Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

Период до 20 сентября запомнился мне бросками вперед. Мы шли к Днепру. Настрой был таков, что ничто нас не остановит. Немцы использовали любые препятствия, откуда можно было нанести удар. И удары наносили порой болезненные. Однажды получилось так, что по одной из дорог вырвался вперед наш второй батальон, усиленный самоходкой СУ-122 и минометным взводом. Кроме десанта на броне вместе с нами двигался пехотный батальон на грузовиках и саперная рота. Пехотный батальон состоял наполовину из новобранцев. Большая убыль в личном составе пополнялась за счет ближайших военкоматов. Часто бойцы только успевали получить форму, принять присягу и, почти необученные, направлялись в бой. Вид трупов, гибель даже двух-трех человек приводили пополнение (многие были в возрасте тридцати и более лет) в панику.

Обходя огромную воронку, танк из моей роты налетел на фугас. Фугас — это не противотанковая мина. Штука пострашнее. Немцы использовали авиабомбы килограммов по двадцать пять, гаубичные головки, закладывали дополнительно взрывчатку, ручные гранаты, канистры с бензином. Танк буквально разорвало пополам. Башню отбросило метров на десять. Экипаж и десант погибли. Среди горящих обломков лежали трупы, куски человеческих тел, исковерканное оружие. Один из смертельно раненных, с переломанными ногами, весь в огне, бежал, крича от боли. Человек не способен идти или бежать, когда сломаны кости ног. Но этот боец бежал на страшно подвернутых, болтающихся ногах. Когда упал, я увидел, что концы костей прорвали кожу, штанины и торчат бело-розовыми остриями.

И сразу с холма, на расстоянии метров восьмисот, ударили пушки и пулеметы. Место было открытое, в атаку мы не пошли. Танки быстро расползлись по обочинам, низинам и открыли ответный огонь. Два грузовика промедлили какие-то секунды. Один получил снаряд в двигатель, другой загорелся от крупнокалиберных пуль. Впервые за долгое время я опять увидел, что такое паника. Если опытные бойцы сразу залегли, используя любые прикрытия, то новобранцы побежали назад. Срабатывал инстинкт, чем дальше ты убежишь, тем больше вероятность выжить. Но для немецких пулеметов эти выигранные десятки метров не имели значения. Люди падали один за другим.

Мы заставили замолчать пушки, одну или две уничтожили, а командиры рот и взводов собрали разбежавшихся бойцов. Продолжали вести огонь из капонира закопанный по башню танк и два крупнокалиберных пулемета, упрятанные в бронеколпаки. Люди продолжали гибнуть. Снаряды и очереди пулеметов находили все новые жертвы. Двигаться в обход не рискнули. Я отчетливо различал пожелтевшую траву и осевшую почву там, где наспех закладывали мины. Двигаться по узкому проселку, вверх по склону было невозможно. Пока саперы разминировали дорогу для обхода высоты с фланга, наши минометчики вели беглый огонь. Уцелевшие пушки пока молчали, зато оба бронеколпака с их пулеметами и вкопанный в землю Т-4 не давали поднять головы. Толстую броню колпаков и торчавший верх танковой башни снаряды «тридцатьчетверок» не брали. Таранец приказал выдвинуть самоходку СУ-122. Лейтенант, командир «сушки», побледнев, мотал головой:

— У меня броня сорок пять миллиметров. Сожгут через минуту.

— Это приказ, сынок, — спокойно сказал комбат. — А приказы надо выполнять.

Вид горящего танка, разбросанные вокруг исковерканные трупы крепко подействовали на лейтенанта. Из «тридцатьчетверки» вытекло много солярки, она догорала коптящим озерком, в котором корчило и шевелило жаром мертвые тела. Даже бывалым танкистам было жутко смотреть на это. Лейтенант бубнил о том, что по уставу его самоходка должна идти в четырехстах метрах за танками.

— Я в штаб полка доложу. Вы свои танки бережете, а нас подставляете. Чужих не жалко.

— Дурак ты! — сплюнул комбат. — Наши орудия не берут цель. Ладно, чего объяснять. Открывай огонь прямо отсюда. А сам корректируй, если башку высунуть не побоишься.

Лейтенант молча вылез на бугор, долго высчитывал координаты для стрельбы с закрытой позиции. Мы знали, что навесной огонь по бронированным точечным целям эффекта не даст. Гаубица выстрелила раз, другой. Лейтенант бегал взад-вперед, корректируя наводку. Командир роты десантников, старший лейтенант Никита (фамилия в памяти не отложилась), с кем мы попали в заварушку на станции Штеповка, встал над лейтенантом во весь рост:

— У тебя же руки трясутся! Смотри, не обоссысь. До немцев почти километр.

Лейтенант ничего не ответил, продолжая корректировать бесполезный огонь. Явился старшина-сапер и доложил, что проход разминирован.

— Они полосой вдоль дороги понатыканы. В степи наверняка мин нет. Мы отметили флажками. Можно двигать фрицам во фланг.

Таранец направил в обход меня и Фогеля. Сказал, чтобы мы не рисковали. Это были ненужные слова. На войне, если боишься рисковать, — ничего не добьешься. Мы посадили на броню два десятка десантников во главе с Никитой. Когда отъехали, десантники дружно отстегнули фляжки и, несмотря на тряску, выпили. Приложился раз-другой и Никита.

— Для азарта, — объяснил он и подмигнул мне. За спиной у него висел знакомый немецкий автомат.

Когда мы зашли с фланга, я хотел атаковать с ходу. Бронеколпаки с крупнокалиберными пулеметами были нам не страшны, а единственный Т-4… возьмем мы его взводом! Меня трясло от возбуждения. В те минуты я потерял контроль над собой и рвался вперед. Это заметил всегда невозмутимый Паша Фогель и механик-водитель моего экипажа Иван Федотович.

— Покури, Алексей, — сказал механик, а Фогель, взяв у меня бинокль, долго всматривался в даль.

— Там еще одно орудие, — наконец сказал он. — Фрицы его в бой пока не вводили.

— Все равно атакуем, — настаивал я.

Лицо моего товарища скривилось в непонятной усмешке. Он минуты две молча обдумывал ситуацию. Я курил заботливо свернутую Леней Кибалкой самокрутку и постепенно приходил в себя. Сейчас я понимаю, что у меня был нервный стресс. Таких умных слов мы тогда не знали. Но если бы я настоял на бездумной лихой атаке, вряд ли бы наши танки уцелели.

— Стреляем мы примерно одинаково, — наконец сказал Фогель. — Кому-то надо зайти глубже и бить с тыла. А второй танк откроет отвлекающий огонь.

Младший лейтенант был не совсем прав. Лучше из нас двоих стрелял я. Больше практики плюс опытный заряжающий, Леня Кибалка. Просто Фогель считал, что вступать в дуэль с танком и 75-миллиметровкой опаснее, чем нападать с тыла. Он собирался взять на себя более рискованную часть плана.

— Паша, двигай дальше и атакуй с тыла. А я тут с ними в кошки-мышки поиграю, — решил я.

Выждав несколько минут, я высадил десант, приказав двигаться следом. Танк на малом газу пошел к немецким позициям. Батальон внизу усилил активность. Взрывы танковых снарядов поднимались частыми столбами. Кажется, разбили одно из орудий, там что-то горело, и нас прикрывал дым.

— Федотыч, ходу!

Мы мчались по степи. Ближнее к нам орудие было опрокинуто. Из капонира стрелял вдоль дороги Т-4. Затем башня развернулась в нашу сторону. Для меня цель была трудной. Лобовая часть башни с массивной броневой подушкой, все остальное защищено землей. Наша «тридцатьчетверка» была полностью на виду и представляла хорошую мишень. Я выстрелил, и болванка вспахала бруствер. Снаряд немецкого Т-4 с воем отрикошетил от округлости башни. Мы оба слишком торопились.

Федотыч, не надеясь на меня, бросал танк из стороны в сторону. Мы увернулись еще от одного снаряда, а потом появился Фогель и с короткой остановки пробил башню немецкого танка. На расстоянии двухсот метров не помогли дополнительные броневые листы. Т-4 замер. Мы всадили в него еще по два-три снаряда. Танк взорвался, разворотив капонир. Мы расстреливали бронеколпаки, кое-как пробили один. Броня у них была толстой.

Ко второму бронеколпаку наша «тридцатьчетверка» подъехала метров на тридцать. Я выстрелил в дверцу, пробил ее, а в нашу сторону вылетела из траншеи противотанковая кумулятивная граната. Я знал эти штуки. Сравнительно легкая, с деревянной рукояткой и лентой-стабилизатором, она летела массивной головкой вперед. При точном попадании прожигала броню не хуже снаряда. Граната не долетела до нас пяти шагов и взорвалась ярким огненным шаром. Рука со второй гранатой поднялась над краем траншеи и подломилась. Оба наших пулемета лупили в одну точку, выбив в бруствере целую канаву. Федотыч дал задний ход, и мы выпустили в траншею два фугасных снаряда, перемешав в груду все, что там находилось. Из бронеколпака выбивался дым, потом стали взрываться ручные гранаты и патроны.

Мы догоняли бежавших немцев пулеметными очередями, двоих раздавили. Человек шесть прыгнули в небольшой грузовик и на скорости исчезли в низине. Подъехали остальные машины батальона. Высоту обороняли не более полусотни немцев. Четыре пушки, танк, пулеметы. Они сумели сжечь две наши «тридцатьчетверки» и три подбить. В том числе разорвать гусеницу на танке Фогеля. Погибли человек тридцать из стрелкового батальона, экипажи двух танков и двенадцать десантников. Много было тяжелораненых. Пули крупнокалиберных пулеметов перемалывали кости, а ранение в грудь или живот означало верную смерть. Перевязки помогали плохо. Люди исходили кровью и умирали у нас на глазах. Чертова высотка далась нам дорого.