Виталий Мелентьев - Варшавка
— Я жену… очень люблю, — сказал Кислов застенчиво. — И до ней всех женщин меряю, — Басин не понял его, и Кислов разъяснил:
— Я ж видел, как она мучилась, когда носила, когда. рожала — а ведь у нас трое. (Басин сейчас же вспомнил: да-да… точно, у Кислова трое детей, и сразу же в нем что-то сменялось; представить себе, что отец троих детей может стать любовником, он не мог. И не только потому, что такой человек и сам сдержится, а потому, что соперники не дадут — затюкают). Надо мной и в селе посмеивались — бабе волю даешь. Ну, я, правда, старался ей помочь… Чем мог. Стирать, конечно, не стирал, у печи не мытарился, но корову доил, на огороде возякался н, главное, за домом следил, чтоб ей удобно было. Чтоб она силы экономила. Женщине, детной конечно, много сил нужно. Вот я и других… по своей примеряю. Я тут помогу, а другой, может, моей поможет — ведь не все мужики только об одном думают. Ведь и для нас тоже… дети главное.
И опять тревожное, стыдное, но уже совсем иное, чем прежде, стало нарастать в Басине, и он спросил:
— А у нее что ж… дети есть? — спросил, хотя и понимал, что не могла же она от детей уйти на фронт.
— Я у нее не спрашивал… Но у нас тут сапер один. Глазков, жилинский дружок, они в доме отдыха познакомились, рассказывал: дочурку у нее убили. И муж сгинул. Вот она и пришла… сюда… И я это понимаю.
Кажется, начинал понимать это и комбат. Потому он и вовсе возненавидел себя — куда полез, женатый и детный? С собой не можешь справиться, а других судить и даже ревнуешь? Черт! Сорокот несчастный!
Он ругал себя мысленно, но легче ему от того не становилось, и Кислов смотрел в его темное, иногда передергиваемое мелкими гримасками-судорогами мрачно-красивое лицо и, конечно, не понимал человека, которого он любил и уважал.
Вошел повар, поставил кружку чая: «Это я из термоса, тепленький», — положил сахар и оранжево-коричневый свежий сухарь.
«Что ж это получается, — думал Басин, — отец трех детей живет и здесь своей семьей, своими детьми, а я ведь тоже отец двух детей… Я, выходит, хуже?» Как-то мало думал Басин о детях… Думал, конечно, думал, иногда с умилением, иногда с тревогой, но вот так, практически, с переносом своих мыслей и чувств на других, неизвестных ему, он не думал. Он искал сейчас оправданий себе и находил их. С утра до ночи на заводе, придет усталым — дети ухожены, ведь там и жена и мать, ну, поиграет с ними, в редкий выходной иной раз погуляет, но вот так облегчать жизнь жены и детей, надо честно сказать, этого он не пробовал. Он работал. И жена работала, и его мать работала. А дети росли. Все было правильно. И вот оказывается, не все было правильно тогда и неправильно теперь.
— Послушайте, Кислов, вы ведь, кажется, собирались на шофера учиться?
— Так точно, товарищ капитан, — радостно откликнулся Кислов: помнит его капитан.
Все помнит. — Я ведь как думаю: ну а вдруг не убьют? Вернемся мы с войны, все ж разрушено. Кто восстанавливать будет? Опять же мы — других не предвидится. Одними руками в тот час не обойдешься. Механика потребуется. Значит, надо загодя готовиться.
Или так — вернусь покалеченным, горбом многого взять не смогу, а детей поднимать все равно потребуется. Вот тогда опять же техника пригодится — не за руль, так в гараж… лишь бы руки были целые. Без ног еще кое-как обойдешься. Ну а если руки не станет?
Голова останется. Значит, ее загодя нужно тренировать. Я ведь и в снайперы зачем пошел? У них думать нужно, все время головой работать.
Повар видел, с каким внутренним напряжением слушает Басин, и сейчас же поддакнул Кислову:
— Это верно — думать нужно. И ремесло надо иметь. Ведь как надо мной смеялись — бабским делом занялся, поваром стал. Ан, видишь, пригодилось. Ремесло всегда себя оправдает…
Басин прихлебывал теплый, терпкий чай. Голова светлела, покаянные думы слабели, и он милостиво предложил:
— А вы работайте, Кислов. стучите.
Кислов опять застенчиво усмехнулся:
— Я, товарищ капитан, не умею так — языком и руками. Что-нибудь одно.
Повар недовольно покосился на капитана, нашел время за жизнь беседовать. Басин перехватил взгляд и сейчас же отомстил:
— Принесите-ка нам чайку.
Повар ушел, и комбат, поерзав, задал самый важный для себя вопрос:
— Как думаете, Кислов, она… завела кого-нибудь?
Кислов взглянул на него укоризненно — разве ж в этом дело? Потом густо покраснел — Жилина он выдавать не мог, потому что, после капитана, Жилин был вторым для него человеком здесь, на фронте, и еще потому, что не мужское это дело — выдавать чужие тайны. и он твердо, излишне твердо ответил:
— Не знаю, товарищ капитан. О таком, да еще в этих местах — не докладывают.
Кажется, это был последний удар, который принял капитан Басин. Он даже ругать себя не стал — все равно кругом не прав. Он только покорно согласился:
— Это верно.
Пришел повар с кружками, но к чаю никто не притронулся. Басин, понурившись, сидел как бы в сторонке, и повар, неодобрительно покосившись на него, кивнул Кислову — начинай. И Кислов принялся за работу. Повар ему помогал.
Звенел металл, ухала киянка, но Басин, кажется, ничего не слышал. Мысли шли слоями — одни о Марии своей бессовестности по отношению к жене, детям, и мысли о главном в его жизни — войне, положения дел в полосе батальона и полка, и выше, выше… И потому, что главным в его жизни все-таки была не семья, ценность которой он только что ощутил с такой силой, а дело, которому он служил и через которое служил и семье, мысли о Марии и собственной казни постепенно ушли, и он думал только о войне. Но, видно, где-то в глубине, подспудно зрела и еще одна мысль, которую он высказал перед самым уходом, когда уже окрепли главные решения:
— Слушайте, Кислов, идите ко мне связным. И думать научитесь и… просто подучитесь.
Кислов отложил киянку и опять жгуче покраснел — он не мог представить, что его, все ж таки штрафного, так приближает к себе комбат, но уже в следующую секунду ощутил, что не может покинуть ребят, — это ему и им, наверное, покажется предательством, трусостью. Да и не мог он представить, как это он будет управляться с такой должностью, в которой обязанности личного охранника, посыльного, адъютанта и просто обслуги переплетаются и дополняют друг друга. Басин словно понял его состояние и добавил:
— А охотиться вы сможете в свободное время. Как это делал Жилин.
Что ж… Жилин действительно делал именно так. И все понимали тогда Жилина: с комбатом они вместе отступали, и Жилин не раз спасал ему жизнь. А тут — наоборот.
Комбат спасал Кислова, и не согласиться Кислое не мог… Слишком он уважал Басина и Жилина.
— Слушаюсь, товарищ капитан. Как прикажете.
— Вот и собирайтесь, — кивнул Басин. — Сегодня же доложите Жилину.
Кислов остался доделывать противень — бросить незавершенную работу он не мог, — а Басин вышел.
Светало. Под ногами хрустел кружавчатый после утренника снег. Еще морозило, и воздух стал крепким, бодрящим. Неподалеку от землянки снайперов комбат увидел Марию и Жилина. Они стояли посреди тропки и разговаривали. Мария вдруг провела рукой по лбу Жилина и по его плечу. От этого жеста Басину стало не по себе, но он уже нашел в себе силы просто усмехнуться.
Ну, конечно же! Его соперником мог быть только Жилин. Сумел захороводить женщину в доме отдыха, и она прибежала за ним. И даже зависть не пришла, даже обида.
Прежде чем идти к командиру полка, Басня решил поговорить с Кривоножко. Тот стоял у своей землянки. Его круглое полное лицо казалось напряженным. Комбат с интересом наблюдал за ним. После присвоения звания замполит сильно изменился — стал поспокойней, собранней, отвечал не сразу. Он словно ощутил свою силу, освоил свое место в этой жизни, и оно ему понравилось.
Кривоножко увидел Басина, но навстречу ему не спешил. Он уже понял — все равно придет комбат к нему, придет. И звания сравнялись, и само его место, партийное место, требует уважения. Не нужно только спешить, не следует выставляться. А ждать Кривоножко научился.
— Слушаем? — наконец спросил Басин.
— Ага. Но еще и нюхаю, — кивнул Кривоножке.
Комбат тоже прислушался и втянул поглубже острый дух. Стекающий с занятых противником высоток холодок нес с собой тонкий, удивительно знакомый аромат. Память подсказывала, что с ним, с этим ароматом, должен соседствовать и другой, с детства знакомый запах. Но какой именно?..
Кривоножко искоса наблюдал за комбатом и в нужный момент напряженных раздумий-угадываний сдержанно сообщил:
— Полагаю, фрицам подарки привезли.
— Какие подарки? Почему? — Ом всегда был уверен, что фрицы — грабители, а разве ж грабителям что-нибудь дарят?
— Сочельник… Завтра у них рождество.
— Верно… — кивнул Басин. — Завтра. А пахнет мандаринами.
— Надо нам людей нацелить… Немцы с пьяных глаз могут на всякое пойти.
