Расплавленный рубеж - Михаил Александрович Калашников
Адель готова была поклясться, что она опять подранила стервятника. Он заходил точно на мост, но его шатнуло, он сбился с курса, и бомба угодила в реку. Железная рама моста загудела под градом осколков. С противным гудением штурмовик зашел в пике над зениткой Адель.
– Не дрейфь, девки, он промажет! – крикнула наводчица.
Расчет остался на местах, автоматическая пушка непримиримо чохала в небо, переспорила самолет, перепугала его. Бомба грохнулась под берегом, окатив всех водой и потоками донной тины. Адель крутила маховики, в ней кипела злоба. По лицу стекали болотного цвета капли, на зубах скрипел песок, за воротником шевелилось нечто липкое, холодно-противное. «Только бы не змея. Пусть хоть лягушка, но только не ужик», – думала она, продолжая крутить маховики. Не было секунды, чтоб полезть за воротник, чтоб смахнуть с уха нависшую водоросль.
Войти во второе пике самолету не дали. Вместе с соседним расчетом взяли его в вилку, отломали крыло, заставили вынужденно присесть брюхом на кроны деревьев. Зенитчицы вскочили с мест, стиснулись в кольцо, облапили друг друга, стали визжать и клять сбитого:
– Трижды тебя выгнуть! Дважды провернуть!
– Присел голубок нежданно-негаданно!
– За Лидку тебе, мразь!
Напарница полезла за воротник к Адель:
– Ада, с уловом тебя! – показала она пестрого окуня и хлестнула им Аду по лицу. – Чтоб к вечеру уха была, рыбачка ты наша.
Самолеты убрались. На смену им из городских глубин прилетели дальнобойные снаряды. Тут зенитчицам работа была одна: сидеть на своих местах и болеть за наших. Девушки не сводили глаз с моста, суеверно плевались при отчетливом свисте снаряда, точь-в-точь как в мирной студенческой жизни, когда на соревнованиях по стрельбе мелкашку в руки брал парень из команды соперников и они своими плевками «нагоняли» ветер на его пулю, сбивали ее с точного курса, заставляя лететь мимо мишени. Пока ни один снаряд не попадал по мосту.
С левого берега опять поползла колонна грузовиков. Машины отставали, держали между собой дистанцию в сотню метров. Залетный «слепыш» лег в выверенную цель, на удачу немецкого пушкаря снаряд поразил грузовик. Горящие доски брызнули из кузова, застряли в опорах и перекладинах мостовых ферм. Девушкам не было видно из своего укрытия, как плавились пакеты толовых шашек, заложенных в первые дни боев, когда саперами минировался этот третий мост, как огненная жижа взрывчатки потекла на ящики с аммоналом. Они только видели дежуривших чекистов из охраны моста, что бросились к развешанному на перекладинах горящему фейерверку. К ним спешили саперы, они стали резать проволоку и веревки крепежа, рубить пылавшие ящики, обрушивать их в воду, коверкать деревянный настил, успевший загореться. С правого берега несся пустой грузовичок, он взял на буксир обездвиженную машину, выволок ее с моста. Часа через полтора по жизненно важной магистрали снова пошел грузовой караван.
Адель вышла из укрытия, умыла в реке лицо. Сдернув пилотку, простирнула ее и повесила на куст. Оглядела себя, с досадой соскребла шлепок грязи с рукава. С формой как с пилоткой не получится, не так просто.
Нашла о чем грустить! Форма у нее грязная. Что теперь с формой у Андрея? Цела ли еще? Не продырявлена?..
Андрей проскочил по коридору только что отбитого пединститута, выбрался через провал окна во внутренний двор. Врага нигде не было, но частный сектор притаился и ничего хорошего не обещал. Двор был изрыт траншеями, на брустверах кипами валялись книги из студенческой библиотеки. Андрей спрыгнул в окоп, под сапогом затрещала грудная клетка мертвого немца. Солдат стянул с плеч лямки тяжелого вещмешка, прислонил к стене окопа автомат. Теперь не то, что раньше: карабин, полученный Андреем в густых сумерках первых дней обороны, давно затерялся, вместо него выдали скорострельную штуку с круглым диском. Перед каждой атакой в изобилии снабжали карманной артиллерией: по пять-шесть противопехотных «дегтяревок» вперемешку с «феньками», бутылку коктейля горючей жидкости, противотанковый ворошиловский килограмм, патронов – сколько унести сможешь.
Андрей взял из стопки верхнюю книгу, растрепанную осколком, заляпанную подсохшей бурой жидкостью, возможно брызнувшей вон из этого, что с проломленной грудиной лежит сейчас под ногами. Подул в изрезанные железом страницы, прочитал попавший на глаза стих:
Гонец, скачи во весь опор
Через леса, поля,
Пока не въедешь ты во двор
Дункана-короля.
Спроси в конюшне у людей,
Кого король-отец
Из двух прекрасных дочерей
Готовит под венец.
Коль темный локон под фатой,
Ко мне стрелой лети.
А если локон золотой,
Не торопись в пути.
В канатной лавке раздобудь
Веревку для меня
И поезжай в обратный путь,
Не горячи коня.
Имя автора уцелело не полностью: Генрих Г…, остальное было вырвано прошедшим через текст осколком. Андрей захлопнул книгу.
Были раньше и у них философия, наука, искусство и стихотворные школы… Нет, никуда не сойду отсюда. Все гранаты израсходую, все диски выбью, с голыми руками останусь. Пусть меня тут и засыплют, на пару с этим пришельцем. Но к Аде их не пущу.
Он долго смотрел на притихшие дома, потом картинка поплыла, он клюнул носом, каска его звякнула об уложенный на бруствере автомат. Андрей потряс головой, разгреб ворох книг в поисках чего-то интересного, лишь бы отогнать дрему. В руки попалась газетная труба с готическим шрифтом, перетянутая типографским шнурком, целая, не рваная, не замятая. Андрей сунул ее за пазуху. Позади него зазвенело, забряцало.
– Жратву, что ли, несут? – Андрей обернулся к соседу по окопу, но сам уже видел, что это не доставщики пищи: их было слишком много. Они заполняли окопы, и впереди их летела весть:
– Сменщики прибыли, отводят нас.
– В студгородок, на отдых?
– Ротный говорит, вроде как насовсем.
Андрей услышал это и не улыбнулся:
– Как это?
– На переформирование. В Отрожке эшелон стоит, ночью тронемся. Ты что, не рад?
– Рад, конечно, – слабая улыбка застыла на лице Андрея,
