Лев Разумовский - Дети блокады

В 1944 году мы вернулись в Ленинград, и я стала работать на заводе «Большевик» — ныне Обуховский завод.

О Шулевской школе. Она предопределила мою дальнейшую судьбу. Там началась моя духовная жизнь, мое серьезное приобщение к литературе. Наша учительница Герасимова имела прекрасную домашнюю библиотеку — вся русская классика в старинных изданиях, в переплетах с золотым тиснением. Она заметила мою любовь к чтению и стала мне давать книги — том за томом. Так я прочитала всего Гончарова, Тургенева, Толстого. Вспоминая Шулево, вижу себя лежащей на топчане с книгой в руках, либо сидящей за столом, где все мы шулевцы, в поте лица своего решаем задачи по геометрии…

В Шулево мы занимали две избы: одна для мальчиков, другая для девочек. Жили там прекрасно. Раз в неделю в выходные ходили в Угоры, летом пешком, зимой на лыжах. Всегда старались попасть к обеду. В Шулево готовили себе еду сами. Кашеварили в русской печке. Первой научилась ее растапливать Ника Бобровская, у которой всегда все горело в руках. Продукты из детдома получали на неделю вперед. Картошка завозилась заранее, с осени, и хранилась в гоубце (погребе) при доме. Уроки готовили коллективно. Я всегда была слаба в математике, поэтому жила за счет способностей Ники и Вали Козловских. Зато с ухватами у печки, чугунами и горшками справлялась хорошо. Решая задачи, мы до того упаривались у горячей печки, что иногда снимали с себя всю одежду и прямо с крыльца бросались в глубокий сугроб. Тело обжигало. Бежали в дом, вытирались, одевались и снова садились за задачи, которым ни конца ни края видно не было…

Шулевская школа занимала старинное приземистое здание из черных бревен с железной крышей.

С нами вместе учились сельские ребята. Приходили издалека. Учителя были простые человечные люди, очень любили детдомовцев.

Когда мы получили американские подарки, то в карманах платьев или кофт обнаружили записки и адреса на английском языке. Мне достался адрес на русском языке: США, Калифорния, г. Антиок, Валентина Суровцева…

У нас завязалась переписка. Выяснилось, что Суровцевы были петербургскими сахарозаводчиками, во время революции бежали в Харбин, а оттуда в США.

Никогда не забуду День Победы. Нам объявили об этом во время урока. Все бросились обниматься, целоваться, от радости плакали. Шутка ли — ведь мы этого дня ждали целых четыре года! Многие плакали не только от радости, но и от горя — ведь война отняла у них родителей или братьев и сестер…

…После отъезда детдома в Ленинград, нас, малышей, осталось три отряда. К тому времени у детдома были большие огороды, свой скот: коровы, овцы, свиньи. Детдом, в отличие от сельчан, постоянно снабжался хлебом.

Места вокруг были сказочные. Леса, поля, широкая Унжа, куда мы ходили купаться и загорать на песчаных плесах. Мы валялись на песке, играли и постоянно жевали сочный щавель, так что казалось, что во рту уже нет кожи. Мы уже знали все травы, чувствовали съедобное, как звери.

Наши шефы военные жили недалеко от нас в деревне у леса. За грибами и ягодами мы шли лесными дорогами мимо голубых полей льна. Проходя мимо военного поселка, били в барабан и трубили в горн. Из казарм выскакивали солдаты, смотрели на нас и смеялись: звучит горн, но это, слава богу, не военная тревога.

Леса наши были дремучие. Один раз встретились с медведем. Побросали все ягоды, закричали, побежали — мы в одну сторону, медведь в другую.

Мы очень любили наших молодых воспитательниц. У Дины Петровны была светлая коса до колен. В лесу на поляне она распускала косы, и мы забирались под навес ее волос, как в стог душистого сена, а она смеялась, читала нам сказки, и все царевны и королевны казались нам похожими на нее.

Мы любили Унжу. Весной она разливалась синью. По ней шли маленькие пароходики, а мы сидели, свесив ноги с высокого берега.

Весна 45-го года. На Унже прошел ледоход, и она разлилась. В один солнечный и теплый день нас вывели на прогулку к реке, чтобы мы посмотрели разлив. И вдруг кто-то из взрослых прибежал и закричал:

— Война закончилась! Победа!

Мы были еще очень малы, чтобы ощутить радость победы, но на всю жизнь запомнили, как плакали, целовались и обнимались наши воспитательницы. А главное, нам дали в обед по три чайные ложки сахарного песку, и мы сразу почувствовали, что сегодня действительно большой праздник!

Зимой мы, дошколята, не ходили в общую столовую, так как падали, проваливаясь в сугробы или в ямы от лошадиных копыт. Еду приносили в наш бревенчатый дом, который стоял на самом краю Угор. Дальше была дорога, поле, лес, река. Зимой в полях гудели метели, а по вечерам слышался волчий вой. Летом в теплую погоду на большую лужайку перед домом выносили матрасы, и мы спали на свежем воздухе. Туда же выносили патефон и часто гоняли «Тиритомбу», единственную пластинку, оставленную нам уехавшими старшими.

Ежедневно мы делали зарядку и мылись холодной водой до пояса. Мы это не любили, но медсестра зорко следила за нами: не помоешься — не пойдешь в столовую.

Новый год всегда отмечался как большой праздник. Мы красили бумагу, вырезали из нее флажки, нанизывали на нитки комочки из ваты и подвешивали эти «снежинки» к потолку.

Однажды в обед к нам пришли два заросших мужика с автоматами, поставили наших воспитательниц лицом к печке, заставили поднять руки вверх. Нам приказали сидеть тихо, не реветь. Набрали себе еду из наших котелков и ушли.

Обе наши воспитательницы, местные девушки, очень испугались, а мы хныкали от страха. Потом закрыли двери на засовы, накормили нас и успокоили.

Война только что закончилась, леса наши — глухие, в них было много зверья и дезертиры тоже водились.

С отъездом старших ребят жизнь наша стала намного скучнее. Но летом у нас появлялись гости из Ленинграда. Приезжали воспитатели, — их тянуло в Угоры, где они проработали два года, где было пережито так много. Они привозили нам игрушки и вещи и, чем могли, помогали нашим местным воспитательницам.

Летом 1946 года приехал Лева. Целый месяц он для нас рисовал и очень много возился с ребятами как воспитатель. Слепил нам из глины маски волка, медведя, козы и другие, научил нас делать папье-маше и устроил праздник с масками, с шуточными играми и еще многими интересными забавами. Уехал он в конце лета, оставив свет в наших сердцах. А мы вспоминали, как плакали наши старшие девочки, когда узнали, что он был тяжело ранен.

Весной 44 года я получила из Казахстана письмо от моей тети Хильды. Ее с семьей выслали туда в 38 году, — всех финнов выселяли из Ленинградской области. Она связала меня с Любой. Потом переписка наша оборвалась. В 45 году, уже в Ленинграде неожиданно круто изменилась моя судьба. За два дня до поступления в ФЗО на квартире Мани Павловой я случайно встретилась с женщиной, которая стала моей второй матерью. Ева Евсеевна Смирнова в 41 году потеряла мужа и осталась совсем одна.

Работала она бухгалтером на фабрике «Красная работница». В тот же вечер нашего знакомства, она увезла меня к себе домой, потом забрала мои документы из ФЗО, определила в школу и удочерила по закону. Мы с ней дружно прожили 16 лет.

Детдом вспоминаю хорошо. Я всех там любила, и меня все любили.

…В детдоме жила хорошо, но мало. В декабре меня вместе с Фридой Рабкиной и Валей Редькиной отослали в ремесленное в Горький, в поселок Канавино. В ремесленном мы работали по 12 часов у станка. После работы ночью чистили картошку. Нам говорили:

— Спать будете после войны!

Выучилась я на токаря, стала работать. Ела досыта, но хлеб свой, 800 грамм, продавала, чтобы одеться. Из полученных за хлеб денег брату младшему в Молотов посылала сначала по 200 рублей, а потом по 400. Себе купила платье и туфли.

В Ленинград вернулись в мае 44-го. Фрида Рабкина убежала с завода имени Сталина в Горьком. В Ленинграде ее за это арестовали как дезертира трудового фронта и посадили. Она очень красивая была. После войны раз встретились, расцеловались, а потом она опять пропала.

За нашу работу детский дом № 55/61 был дважды награжден грамотами Горьковского Облисполкома, а после раздела и перехода в Костромскую область — дважды награжден грамотами Костромского Облисполкома.

В июне 45-го года меня вызвали в Костромской Облисполком и назначили начальником эшелона всех детских домов, возвращающихся из области в Ленинград. Состав был из восемнадцати вагонов, в котором ехали семь детдомов.

Возвратились мы в Ленинград в июле 1945 года.

В Угорах остались три отряда дошколят, примерно шестьдесят человек, с местными воспитателями. Директором детдома стал Кронид Васильевич Целиков, бывший наш завхоз.