниз. И все-таки чем-то она начинала привлекать сердце Алексея, эта ранее малознакомая срединная российская земля… Чем? Возможно, как раз этой своей черноземной сытой плотью, которая, даже будучи изранена оврагами, по-прежнему казалась неиссякаемо щедрой, готовой вновь и вновь в свой срок одарить людей хлебом, травами, ягодами, цветами…
— Кто из этих мест? Есть здешние? — пропустив вперед несколько рядов второй роты и подравниваясь к идущим, поинтересовался Осташко.
Переглянулись, но не отозвались.
— Неужели нет никого?
— Был бы кто-нибудь, вам не пришлось бы и спрашивать, товарищ капитан. Сам бы наверняка не стерпел, подошел и на побывку попросился бы, — шутливо заверил белолицый, разгоряченно сдвинувший на затылок ушанку красноармеец. — Как солдату пройти мимо своей хаты?
— Да уж ты, наверное, и чужой не миновал, если бы юбку во дворе приметил, а, Рында, признайся?
— Наговаривают на меня, товарищ капитан, ей-богу, наговаривают, — довольно поблескивая глазами, пожаловался белолицый, завертел головой, оглянулся: — А вот где Рябцев? Рябцев, ты чего ж молчишь? Давно ли хвастался, что почти дома. Показывай дом свой…
Приземистый молоденький красноармеец, на котором кожушок сидел как-то по-особому пригонисто и щеголевато, осклабился, одернул Рынду тычком приклада.
— Не загинай лишнего, я тамбовский.
— Все равно ЦЧО… Центральная Черноземная…
— Была когда-то… А почему вы о здешних спросили, товарищ капитан?
— Да вот гляжу — оврагов много. Дали им волю. Сколько чернозема вразброс пошло, — посетовал Алексей, пропуская еще один ряд и пристраиваясь к Рябцеву.
— А что против них сделаешь, товарищ капитан? Стихия! Что правда, то правда, их и у нас, на Тамбовщине, хватает. Они — как гитлеры: не то что пядь земли, а целые километры отхватывают…
— Леса надо садить, а не на стихию сваливать, — назидательно заметил Рында.
— И в лесах хлеб сеять?
— Я тебе по-серьезному говорю… Закрепление почвы называется… регулирование, по-научному… У нас на Волге, если бы не так, не по-хозяйски, то весь чернозем в Каспий уплыл бы…
— Зато воевать здесь сподручней. Хоть в засаду, хоть в поиск, хоть и самому укрыться. И лопатой не надо мозоли набивать. Все готово. Пересеченная местность… — авторитетным баском прогудел кто-то за спиной Осташко. Он обернулся, отступил еще на один ряд.
— А ну-ну, кто это такой бывалый стратег?
— Да это Талызин…
— Давай, Талызин, обоснуй… Вот, оказывается, куда немцев надо было сразу пригласить да здесь, в этой мышеловке, и расколошматить! А мы-то по недомыслию здесь не задерживаемся, дальше идем, теряем выгодные позиции… Все рассмеялись. Но сказавший это пожилой солдат остался невозмутимым.
— Об этом жалеть не приходится, товарищ капитан. Чего-чего, а такого добра, как овраги, и там полно…
— Где там?
— Ну, одним словом, впереди, куда направляемся… На Орловщине…
— А вы откуда знаете?
— Сам орловский…
— А что ж молчали?
— А про что говорить? Я свое родное село, можно сказать, сам немцу в сорок первом отдал… На моих глазах сгорело… Сравняли его с землей… Не о чем и говорить…
В Лебедянь пришли уже в сумерках. И в окраинных избах, и в городского типа домах, что стояли на площади, окна глядели на улицы темными, мрачными квадратами, были зашторены. До этого, проезжая эшелоном, впервые за долгие месяцы полюбовались кое-где приветливыми огнями далеких деревень, а здесь уже снова приметы войны, ее предполье…
Фещук поджидал колонну на площади. Был здесь уже и Трилисский. Подозвав командиров рот, засемафорил рукой, стал показывать, кому в каких порядках домов размещаться.
— Только пока не подъедет батальонная кухня, в хаты людей не заводите, — предупредил ротных Осташко.
— Что так? Скинули бы сапоги, обсушились в тепле.
— Когда сапоги скинуты, тогда уже не до ложек… Бултыхнутся на пол — и гвардейскими минометами не разбудишь.
— Вам дело говорят, выполняйте, — поддержал Фещук замполита, словно он высказал его собственную мысль.
Штаб занял домишко вблизи торговых рядов, в котором, судя по старым, развешанным на стенах плакатам санпросвета, издавна обитала или санитарная станция, или контора Лебедянского рынка. Новожилов отыскал на задворках хворост и сразу же стал взбадривать захолонувшую облупленную печку. Нашлась и солома, чтобы прикрыть каменные плитки пола. Как ни тянуло Алексея после ужина вслед за Фещуком опуститься на это духовитое, обещавшее добрый сон ложе, все-таки он пересилил себя, решил пройтись по расположению рот. Чистое звездное небо, только на горизонте обранное тучами, походило на бездонную, окаймленную потемневшим снегом прорубь. Размахнувшись от края и до края земли, в нее устремился серебристый луч прожектора и, не нащупав там никакой тверди, мгновенно исчез. Ночь углубилась, задышала спокойней.
Окликаемый вполголоса часовыми, Алексей шел от двора к двору. Повсюду в домах спали. Лишь в одном из плохо закрытых окон узеньким лезвием блестел свет.
— Кто там все еще возится? — спросил Алексей у похаживающего вокруг колодца часового. Присмотрелся, узнал Панкова.
— Давно улеглись, товарищ капитан. Храпят — аж сюда слышно. Хор Пятницкого!
— А что ж не потушили?
— Хозяева, наверное.
Алексей все же пошел проверить. Над оставленными на столе такими притягательными котелками склонились две ребячьи головенки. Мальцы опрометью кинулись на печь.
— Что, сдрейфили, мышата? — успокоил Алексей. — Действуйте, ешьте, раз уж поступили на солдатское довольствие, только окно получше прикройте. Где мамка?
— На окопах, — тоненько послышалось с печки.
Об отце спрашивать уж и не стал. Наверняка где-то если не в такой же придорожной хате, то в окопах…
Вернулся в штаб. Ночное прохладное небо, тишина, та льдистая предвесенняя свежесть, которая в эти поздние часы ощущается особенно остро, взбодрили. Снял полевую сумку, шинель и, приткнувшись к потрескивающей плошке, стал писать письмо Вале. Счастливая Вологда с ее сугробами, библиотекой, горенкой в скворечнике ушла теперь в ту же даль, что и Ташкент, и Старое Подгурье. И только этому вырванному из тетради листку бумаги можно было поверять свои непостижимые рассудком, питаемые родником сердца ожидания и надежды.
6
Дивизия, что выгрузилась на станции «Лев Толстой», остановилась лишь после того, когда далеко позади были оставлены Лебедянь, Ефремов и на сменившихся командирских картах следующим ближайшим райцентром обозначился Новосиль. Но до него километров двенадцать не дошли. Свернули чуть в сторону, к небольшим деревенькам, разбросанным по увалистым склонам долины. Когда-то она являлась, наверное, руслом реки, а сейчас здесь подавал голос, по-апрельски лепетал и тренькал только ручей; правда, разлился и подбирался талыми водами выше голенищ. В безлюдной, полуразваленной — тут уже начиналась прифронтовая полоса — деревеньке и обосновался батальон Фещука. Здесь же на третий день и узнали, в чье подчинение наконец-то попала дивизия. Узнали не от вышестоящих штабов — связь только налаживали, — а от кольцевой полевой почты. Девчата с промчавшейся полуторки сбросили дежурному по батальону пачку газет, и он принес их Осташко. Развернув сверток, Алексей сразу же обратил внимание на эту незнакомую ранее газету.
