Владимир Брагин - Застава в огне
— Я, в отличие от вас, серьезно подготовился.
С этими словами он вывалил из пакета на карту несколько картофелин. Все засмеялись.
— Серьезней, Мюллер, — попросил Мансур, — все твои мины они сняли.
— Чтобы не искать мозг в противоположном от него месте, делаем просто. Пускай снимают. Мы им другие поставим. — Прапорщик старательно расставил картофелины на карте-схеме. — У окопов ставим радиоуправляемые МОНы — тут, тут и тут. Когда дело совсем будет швах, направленным взрывом вырываем лучших представителей из вражьих рядов. Вот такая физика.
Все одобрили это предложение.
— Жизнь налаживается, — улыбнулся Мансур и посмотрел на скромного Белкина. — Федор, мы тебя от отчаяния позвали. Все придумали, а как БМП сохранить — непонятно. Раскурочат его на первых же минутах матча.
Белкин с важным видом пытался рассуждать вслух, однако находившийся в игривом настроении Мюллер осадил его очередной шуткой:
— Не придумает он. Прапорщики вообще народ глупый. Это медицинский факт.
— Не все, между прочим, — запетушился Федор. — Если хотите знать, у меня прадед участвовал в походе товарища Примакова в Афганистан в двадцать девятом году.
Все опять оживились, послышались реплики:
— Первый раз слышу о таком походе.
— А прадедушка — тоже прапорщик?
— Плюнуть нельзя — вокруг одни полководцы, — развел руки в стороны Мюллер.
— И чего с БМП делать, я уже знаю, — глядя на него, сказал Белкин. — Только оператором-наводчиком должен быть я. У наших пацанов практики маловато.
Все серьезно посмотрели на Белкина и тут же отвели глаза. Было очевидно, что при любом раскладе БМП вряд ли уцелеет в бою. И никто не ожидал, что безобидный прапорщик вот так сразу возьмет на себя эту смертельную роль.
— Ладно, посмотрим, — вздохнул Аскеров. — Клейменову сказали в отряде, что бояться нам нечего, вертушки долетят за двадцать минут.
— Знать бы точно, когда они понадобятся. Сколько времени есть на все про все? — спросил Жердев.
Все вопросительно посмотрели на командира.
— В нашем распоряжении одна ночь, — ответил Мансур. — По прогнозу со вторника ожидается дождь да туман, нелетная погода. Вот вам и ответ — когда.
Теперь уже стало не до шуток. Каждый задумался о том, что предстоит сделать именно ему.
После завтрака Надир-шах вышел на веранду дома. На нем был отличный европейский костюм-тройка бежевого цвета, галстук, на голове круглая, с узкими полями шапочка — национальный головной убор жителей Северного Афганистана, там такую постоянно носят. Накануне он подстригся, укоротил бородку, из-за чего та напоминала теперь шкиперскую, подровнял усы. Весь его нарядный вид свидетельствовал о том, что он, политик, готов представлять свою державу на самом высоком международном уровне.
— Что скажешь? — обратился Надир-шах к жене.
Ситора придирчиво оглядела его с головы до ног. Он уже хотел поторопить ее с ответом. Наверное, придирчивой супруге опять что-то не нравится. Но ее лицо осветила улыбка.
— Ты очень красив. Как всегда.
Ее ответ тронул Надир-шаха. Она произнесла это так нежно, как обычно бывало в минуты полной откровенности, когда никто из супругов не пытался поставить себя выше другого.
— Полагаешь, мне следует быть красивым?
— Тебе это нетрудно. Легче, чем мне, — сказала она, подойдя к мужу и кладя руки ему на плечи.
— Не говори так, любовь моя. И прости за все.
— Не говори так. — Ситора мягко и тихо прижалась к его груди.
— Ты волнуешься за меня или все будет хорошо?
— И то, и другое. Я волнуюсь, но у тебя все получится как нельзя лучше. Ты добьешься победы, создашь империю героина. Все твои мечты сбудутся.
— Ты тоже этого хотела.
— Я была счастлива, а это — главное. Хотя ты мало меня любил.
Она говорила немного отрешенно, почти не окрашивая свои слова интонацией. Так произносят текст плохие актеры, играя безразличие.
Муж почувствовал эту странность.
— Ты говоришь так, словно мы больше не увидимся.
— Не уезжай.
— Что ты сказала? — напрягся Надир-шах.
— Я всегда говорила то, что ты хотел. Послушай хоть раз правду — не уезжай.
— Ты смеешься надо мной, Ситора? Ты забыла, какое положение я занимаю. Я же не гвоздь в доске, чтобы меня можно легко вырвать. Связан со многими людьми.
— Я не смеюсь, Надир, я плачу. — Она еще крепче прижалась к мужу, руки с неожиданной силой вцепились в его плечи. — Нам не нужна эта империя. Нам нужно только быть вместе. Не уезжай от меня.
Отрывая ее руки от себя, муж резко отстранился.
— Сейчас же замолчи, Ситора. Замолчи, я сказал! Не делай меня слабым!
Он даже слегка оттолкнул ее. Но жена с непонятно откуда взявшимся упорством настаивала:
— Я никогда не ошибалась. Если уедешь, уже не вернешься.
Надир-шах тяжело дышал, на лбу у него набрякли жилы, глаза покраснели. Казалось, вот-вот из ушей повалит дым.
— Ты полоумная стерва! — свирепо зашипел он. — Минуту назад ты говорила совсем другое. Прочь с моих глаз! Уходи прочь!
На этот раз он оттолкнул жену сильнее, чем прежде. Затем одернул пиджак, поправил узел галстука и сошел вниз. Там его поджидал Додон. Он тоже был в европейском костюме, в одной руке держал кейс, в другой — маленький чемодан.
Перегнувшись через балюстраду, Ситора нервно и зло рассмеялась:
— Да, я пошутила, Надир. Уезжай поскорей. Тогда я стану самой богатой вдовой на Севере!
Надир-шах поднял голову и погрустнел, вспомнив, что жена действительно никогда не ошибалась. Однако ему уже поздно идти на попятную. Забрав у Додона кейс, он поспешил к машине.
Удобно раскинувшись на заднем сиденье, Надир-шах перебирал четки, пытаясь успокоиться. Все-таки любая, самая хорошая жена может стать назойливой и в самый неподходящий момент наплевать в душу. Избаловал он Ситору, ох, избаловал, совсем она обнаглела. Сует нос в его дела. Не надо с ней больше откровенничать, нужно держать на дистанции. А то накаркает беду. «Не уезжай, не вернешься». Будто он ребенок и не знает, что ему делать. Все продумано и просчитано серьезными людьми. Пошел отсчет последних часов перед боем, армия готовится выступать.
Надир-шах закрыл глаза и ясно представил себе, что сейчас творится в лагере. Абу-Фазиль совещается с другими командирами. Рядовые моджахеды проверяют оружие и амуницию. Вскоре они совершат намаз. Потом наденут на себя снаряжение и тремя цепочками выйдут к реке, а когда будет самый сильный туман, высадятся на том берегу.
Перед отбоем — правда, какой сегодня отбой, чистая условность, все равно не до сна — Аскеров собрал весь личный состав в казарме и обратился с речью. Он говорил неспешно, но очень энергично, надеясь, что его слова западут каждому в душу. Он был до конца честен, все почувствовали это, и потому никого не коробил излишний пафос слов капитана:
— На пощаду не надейтесь. Они уйдут, только если получат достойный отпор. Отпор же вы сумеете дать, если будете точно выполнять приказы. Помните: моджахеды — тоже живые люди, они тоже боятся, им тоже бывает страшно и больно. Только у нас гораздо больше шансов победить и выжить. Потому что Аллах с нами, мы находимся на своей земле.
Вернувшись в свою комнату, Ратников понял, что слова Мансура не успокоили, а разволновали его. Уж если капитан с его стальными нервами опасается предстоящей стычки, то, надо полагать, схватка предстоит нешуточная. Конечно, вертолеты могут быстро решить исход дела. Но ведь у нас всегда так: кто-то немного задержался, кто-то чего-то не понял, кто-то не придал значения, а в результате помощь прибудет к шапочному разбору, когда в ней уже и нужды нет.
Чтобы отвлечься, Владимир пытался заняться мелкими хозяйственными делами, но все валилось из рук. Поэтому он обрадовался, когда раздался короткий стук в дверь и на пороге появился Никита Жердев. В камуфляже, уже готовый к выходу, он смущенно предложил:
— Володь, не спишь? Хочешь, зайдем ко мне, телик посмотрим?..
Ратникову было явно не до телевизора, но, чтобы не оставаться одному, он охотно согласился.
Как выяснилось, Жердева телевизор тоже мало интересовал. Шел какой-то концерт, лейтенанты уселись на кровать, на экран почти не смотрели. На тумбочке, прислоненная к пустой вазочке, стояла фотография Шаврина и Тони, та самая, которую Ратников обнаружил в книжке. У стены стояла снайперская винтовка СВД, на вешалке «разгрузка» с патронами, кобура, вещмешок.
Ратников понял, что Никита позвал его поговорить по душам, потолковать о чем-то очень для него важном. Однако тот молчал, вертя в руках сложенный вчетверо лист бумаги. Потом объяснил:
— Письмо от Антонины. Жены Юрки Шаврина, в смысле — вдовы.
Владимир кивнул — мол, в курсе, знаю. До него действительно уже дошли кое-какие подробности о том треугольнике.
