Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)
Подбежавший Земсков в горячке столкнул лейтенанта с генерала, поднял Ротмистрова:
— Павел Алексеевич, дорогой, целы? Бот и хорошо, вот и прекрасно! Никуда не ранило?
— Ранить не ранило, а вот помять — помяло. У лейтенанта силы-то, как у медведя! — пошутил Ротмистров. — Как прижал, даже дыхание перехватило! Ладно, Кошляков, вставайте, я не буду ругаться за нападение на, командующего!..
Василий игнорировал шутку, генерала Ротмистрова: он ничего не ответил на неё, он и не встал с земли. Он даже не пошевелился. Он лежал на левом боку, и угасающий взгляд его был направлен в сторону удаляющегося от Прохоровки сражения; в сторону, где погибли его любимые братья: в сторону, где ещё сражались с врагом его однополчане и его любимая и несравненная Алина, ещё не знавшая о его гибели…
Адъютант командующего, пробормотав — «Извини!» — наклонился к Кошлякову: спину отважного танкиста глубоко пробуравили два стальных с зазубринами осколка, третий невидимо зарылся в тело…
Подбежал Фёдор Полежаев, упал с ходу на колени, приподнял безвольную голову Василия, повернул её к себе.
— Вася!.. Вася!.. — неверяще прошептал он и вдруг, устремив глаза в небеса, дико закричал: — Господи! Да есть ли ты на свете?! Господи!.. За что невинным смерть посылаешь?…
Ротмистров, поняв, наконец-то, в чём дело, снял с головы генеральскую фуражку, молча стоял перед убитым лейтенантом, который только что отдал свою жизнь за него — за Ротмистрова, а по щекам его катились крупные мужские слёзы. Потом он поманил адъютанта.
— Василий, похороните лейтенанта с почестями. И… и всех братьев Котляковых представьте к награде… Посмертно… Я проверю… Лично!..
— Слушаюсь, Павел Алексеевич!
… Спустя некоторое время Ротмистров находился на своём командном пункте. Уже сгущались по-летнему серенькие сумерки, а он всё думал и думал о бесстрашных братьях Кошляковых и о тысячах других солдат и офицеров, которые погибли в эти жаркие июльские дни, погибли в расцвете сил, не увидев по-настоящему прекрасной жизни в набиравшей силу Стране Советов…
Растроганный воспоминаниями и тяжёлыми раздумьями, Ротмистров сам себе плеснул в стакан водки и выпил залпом, не закусывая.
— Павел Алексеевич, — заглянул к нему адъютант, — командующий войсками Воронежского фронта прибыл!
Николай Фёдорович Ватутин был усталый до бесконечности, но, как всегда, приветливый и обходительный. Пожимая руку Ротмистрова, он кивнул на початую бутылку:
— Что, Павел Алексеевич, припекло, если в одиночку эту жидкость употребляете?
— Припекло, Николай Фёдорович, — согласился Ротмистров, — сегодня вот вместо меня человека убило… Меня собой загородил, спас от снаряда, а сам…
— Понимаю, — тихо сказал Ватутин. — Что ж, Павел Алексеевич, налейте и мне. Вроде бы и всё на нашем фронте удачно складывается, а на душе — тревожно…
Они выпили не стукаясь. Ватутин вытер губы и предложил, чуть усмехнувшись:
— Наливайте, Павел Алексеевич, по второму! Не нужно большого перерыва между первым и вторым стаканами делать.
Ротмистров взглянул в усталые глаза генерала армии.
— Разве есть какой-то повод? — спросил он.
— Да, Павел Алексеевич, повод имеется. Я выполняю своё обещание. С разрешения Ставки ваша армия, Павел Алексеевич, выводится в резерв фронта. Давайте за это и выпьем!
Они выпили ещё раз.
Ротмистров молчал, но в душе у него уже поднималась затаённая до сих пор радость. Ватутин же подошёл к распростёртой по столу карте и очертил карандашом район Яковлево-Большие Маячки-Грязное.
— Что ж, милейший Павел Алексеевич, можете передавать занимаемый вами участок Алексею Семёновичу Жадову. Но передавайте участок только вместе со 2-м и 2-м гвардейским танковыми корпусами. Вы хорошо поняли меня? И как только вы сосредоточитесь здесь, — Ватутин снова повёл карандаш по очерченному им району — Яковлево-Большие Маячки-Грязное, — приводите немедленно армию в надлежащий порядок.
Ротмистров крепко пожал руку Ватутину.
… В район сосредоточения, указанный командующим фронтом, 5-я гвардейская армия — без 2-го гвардейского Тацинского и 2-го танковых корпусов, переданных 5-й гвардейской армии генерала Жадова отошла в ночь на двадцать четвёртое июля…
… КАК НА РУСИ ПОВЕЛОСЬ
В ноябре 1943 года любимая женщина лейтенанта Владимира Котлякова, геройски погибшего на огненном прохоровском поле, родила в Подмосковье трёх мальчиков. Заряжающий «тридцатьчетвёрки», оставшийся в живых один из экипажа, часто писал этой женщине, а именно — Леночке Спасаевой, письма. Писал он ей и с фронта, и из своего родного хутора Полежаева, — это уже после войны, после того, как он вернулся домой из далёкого фашистского Берлина, где умудрился в избытке радости от победы нацарапать несколько слов на стене поверженного, дымящегося и смердящего рейхстага. И Леночка Спасаева регулярно отвечала на его письма.
После Дня Победы прошло целых три года. В июле от Леночки Спасаевой пришло в хутор Полежаев письмо, в котором она рассказывала, как живёт, как воспитывает детишек; да ещё Леночка поздравила Фёдора с тем, что он чудом уцелел, выжил в той железно-огненной схватке, произошедшей пять лет тому назад; и ещё Леночка Спасаева приглашала его в гости на пятилетний юбилей своих тройняшек.
Фёдор всё ещё не был женат, особо отпрашиваться не у кого было, отец и мать дали «добро» на поездку сына, и он, поцеловав их на прощание, в ноябре этого же года сел в поезд до Москвы. Ехал он ночь, а к полудню был уже и в Подмосковье.
… Леночка Спасаева и Фёдор Полежаев сидели за столом перед начатой уже — ими же — бутылкой, и Фёдор подробно и с какой-то необъяснимой грустью рассказывал о братьях Котляковых, о том, как они воевали, чем жили во времена фронтового затишья, как вели себя в различных, порой непредсказуемых ситуациях.
Когда он вконец выдохся и замолчал, Леночка плеснула ему в стакан водки, налила и себе.
— Фёдор, мы с вами уже выпили за моих детей…
Но ни Спасаева, ни Фёдор в этот раз не успели выпить. За окном послышался шум подъезжающей машины, затем звонко хлопнули дверцы кабины и тут же кто-то громко и настойчиво застучал в дверь. Леночка Спасаева недоумевающе взглянула на Фёдора, дескать, кого это там ещё принесло, и громко сказала:
— Входите, не заперто!
Дверь распахнулась, и в горницу вошли четверо военных. Полежаев от неожиданности вскочил и, как прежде, в военные годы, вытянулся по стойке «смирно»: он сразу же среди вошедших узнал бывшего командующего 5-й гвардейской танковой армией Ротмистрова. Он несколько раз видел его и запомнил на всю жизнь. С Ротмистровым в горницу вошли ещё два генерала и полковник.
— Здравствуйте, люди добрые! Здесь живёт Елена Анатольевна Спасаева? — спросил Павел Алексеевич, протирая стёкла очков и близоруко щурясь.
— Да, — растерялась Леночка, — я — Спасаева…
— А я — Ротмистров! — и Павел Алексеевич протянул женщине руку. — Слышали о таком?
Леночка только охнула и тут же принялась раздевать и рассаживать неожиданных, но дорогих гостей.
… Потом все пили крепкую водку и клопами отдающий коньяк. Пили за всё — и за мёртвых, оставшихся навечно на полях сражений Великой Отечественной войны, и за живых, и за солдат и генералов, и за женщин, и за подростков, которым и в тылу досталось лиха не на много меньше, чем на фронте.
Разгорячённый крепкими напитками сержант запаса совершенно забыл, что сидит в компании высших офицерских чинов. Он налил всем коричневой жидкости в стаканы, и, подняв руку, попросил тишины.
— Товарищи, мне довелось повоевать с братьями Котляковыми, довелось вместе с ними бить немцев. Они, Кошляковы, были прекраснейшие ребята! И ещё — они любили петь. Давайте и мы споём!.. А?…
— Конечно, Фёдор, споём! Какой разговор?! — согласился Ротмистров. — Какую только? Короче, ты начинай, мы подпоём…
Полежаев, некоторое время подумав, так, стоя, и запел:
Редко, друзья, нам встречаться приходится,Но уж когда довелось,Выпьем по-нашему, как это водится,Как на Руси повелось!
Песню, так же, как и Фёдор, встав за столом, подхватили Ротмистров и сопровождавшие его генералы и полковник:
Выпьем за тех, кто командовал ротами,Кто замерзал на снегу,Кто в, Ленинград пробирался болотами,Горло ломая врагу!
Леночка Спасаева вдруг негромко всхлипнула и продолжала петь, теперь уже закрыв глаза:
Выпьем за тех, кто неделями долгимиВ мёрзлых лежал блиндажах.Бился на Волхове, дрался на Ладоге —Не отступал ни на шаг!
Пусть вместе с нами семья ленинградскаяРядом сидит у стола!..Вспомним, как русская сила солдатскаяНемцев за Тиссу гнала!
Песня была прекрасная, жизненная. У всех поющих выступили на глазах слёзы, а Фёдор Полежаев, расчувствовавшись, с размаху кинул кулак на стол:
