Джурица Лабович - Грозные годы
— Я, наверное, взял слишком низко, как думаешь, Мият?
— Пули легли перед ним. Я видел.
Лазар передвинул хомутик прицела на одно деление. Потом снова замер, выжидая.
— Не высовывается, сволочь! Чувствует, чем дело пахнет.
— Просто выбирает место поудобнее. Не очень-то приятно лежать на камнях. У меня вон все тело затекло, — проворчал Мият, — и кости ломит.
— Главное, чтобы не ушел, а ворочается пусть сколько угодно.
Заметив, что голова фашиста немного приподнялась, Лазар приник к винтовке и затаил дыхание. Грохнул выстрел. Каска немца подпрыгнула, точно подброшенная пружиной, тело его судорожно дернулось и покатилось по траве.
— Все в порядке! — громко, чтобы слышали остальные, воскликнул Лазар и вытер капли пота со лба.
Немцы заволновались, стали стрелять чаще, стремясь отомстить за своего разведчика и заставить партизан прижаться к земле.
— На стрельбу не отвечать, подождем, пусть тратят патроны! — крикнул Лазар и передернул затвор.
— Долго нам придется ждать. Судя по тому, как они палят, у них там целые вагоны с патронами! — стараясь пересилить сумасшедшую стрельбу, крикнул Мият.
— Откуда ты такой умный взялся? — насмешливо бросил Лазар.
— Жизнь — моя школа, товарищ командир взвода. Я ведь вдвое старше тебя и, с твоего разрешения, кое в чем поумнее...
— Кое в чем — да. Но не во всем...
— Конечно, по части разной там стратегии я с тобой тягаться не могу. И все-таки я бы не стал цепляться за эту чертову высоту и подставлять людей под пули... Не партизанская это тактика.
— Хватит трепаться! — оборвал его Лазар, не желая открывать настоящей причины, по которой они остались на этой высоте. Улучив удобный момент, он выглянул из-за камня. Мият вслед за ним тоже высунулся из укрытия и, увидев что-то необычное, закричал:
— Чудеса, братцы!.. Уж не мерещится ли мне? Нет, точно! Волки! Видать, их вспугнули...
— Мы тоже волки. Сейчас драка будет!.. — проворчал Лазар и, пошарив по карманам, достал пригоршню патронов и несколько гранат и положил их на каменный выступ.
— Настоящие волки, товарищ командир! — прервал его Мият.
Шесть животных, почти неразличимых среди камней и жухлой травы, бежали по небольшой впадине. Изумленные бойцы прекратили стрельбу.
— Может, это их дрессированные собаки? — недоверчиво спросил Лазар.
— Какие собаки?! Волчица со взрослыми волчатами. Уж волков-то от собак я как-нибудь отличу! — возмутился Мият.
Спор прервали пулеметные очереди. Пули взрыли землю перед камнями, за которыми укрывался Лазар.
— Паразиты, ждали, когда мы высунемся!
— Стреляют не только по нам. Вокруг волков тоже ложатся пули, — заметил Мият.
— Не высовываться! — предупредил его Лазар. — В два счета подстрелят.
— Не могу выдержать, тянет. Можешь ты понять старого охотника? Разрешил бы мне по ним стрельнуть...
— Ни в коем случае!
Тем не менее Мият сощурил левый глаз и прицелился. По тому, как напряглось его тело, как участилось дыхание, было видно, что ему нелегко отказать себе в удовольствии. Волки выбежали на открытое место и устремились в проход между скалами, густо заросший кустарником. Одно животное заметно выделялось своей величиной.
— А вот это, товарищ командир, волчица-мать. Разбойница!
— Мать не может быть разбойницей.
— Ты все понимаешь буквально!
— Привычка.
— У меня вот тоже привычка, можно сказать, страсть к охоте врожденная. Дай я выстрелю, пока они не ушли. Их же надо отстреливать. Такой закон был принят еще в довоенное время.
— Теперь в этих горах ни для кого нет закона.
— Я охочусь давно, с самого детства. У меня много охотничьих трофеев. Не знаю только, сохранились ли. Но это... Старая волчица впереди, за ней волчата... Такое не часто увидишь. Эсэсовцы вон стреляют. Они могут меня опередить.
— Они забавляются. Нам не до того.
— Ну будь человеком. Не камень же у тебя вместо сердца!
— Делай что хочешь, — сдался Лазар.
Мият глубоко вдохнул, весь подобрался и сделал два выстрела.
— Кто-то попал. Не знаю только, ты или фашист, — кивнул Лазар.
Мият приподнялся на локтях, чтобы лучше все разглядеть. Другие тоже стали высовываться, пораженные необычной картиной: волчица суетилась вокруг раненого волчонка, видимо пытаясь помочь ему, и не обращала никакого внимания на сильную стрельбу.
— Знал бы я, так и стрелять бы не стал, — пожалел Мият. — Если бы своими глазами не увидел, никогда бы не поверил, что волчица может проявлять такую заботу...
— Я вижу не волчицу, а мать! — бросил Лазар.
Немецкие солдаты тоже перестали стрелять в волков. Их офицер, худой и гладковыбритый, ослабил ремешок каски, поднес к глазам бинокль и сквозь зубы произнес:
— Партизаны — тоже волки! Сегодня мы должны их уничтожить...
Немцы пошли в атаку. Горное эхо подхватило грохот разгоравшегося боя.
— Дали они нам жару, — прохрипел Мият, поглаживая затвор винтовки.
— Идут на все, сволочи. Но другого мы и не ожидали... Мият, ты что молчишь? — встревоженно обернулся Лазар.
— Зацепило меня, — признался тот. — Платят нам эти паразиты, как ты говоришь, с процентами.
— У меня есть бинт, я тебя перевяжу.
— Ничего, я могу сам... Главное, ты поберегись. Ух, подлецы, как они нас прижали!
— Тебя бы сейчас надо подальше от этого пекла, — сказал Лазар.
Мият заметил двух подползавших бойцов, которые должны были перенести его в безопасное место. Стрельба снова усилилась. Эсэсовцы опять пошли в атаку...
Ночь скрыла гряду возвышенностей с разбросанными по ним небольшими рощицами. Из одной рощи выскользнула волчица и, принюхиваясь, приблизилась к тому месту, где еще недавно шел бой между взводом Лазара и эсэсовцами и где погиб ее детеныш. Осторожно оглядываясь, она подошла к трупам, лежавшим неподалеку от волчонка. Только командир взвода Лазар был еще жив. Весь израненный, он время от времени приходил в себя и тихо просил:
— Глоток воды... Слышишь меня?.. Воды!..
От жажды его страдания усиливались, шепот переходил в мучительный стон. Волчица зарычала и попятилась от него. Лазар, собрав последние силы, пошатываясь, встал на колени, подполз к волчонку, дотронулся рукой до его жесткой шерсти и упал. Из его горла вырвался предсмертный хрип...
Поздно ночью все смолкло. Слышался только тихий шелест деревьев. Теперь и волчица осмелела. Она подошла к Лазару и, заметив своего неподвижно лежащего волчонка, на некоторое время застыла на месте. Потом вытянула шею и завыла. В просвете между облаками показалась луна, и тогда волчица вернулась в кусты, где ее ждали оставшиеся волчата.
Тревожная ночь
Подвал был полон народу. Слышались приглушенные причитания и испуганный шепот женщин. Со стороны реки, оттуда, куда бежала, извиваясь, узкоколейка, доносились взрывы. Матери успокаивали плачущих детей, что вовсе было не легко, особенно когда от близких разрывов вздрагивала земля и с потолка сыпался песок. У лестницы, сжавшись в комок, сидел дед Михайло, единственный в погребе мужчина. Озабоченно склонив лысую, без единого волоска, голову, он, тяжело вздыхая, повторял:
— Святые угодники! Удастся ли нашим ребятам сковырнуть вражеский поезд?
Женщины думали, что старик обращается к ним, и растерянно молчали, пытаясь понять, что он говорит. Их переполняли страх и тревога. Старику было не по душе это молчание, сейчас он предпочел бы даже обычную пустую бабью болтовню. Понимая растерянность женщин, он начал их успокаивать:
— Вам, бабам, война, понятное дело, в новинку. И боязнь, она, право слово, не сразу уходит. Человек потихоньку привыкает. Ничего, погремит, погремит и перестанет, все равно что гроза. Кой-чего порушит, конечно, не без того, но не много. А потом опять наступит мир и порядок.
Однако женщинам было не до его рассуждений. Плакали дети — их надо было успокаивать и поплотней укутывать, чтобы не озябли.
Мальчишки постарше уже вполне освоились, расселись вокруг большой бочки из-под ракии и спорили о разном оружии, не очень хорошо, впрочем, зная, что оно собой представляет. Второклассник Миланче кричал громче всех:
— Пушка может разрушить гору! Одним снарядом, точно говорю. Знаете, какая здоровенная Тодорова-Скала?
— Еще бы!
— Вот ее пушка-мортира могла бы разнести на мелкие кусочки.
— Откуда ты это взял? — недоверчиво спросил вихрастый Джокица.
— Мне дед Васо рассказывал о пушке-мортире.
— Не может быть, чтобы пушка могла разрушить такую гору, — не соглашался Микица, у которого взъерошенные волосы торчали во все стороны из-под старенькой шапчонки. — Твой дед, Миланче, никогда не выезжал из села, всю жизнь пас скот в долине. А мой дед Риста, жаль вот, что нет его здесь, говорит, что и самая большая пушка не может сделать в стене дыры большей, чем моя голова.
